— Какие они?
— Они хорошие. У них круглые и печальные глаза. Они, я слышала, любят музыку. Вот после воины купим патефон и… и пойдём в зверинец с патефоном. Можно ведь пройти туда с патефоном? — спросила она у отца. — Разрешат?
— После войны всё разрешат, — ответил тот солидно.
— Они не кусаются? — поинтересовался Санёк.
— Ну что ты! Они добрые.
Санёк, кажется, заснул. И ему привиделись танцующие на задних лапах толстые звери с печальными, как у ишачка, глазами — это были тюлени. Впрочем, они походили на учёных собак. Только без ушей.
КРАСНОВОДСК
Когда Санёк проснулся, было светло. Низкое солнце неярким шаром висело над спокойным морем. От розоватой воды отслаивался туман. Палуба была мокрой от росы и красной от солнца.
Взрослые дремали на своих чемоданах, поёживаясь от утренней прохлады. Отец глядел куда-то вперёд. Наметив, что Санёк проснулся, он сказал:
— Подходим к Красноводску.
Он показал на красноватые дымные горы, которые можно было бы принять и за облака.
Катер плыл на выступающий далеко в море причал, где отстаивалось несколько моторных лодок. Когда подошли ближе, в нос ударил тошнотворный запах рыбы и водорослей. Оказалось, что лодки полны серебристой, шевелящейся рыбы. Эту рыбу лопатами накидывали в одноколёсные тачки и увозили к большому сараю на берегу. Все рыбаки были загорелыми и обветренными, как пилоты У-2.
— Засолзавод, — сказал отец, показывая на сарай, у которого громоздились штабеля бочек.
Катер ткнулся носом в причал, и капитан с золотым зубом крикнул:
— Эй, друг! Прими конец.
И бросил канат.
Рыбак оставил свою тачку с выпрыгивающей из неё рыбой, поймал конец и умело и аккуратно закрепил его на коротких столбиках. У рыбака были светлые глаза, отчего лицо казалось ещё более загорелым. Он улыбнулся и показал большой палец: порядок, мол. Капитан приветливо махнул рукой и подмигнул. Санёк подумал, что, когда вырастет, обязательно приобретёт тельняшку и вставит золотой зуб.
Полковник пожал капитану руку и сказал:
— Спасибо за помощь.
— Не стоит разговоров. А вот вам, товарищи, на дорожку рыбка.
Капитан показал на ящик, перевязанный верёвкой.
— Зачем? — развёл руками полковник. — У нас уже есть рыба — подарили добрые люди.
— Не желаю и слушать. Рыба вкусная — сазан. А в обороне главное — харч. Голодный красноармеец — не красноармеец.
— Ну, спасибо. Рядовой Ширяшкин, возьми ящик!
— Слушаюсь, товарищ полковник! — отозвался тот и заворчал: — Вали всё на Ширяшкина — он всё вывезет. Тоже мне — нашли бурого!
— Что ты там ворчишь?
— Я? Ничего! — отозвался Ширяшкин бодрым красноармейским голосом.
Сошёл с двумя ящиками на блестевший от рыбьей чешуи причал и, поскользнувшись, чуть не упал.
— Черти бы её взяли, эту рыбу! — буркнул он. — Без хлеба её не поешь.
— Ты что сказал, Ширяшкин?
— Ничего не говорил… Конечно, вали на бурого — он вывезет.
На берегу, у засолзавода, стоял запылённый грузовичок.
— Эта машина называется ЗИС-5,— сказал отец.
Шофёр, сидя и раскрытой кабине, устроил ноги на ступеньке и строгал палочку.
— Здорово, друг! — сказал полковник.
— Здорово, друг, то есть товарищ… полковник, — отозвался, скользнув взглядом по петлицам полковника, шофёр и сложил свой ножик.
— Выручай.
— Что делать?
— Подбрось на аэродром.
— А документы в порядке?
Шофёр поглядел на прибывших подозрительно.
— В порядке.
— И у тебя в порядке? — спросил он у Санька. Тот растерялся: у него вообще не было никаких документов. — Военный билет в порядке?
— В порядке, — ответил Ширяшкин. — Только что проверил, товарищ командир.
— Главное, чтоб у тебя были в порядке, — засмеялся шофёр, и Санёк понял, что он просто шутит. — Погодите, товарищи, минуту — скажу начальству, что повезу вас вместо рыбы. Рыба подождёт.
Он осторожно опустился на землю и пошёл, сильно припадая на ногу — хромал. Через минуту воротился и крикнул:
— Поехали!
Грузовичок, натужно воя, пополз вдоль берегового склона.
Пассажиры, сидя на бочках в кузове, глядели по сторонам. Вот стали забирать в гору. Так и ехали всё выше и выше. С одной стороны дороги шла отвесная стена, а с другой — обрыв и сверкающее мелкими искрами далёкое море. Временами оно исчезало за горами, а потом вновь сверкало, но оказывалось все ниже и ниже.
— Трудно здесь работать шофёру, — сказал Ширяшкин. — Чуть отказали тормоза, и — привет вам, птицы! А наш шофёр к тому же инвалид.
— Разговариваете много лишнего, — сказал полковник. — У тебя, Ширяшкин, тормоза никуда не годятся.
— Намёк понял. Молчу.
Машина забралась так высоко, что некоторые горы остались внизу. Потом стали заметными и отдалённые горные пени, голубые и прозрачные. Вот на конец дорога сделалась прямой. И тут из-за бугра выдвинулся аэродром и самолёты, и Ли-2, оставленный в песках. У борта стояли глухой командир, который, оказывается, всё слышал, и второй механик, он же стрелок, сбивший… то есть не сбивший ни одного самолёта противника.
Оба улыбались.
