– Вот что значит военная смекалка! Верёвку нам длинную надо. Понял?
С длинной верёвкой здорово получаться стало. Вдвое быстрее дело пошло.
Наберём воды, поставим санки внизу, а сами – на гору. Раз, два – и там. А потом за верёвку потянем -и санки наверху.
По два раза в день успевали на Неву сходить. Много нам надо было воды. Мне домой. Вовке домой. Ещё этому дяденьке. Он художником оказался. Дома у него такие картины! Во всю стену.
Потом ещё тёте Вере Смычковой по две кружки давали. Профессору Колловскому. Дяде Никифору. Бабушке Пыпиной. Ананьевым.
На всю лестницу.
У них ребят-то нет. Кто своих на Большую землю отправил, у кого выросли и на фронт ушли…
А воду всем надо.
Потому что без воды – ни туды и ни сюды.
С Васильевского острова, с завода "Металлист"
– Есть кто тут живой? – прогудел в коридоре голос дяди Никифора.
– Есть! – закричал я.
Но дядя Никифор, наверное, меня не услышал.
Потому что я лежал под "наполеоном".
До войны такие пирожные были: слой печенья – слой варенья, слой печенья – слой варенья. Бабушка говорила, что изобрёл их сам Наполеон, потому так и назвали.
У меня, конечно, никаких пирожных не было. Это мама другого "наполеона" придумала.
Утром она поднималась рано. Увидит, что я тоже глаза открыл, и шепчет:
– Ты спи, спи! Я тебе сейчас "наполеон" устрою, тепло будет, – и наваливала на моё одеяло своё, ватное. А на него ещё прошлогоднее папино пальто, ватник… Разве из-под всего этого услышишь человека?
Раскопался я и снова кричу:
– Есть!
Дядя Никифор стулом скрипнул. Сел, значит,
– Ишь ты, устроился! – говорит.- Вставать-то встаёшь?
– А что? – спрашиваю. – За водой?
– И за водой, и само собой. И вообще… Билет вот я тебе принёс. В жакте дали. На ёлку.
Я даже не понял. Наполовину из-под "наполеона" вылез. Сел.
– На какую ёлку?
– В клуб, – говорит дядя Никифор. – Тебе вот и дружку твоему. Подарки будут. Хлеба, говорят, дадут. Без карточек. Да ты что глазами-то хлопаешь? Не во сне я. Вот они – билеты. Вставай!
На столе лежали белые квадратики с печатями. Два. Мне и Вовке. Всё правильно. Не во сне.
На ёлку мы пошли часа за два до начала. Во-первых, идти целых три квартала. А во-вторых, Вовка сказал, что если и вправду будут давать хлеб, то всем может не хватить, надо очередь занимать. Как в булочную.
Клуб был уже открыт.
– Раздевайтесь, мальчики, проходите, – встретила нас тётенька в белом халате. – На второй этаж.
Елка стояла в зале. Не такая, как до войны, но всё-таки ёлка. Настоящая. С зайчиками, с белочками, золотыми стеклянными шишками и с пикой на макушке.
Мы раз пять обошли её вокруг. Вовка даже оторвал несколько зелёных иголочек, посмотрел, понюхал и отправил в рот.
– От цинги помогает, – сказал он. – Из этих иголок специальное лекарство делают. И всем велят пить.
Вдоль стен в зале стояли столы, покрытые большими простынями. Они, как огромные сугробы, окружали ёлку, и было непонятно: что тут главное – столы или ёлка? Наверное, всё-таки столы. Потому что, когда стали приходить ребята, сразу же заскрипели стулья, задвигались скамейки. Вовка тоже дёрнул меня за рукав.
– Куда садиться будем? – озабоченно спросил он.- С того конца или с этого?
Мне почему-то хотелось поближе к сцене.
– А если от дверей давать будут? – усомнился Вовка.
Мы сели посредине.
Елку открыл военный. В начищенных сапогах, в портупее, с двумя кубиками в петлице.
– Здравствуйте! – сказал он.- Я не дед-мороз. Я командир взвода. Да и вы не просто ребята, вы – солдаты. И очень хорошие солдаты. Я знаю. Зажигалки тушили?
– Тушили, – откликнулся кто-то из ребят.
– У парадных дежурите?
– Осенью дежурили, – пропищала моя соседка в огромном полосатом платке.
– Ну вот, я же говорил! – заулыбался командир.- А деду-морозу сейчас не до праздников. Занят он. Командует партизанским отрядом. Заодно ещё вымораживает непрошеных гостей по траншеям да по окопам. Носы им красит добела! Ну и другие есть дела. – Командир так весело улыбался, что и другим захотелось улыбаться. А он ещё, как нарочно: – Улыбайтесь! Улыбайтесь! – говорит. – На ёлке должно быть весело. Фашисты думают, что мы тут растерялись, испугались, слёзы горючие льём. Как бы не так! Мы ещё и песню споём. Вот вместе с Элеонорой Осиповной. – Командир показал рукой на сцену, и все увидели большой чёрный рояль. Возле него стояла маленькая старушка в длинном шёлковом чёрном платье. Седая-седая! Старушка кивала головой в зал, и у неё смешно подпрыгивали мелкие белые кудряшки.
– Но сначала, – продолжал военный, – будет одно деловое предложение. Я хоть и не дед-мороз, но подарки вам принёс. От Ленинградского фронта. Заслужили вы, наверное, и побольше, и получше, но… за нами не пропадёт! Вот прогоним фашистов от города – такой пир устроим! На весь мир! А пока… Раздать подарки! – чётко скомандовал он.
