— Спасибо, Джим. Но где же мое пальто?
Альберт молчал, а Джим сказал:
— Сегодня утром ты его не надевала.
— Обычно когда я играю в баскетбол, то зимнее пальто не надеваю, — сказала Кристина. Она произнесла это более резко, чем ей хотелось, но как раз в этот момент наконец вспомнила, где это злосчастное пальто.
В «Красных листьях» его быть не могло, потому что прошлую ночь Кристина там не проводила. Свое пальто она оставила в отеле «Фаренбрей-Хилтон».
Это было ее единственное пальто. Мама купила его на пятнадцатилетие Кристины, но с тех пор прошло уже шесть лет, и красный кашемир поблек, к тому же беспрерывно появлялись какие-то пятна. Но все равно пальто оставалось одной из ее самых любимых вещей. Соперничать с ним могли, пожалуй, только нежные усики котенка и горячий яблочный струдель.
Она прошла мимо Альберта, не взглянув на него:
— Давай же, пошли.
— Кристина, надень что-нибудь…
— Пошли, Джим, — сказала она, повышая голос.
Она увидела, как он что-то спросил у Альберта одними глазами, а тот пожал плечами, улыбнулся и скрестил руки в молитвенном буддийском приветствии.
Джим последовал за ней.
— Ты должна хотя бы иногда запирать свою комнату, — сказал он. — Это же здесь непреложное правило.
— Да, но что тогда будет с собакой?
Они спустились по лестнице на три пролета и вышли в боковую дверь, из которой можно было быстро дойти до рощи. Общежитие стояло на крутом холме, по которому тянулась длинная лестница с невысокими деревянными ступеньками, обрываясь далеко внизу, у шоссе. По другую сторону шоссе она продолжалась снова и заканчивалась у реки Коннектикут. От подножия лестницы был перекинут каменный мост длиной примерно метров пятнадцать. После моста дорожка вела прямо ко входу в библиотечный корпус, который назывался Фелдберг-центр, или просто Фелдберг. Ограждение на этом мосту было выполнено в виде бортиков, похожих на стены, только высотой около метра, выложенных из камня с кристаллическими вкраплениями. Вниз с моста смотреть было страшновато: покрытый лесом склон был очень крутой, а метрах в двадцати пяти внизу поблескивало бетонное шоссе.
— Послушай, — сказал Джим, показывая на мост. — Ты еще по этой штуковине в этом году ни разу не проходила.
Кристина посмотрела на мост, потом на Джима. Они свернули в сторону от моста.
— Наверное, не представилось случая, — сказала она, — как следует выпить. Да и холодов настоящих пока не было.
— Ах да, я забыл, тебе ведь нужен для выступления настоящий мороз. Иначе не так интересно. Правильно?
— Правильно, — ответила она, думая: «Он пытается меня задеть. Почему?»
— А знаешь, завтра ожидается сильная метель, — сказал Джим.
— Отлично, возможно, как раз завтра я и совершу свой первый в этом году поход, — мягко проговорила Кристина.
Джим не ответил, и они прибавили шагу, чтобы поскорее добраться до библиотечного корпуса Бейкер-центра.
Они сидели и занимались, но мысли Кристины были далеки от «Этики» Аристотеля. Она думала о предстоящих праздниках Дня благодарения. Вспоминала, как проходили прежние. Через два дня среда, и ее друзья разъедутся. Интересно, будут ли открыты на праздники кафе и рестораны? Она помнила только, что раньше почти каждый день ела суп в «Обедах у Луи» и португальские булочки в кафе «Все, кроме анчоусов». И еще апельсины у себя в комнате.
Джим продолжал читать, иногда отрываясь от книги, чтобы спросить о чем-нибудь Кристину — разумеется, по поводу прорабатываемого материала, но она никак не могла сосредоточиться. Ей хотелось сказать ему: «Давай уйдем отсюда. Уйдем куда-нибудь. Например, возвратимся в общежитие и отведаем стряпню Конни, а потом споем песенку «Счастливого дня рождения» для Альберта».
Кристина погладила руку Джима. «А вообще, существовало ли такое время, когда ты был влюблен в меня без памяти, — думала она, — или мне это просто пригрезилось? Ты очень умный, объездил почти весь мир, и впереди у тебя в жизни светлая, широкая дорога. Но что же случилось с нами? Все становится так плохо».
Она встала:
— Джим, давай возвратимся.
— Крисси, я еще не закончил.
— Я знаю, — возразила она. — Но Конни испекла пирог. К тому же мне нужно выгулять собаку.
— Альберт с ним сходит, — сказал Джим. Она сложила свои книги и объявила:
— Я ухожу. Пожалуйста, пошли вместе.
— Нет, мне нужно остаться и закончить работу, — ответил он и углубился в Аристотеля.
Этот Аристотель писал, что добродетель требует, чтобы правду мы почитали выше своих друзей. Кристина встряхнула головой. «Этика» всегда была для нее самой трудной. И «Критика практического разума» Канта тоже. Большую часть своей жизни Кристина боролась против своего собственного категорического императива. Ее окружали люди, которые, в общем-то, ей были не нужны, но именно с ними приходилось проводить время. А вот Спенсер… Кристине показалось, что он ей нужен.
«Мужчины хороши лишь в одном, но плохи в очень многом», — писал Аристотель. Кристине эта фраза всегда казалась загадочной. Так, как ее понимала она, это означало, что у мужчин вообще отсутствуют чувства или они их вытесняют из своего сознания.