Санёк отказывался что-либо понимать. Как это они здесь очутились?
Полковник поблагодарил шофёра.
— Рад стараться, — ответил тот.
— Чем будем расплачиваться?
— Рукопожатием! — засмеялся шофёр и протянул руку Саньку — тот в ответ протянул свою с зажатой пистолетной гильзой. — А это что у нас? — Шофёр глянул на потную гильзу. — Ну, я за вас, товарищи, спокоен. В случае чего отобьётесь. Всего доброго!
Он залез в кабину и уехал.
— Ишь, балагур! — неодобрительно покрутил головой полковник.
— Ну а дальше мы вас не повезём, — сказал глухой командир отцу. — Не по пути. Тут перегоняют бомбардировщик на завод. Думаю, подбросят.
Пассажиры попрощались с лётчиками, и тут глухой командир подмигнул Саньку.
«Значит, и тогда, в самолёте, он подмигивал!» — догадался Санёк и покраснел от удовольствия: мало кто из его приятелей мог бы похвастаться, что ему подмигнул человек, убивший головой быка.
Не успели отойти от самолёта и десяти шагов, как глухой командир крикнул:
— Эй, Ширяшкин, рыбу забыл!
И в самом деле, тот оставил ящики под колесом самолёта.
— Может, возьмёте себе? Всё равно у нас хлеба нет. Сами посудите, что с ней делать?
— Бери-бери! — возразил командир. — Уху сваришь.
— В чём? В чём уху варить? Было б хоть ведро.
— А ты прояви солдатскую смекалку. Или ты не русский солдат?
— Коли русский, так и вали на него, как на медведя, — проворчал Ширяшкин. А потом добавил себе под нос: — Ладно. Проявлю смекалку, чтоб не издевались.
На крыше кирпичного строения крутилась вертушка, на которую Санёк не преминул обратить отцово внимание. Тот сказал:
— Это анемометр. По нему определяют скорость ветра. Если ветер очень сильный, лететь нельзя.
— Как наш самолёт оказался здесь? — задал Санёк давно мучивший его вопрос.
— Перелетели. Привезли бензин в бочках, вытащили трактором из песка на ровное место, заправились и взлетели. Скорость-то аэроплана гораздо больше, чем у катера. Потому и прибыли раньше нас.
— Отчего ж тогда мы не полетели?
— На катере надёжнее. Самолёт при посадке был повреждён.
— Он мог упасть?
— Он мог просто не взлететь с песка. Или перевернуться.
— И сгореть?
— Много разговариваем! Ступайте в квадрат, а я пойду договариваться насчет самолёта.
И пассажиры двинули под навес, где располагались квадратом четыре лавки, а посредине — врытая в землю железная бочка с жёлтой водой и плавающими в ней окурками. Тут же красовался на щите плакат, изучением которого Санёк тотчас же и занялся. На плакате был нарисован человек в шляпе с худым и злобным лицом; этот человек косил круглым глазом из-за поднятого воротника на двух болтающих уродцев и что-то записывал в блокнот. Санёк стал разбирать надпись: «Бол-тун — на-ход-ка для шпи-она!»
Ну до чего же неприятный вид у шпиона с остроконечным сизым носом! Да и болтуны, пожалуй, не лучше.
РАССКАЗ ШИРЯШКИНА О ПОЛЁТЕ В БОМБОЛЮКЕ
Из дома с вертушкой на крыше воротился отец и сказал:
— Придётся лететь на бомбардировщике.
Санёк очень обрадовался: наверное, мало кто из его приятелей летал на военном бомбовозе.
— Как это? — спросил Ширяшкин. — Там ведь только и есть место, где подвешивают бомбы.
— Вот мы и поедем в бомболюке. Вы можете не лететь, если нет желания.
— Бомбардировщик, скорее всего, следует на завод.
— Какая разница! — досадливо отмахнулся отец.
— Большая. Значит, самолёт неисправен.
— Ждите исправного.
— Ну нет! Тороплюсь. В наше весёлое время не угадаешь, как лучше. Тут хоть боевая машина, а не летающая мишень. Кроме того, я к вам привык. Со своими и падать как-то веселее. Товарищи! Я вспомнил случай из жизни. Правдивейшая история! Слушайте!
— Опять прорвало! — проговорила военная женщина. — Начнёт врать.
— Каждое слово — чистейшая правда! Дело было так. Жили-были три друга. Они работали на аэродроме — самолётам хвосты заносили, под колёса колодки ставили, подметали стоянку, долбили зимой лёд. Словом, «лёд-чики» — от слова «лёд». И вот они пристали к командиру бомбардировщика: «Прокати да прокати!» А тот им говорит: «Братцы! Какое это катание? Ведь бомболюк просто ящик. Вы даже не поймёте, на месте ли стоит самолёт или идёт на высоте тыща метров». А друзья упёрлись: «Всё равно прокати, если ты друг, а не портянка». Делать нечего. Командир говорит: «Залезайте, да только потом не обижайтесь». Залезли. А командир думает: «Никуда я не полечу — просто погоняю моторы на земле, пассажиры ничего не поймут». И вот запустил моторы, маленько покатался по стоянке, а потом через переговорную трубу и говорит: «Высота тыща метров! Как себя чувствуете?» — «Хорошо», — отвечают друзья. «Высота две тыщи над уровнем моря! Как настроение?» — «Бодрое!» — «Высота три тыщи метров! Открываю бомболюк». И открыл. И друзья выпали из самолёта на землю. А падать-то всего-навсего полметра — ни за что не ушибёшься. И они не ушиблись. Только один стал заикаться, другой онемел, а третий малость окривел, и нос стал дёргаться, как у кролика. Отсюда напрашивается вывод: летишь в бомболюке — будь готов ко всяким гадостям.