Старушка сразу же заиграла какой-то марш, двери распахнулись, и четыре тётеньки ввезли четыре тележки. На таких тележках в госпиталях возят раненых, а тут на них красивыми горками лежали бумажные кульки.
Вовка заёрзал, хотел вскочить, но остался на месте. Потому что все сидели тихо. И смотрели на тележки. А тётеньки раздавали кульки.
Я бы, наверное, слопал всё одним махом, если бы не Вовка. Во всяком случае, от хлеба с тоненьким кусочком колбасы сразу же и следа не осталось. И от трёх печенин тоже.
– А домой? – толкнул меня Вовка.
Домой остались две конфеты. Маме и мне. Расправляясь с кульком, я и не заметил, как исчез командир. Наверное, он пошёл куда-нибудь в другой клуб, к другим ребятам. С нами осталась только Элеонора Осиповна.
– Ну, дети, – сказала она, – теперь будем петь.- И сама начала. Тоненьким-тоненьким голосом:
В лесу родилась ёлочка,
в лесу она росла…
Ребята слушали и молчали.
Зимой и летом стройная…
– Ну, что же вы? – обернулась Элеонора Осиповна.- Давайте, давайте!
Кудрявая была…
В зале по-прежнему стояла тишина. Наверное, ребята просто разучились петь. Я даже не мог вспомнить, когда в последний раз слышал песню. Радио у нас замолчало ещё осенью. На улице тоже никто не пел…
Метель ей пела песенки:
Спи, ёлочка, бай-бай.
– Вместе! Вместе!- снова крикнула в зал Элеонора Осиповна.
Мороз снежком укутывал…
Ребята молчали. Смотрели на ёлку, на рояль и молчали. Сухие, жёлтые пальцы Элеоноры Осиповны никак не хотели гнуться. Они с трудом отыскивали нужные клавиши и ударяли по ним осторожненько, словно боялись сделать больно промёрзшим, отвыкшим от музыки струнам.
Элеонора Осиповна допела "Елочку" до конца.
– Ну что же вы? – устало спросила она. – Не знаете?
Никто не ответил. Только Вовка уныло протянул:
– Разве это песня…
– Плохая песня? – удивилась Элеонора Осиповна.- А мы в детстве всегда её пели. Какие же песни вы любите?
– "С завода "Металлист", – робко вспомнил какой-то мальчишка и сам тихонько загудел:
Пел песни он походные
И, пробираясь в тыл,
Он гнёзда пулемётные
Гранатами глушил.
– Как? Как? Ещё раз, – насторожилась Элеонора Осиповна.
– С начала надо, – вмешался Вовка и тоже запел:
Его не раз встречали мы
Вечернею порой
С гармошкой над причалами,
Над гордою Невой.
Элеонора Осиповна откинула с одного уха седые кудряшки и снова забегала пальцами по клавишам:
– Громче! Отчётливей!
Вовка толкнул меня коленкой: пой!
Но вот война нагрянула,
Фашистов прёт орда.
Он защищать отправился
Поля и города.
Я знал эту песню. Осенью её здорово пели на набережной старшие девчонки, пела Алла. А матросы-катерники тоже пели.
Но пока я вспоминал слова этого куплета, девчонка в клетчатом платке запела дальше:
Штыком и саблей острою
Сражался гармонист…
Элеонора Осиповна уверенно стучала по клавишам. На ёлке позвякивали стеклянные шишки. А в дверях стояли тётеньки, которые раздавали кульки, и тоже пели:
С Васильевского острова,
С завода "Металлист"!
Когда мы пели про то, как его в госпитале навестил полковник и спросил: откуда он такой отчаянный? – запела даже Элеонора Осиповна:
С Васильевского острова,
С завода "Металлист"!
Здорово получилось! Потом ещё девчонки вспомнили:
Милый мой товарищ, помнишь вечер,
На заставу с песней боевой
Уходили мы врагу навстречу
К Пулкову дорогой огневой…
А одна из тётенек даже попросила нас спеть "Синий платочек". Только новый, военный. Его тоже вспомнили. Вовка так даже во весь голос распелся:
Строчит пулемётчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!…
– Ты пел что надо! – сказал я Вовке, когда мы шли домой.
– Песни такие… – почему-то насупился Вовка. – А то: "в лесу родилась ёлочка…" Ме-ме, бе-бе, пи-пи…
Я засмеялся. Вовка тоже. Я ещё сильнее! И он ещё! Шли и смеялись. На весь Васильевский остров! На весь город! Пусть эти проклятые фашисты услышат, какие мы тут испуганные, растерянные, слёзы горючие льём… Как бы не так!
Экспедиция за линию фронта
Над Ленинградом висели "колбасы".
По-настоящему они назывались аэростаты воздушного заграждения, но ленинградцы звали их просто "колбасами". Очень уж они были похожи на колбасу.
А ещё больше на дирижабли.
Такие огромные, вытянутые в длину воздушные шары.
Их поднимали над городом на крепких стальных тросах. Целыми днями висели "колбасы" над домами, защищая их от вражеских самолётов. Аэростаты не позволяли самолётам спускаться низко и кидать бомбы точно в цель. Потому что, если лететь низко, можно крылом за трос зацепить. И в землю носом.