Кристина нежно коснулась шеи Джима, а затем поцеловала его в макушку.
— Джимбо, извини (Боже, за какое же бессчетное количество вещей ей бы следовало перед ним извиниться!). Я сейчас заниматься совершенно не в состоянии. Приходи поскорее, хорошо? Попробуем пирог.
— Ага, — пробормотал он, не поднимая головы.
Они собрались вокруг весьма сложного сооружения, которое называлось тортом. Конни приготовила его для Альберта. Торт представлял собой неровные, неодинаковой величины охлажденные кофейные коржи, соединенные кремом, а сверху были натыканы земляные орехи, шоколад и еще двадцать две свечи.
Конни хотя и оделась соответственно случаю, но настроение у нее было далеко от праздничного. Это было видно по ее напряженным губам, покрытым ярко-розовой помадой, и голубые тени вокруг глаз не могли затушевать их затаенную печаль.
Все пятеро смотрели на торт, как будто это был только что освежеванный барашек. Аристотель же поглядывал на торт с таким видом, как будто это последний кусочек еды, оставшийся на земле.
Событию добавлял торжественности и тот факт, что прибыл Френки Абсалом. Обычно выкурить Френки из его общежития Эпсилон было делом довольно трудным, но своим присутствием сейчас Френки одаривал Альберта, и это было самое малое, что он мог сделать для своего старого приятеля, с которым он жил прежде в одной комнате в общежитии.
Вначале Альберт жил в одной комнате с Джимом, потом переехал к Френки в начале второго курса, когда они с Джимом решили, что лучше будет, если они разъедутся. Сейчас Альберт жил один через две комнаты от Кристины, а Френки поселился в братстве Эпсилон.
Кристина взглянула на Конни, которая силилась изобразить улыбку, и запела «Счастливого дня рождения». Все подхватили, включая Альберта, который пел громче остальных.
— Альберт! — воскликнула Конни. — Загадай желание и задуй свечи. Но загадай действительно заветное желание. — Она произнесла это с намеком, близко подойдя к нему и засунув руку в задний карман его брюк.
Кристина подумала: «Очень уж Конни старается, чтобы все выглядело нормально. Но почему это меня задевает?»
Альберт повернул голову налево, где стояла Конни, затем направо, в сторону Кристины, и, наконец, посмотрел на Джима, который находился напротив него через стол.
— Заветное желание, говорите? Отлично. — Он закрыл глаза и задул свечи, все до одной.
Конни и Кристина зааплодировали, Френки издал вопль и затянул «Он наш самый лучший друг», и только Джим как стоял, так и продолжал стоять. Только изрек без особого энтузиазма:
— Да.
Дважды гавкнул Аристотель.
Конни засуетилась над тортом, раскладывая по тарелкам куски и пластиковые вилки, а Кристина стояла молча, чувствуя, что напряжение не спадает. Находиться здесь ей вовсе не хотелось. Приподнятое настроение, которое появилось у нее сегодня в первой половине дня сначала после встречи с Говардом, а потом со Спенсером, сменилось пессимистическими размышлениями. Несколько дней назад Конни сказала ей, что они с Альбертом думают о помолвке. «О, это чудесно, — сказала тогда Кристина. — Это так чудесно. Будете устраивать вечеринку? Сначала помолвка, а потом не за горами и свадьба. Черт возьми, да это же замечательно!»
А потом… Джим. Сегодня он вел себя по-дурацки. Не очень-то прежде выказывавший свои чувства, Джим вел себя с каждым днем все более странно. «Вот и сейчас, — с грустью подумала Кристина, — он даже не захотел стоять рядом со мной. Ведь мы вроде бы тоже с ним пара. Может быть, и нам следует подумать о помолвке?»
Френки что-то горячо доказывал Джиму. Видимо, какую-то чепуху. Френки всегда изъяснялся так горячо и малопонятно, что, впрочем, отражало его эксцентрическую натуру. Чего стоила, например, его манера одеваться: клетчатые шотландки и полосатые брюки, яркие, светящиеся тренировочные костюмы и джинсы с подтяжками цвета радуги. Конни протянула Кристине кусок торта. Кристина попробовала, кивнула и с чувством произнесла: «М-м-м-м, хорошо». Торт был сухой и… в общем, ужасный. Она наблюдала за лицом Альберта, когда он отправил кусок торта в рот и начал медленно жевать. «О, — изрек он секунд через двадцать, — совсем даже неплохо», А Конни, которая стояла рядом с ним и вся светилась, и рука ее при этом не отпускала его рубашку, услышав эти слова, засмеялась от восторга.
Голос Конни, высокий, скорее даже писклявый, раздражал Кристину, но ее смех был заразительным; Кристине он нравился. У Конни тоже был пунктик — она любила одеваться сексуально. Черный бюстгальтер и черное нижнее белье, бюстье [17] и чересчур облегающие джинсы, а время от времени чулки с резинками и поясом. Кристине иногда казалось, что Конни одевается так специально, чтобы перещеголять ее. Это было не так и сложно, потому что Кристина вообще никогда не наряжалась. Она была спортсменкой, и этим все сказано. В их среде наряжаться было не принято. Тренировочные костюмы, шорты из синтетической ткани, джинсы и футболки с дартмутской символикой — вот что было принято. Это было клево. Баскетболистки бюстье не носили.