В полночь, когда были уже возле деревни, выслали в разведку четырех бойцов от роты и пулемет от нашей команды. Разведчики у околицы наткнулись на столб, решили, что это часовой и — давай бог ноги. Помощник взводного Василий Павлов, пулеметчики Лапин и Ширяев остались одни. Взяли «максим» и, не смущаясь открытыми подступами, смело пошли вперед.
Неприятеля в Ефимовской не оказалось. Был, да сам ушел в соседнюю деревню.
Утром едва стало рассветать, один из наших часовых поймал подозрительного парня лет шестнадцати. Тот пытался удрать. Но часовой пригрозил, что будет стрелять, и парень утихомирился. Говорит, что пришел за хлебом. Однако выяснилось: парень не здешний. Его отправили в Глазов, вероятно, в штаб армии.
Припоминаю, как наш полк «Красных орлов» поймал под Баранчинским заводом совсем малолетних шпионов. Судя по всему, у белых это гнусное дело практикуется широко. Ничем не брезгают, лишь бы выведать наши тайны. Даже ребятишек подсылают.
Когда рассвело, белые открыли огонь по Ефимовской, не давали пройти ни одному человеку. Им хорошо видны улицы, и они взяли точный прицел. Били даже по бойницам пулеметов. Красноармеец 2-го взвода товарищ Королев ранен в шею. Первая жертва в нашей команде.
Под вечер к нам довольно близко подошла разведка белых — восемь человек. Мы до поры до времени молчали, а потом ударили из винтовок и пулеметов. Били с прицела «12». Получилось неплохо. Побросав лыжи, беляки бежали.
Я выпустил из карабина 15 пуль. Одного беляка, кажется, ссадил. Но не уверен. Он упал не сразу, а пробежав несколько шагов.
Открыл огонь и белогвардейский «льюис». Однако, на наше счастье, никого из нас не зацепил.
Ночью сменились. В пять часов вернулись обратно в завод.
Был в штабе полка. Получил четырнадцать патронов для нагана. Узнал, что агитаторы Степанов и Калашников откомандированы в поарм. Лично я не желал бы такого откомандирования. Работа только начинается, и она очень интересная. Привыкаю к команде. Настроение у пулеметчиков неплохое. Но бывают и неприятные случаи. Вчера, например, 1-й взвод отказался выступить на позицию. Заявили: «Не наша очередь». Действительно этот взвод трое суток вел бой, но ведь и остальные тоже дрались с врагом, стояли в сторожевом охранении. И вообще разве допустимо такое самовольство?
Думаю поговорить об этом случае с начальником команды, провести общее собрание, а также собрание партийной ячейки.
В штабе слыхал, что с 8 апреля полк в стычках с белыми потерял трех красноармейцев убитыми и шестерых ранеными.
Снова фронтовая жизнь. Пули свистят, кровь льется.
Провел собрание ячейки. Главный разговор — о дисциплине и революционном порядке. Обсуждали случай с 1-м пулеметным взводом, который отказался идти в сторожевую заставу. Все в один голос клеймили позором нарушителей пролетарской дисциплины. Ни единого слова не прозвучало в их оправдание. Это меня обрадовало. Если мы будем такими сплоченными, паникерам и шкурникам не удастся повести за собой красноармейцев.
Ячейка постановила: подобных явлений больше не допускать.
Крепко досталось командиру взвода товарищу Попову. Он неправильно строит отношение с красноармейцами — стесняется приказывать и требовать. Товарищу Попову как сочувствующему ячейка вынесла предупреждение.
Тот разволновался, говорил, что понял свою оплошность и теперь никто не услышит худого слова о его взводе. Под конец со слезами на глазах благодарил товарищей:
— Не забуду ваших советов…
На этом же собрании в сочувствующие записалось еще четыре красноармейца-пулеметчика. Заметно, что ячейка усиливает свое влияние. К нам тянутся бойцы. Нашим мнением интересуются командиры. Скоро мы сможем оказывать полезное влияние на всю жизнь команды. В ячейке есть развитые, толковые товарищи. Партийная работа улучшается. В протокол занесли важные решения. Не откладывая, стану добиваться, чтобы они выполнялись.
Товарищ Ринк подробно расспрашивал о собрании — какие вопросы, кто выступал, что говорил. Делился своими соображениями о наших людях и наших делах. Надеюсь, и он когда-нибудь придет в ячейку.
Сегодня утром полк двинулся на позицию. 1-й батальон перед рассветом ушел в деревню Ежи. По слухам, предстоит наступление. Нашу пулеметную команду можно пускать в дело. А вот в других ротах не все благополучно. За последние дни из полка дезертировали 15 человек.
Сегодня рано утром начальник нашей команды получил из штаба полка приказ: срочно послать последний пулеметный взвод на помощь 1-му батальону в деревню Ежи. При этом было сказано, что положение батальона трудное, а деревня имеет очень важное значение: она стоит на перекрестке двух трактов, один — на Залазнинский завод, другой — на Омутнинский.
Командует взводом Алексей Суслов, старательный и исполнительный товарищ, хороший пулеметчик. Только мне кажется, что Суслов порой излишне мягковат, минутами нервный, неуверенный в себе. Во взводе три «максима» и без малого три десятка человек.
Красноармейцы быстро собрались, сели на подводы и рысью двинулись вперед. Взводу предстоит горячее дело, и мы с товарищем Ринком, конечно, тоже решили ехать в Ежи. Каптенармус товарищ Панферов упросил взять его с собой.
За взводом шла полковая саперная команда. Ее, как и нас, послали на помощь батальону.
Не проехали и полпути, как узнали, что 1-й батальон под утро оставил Ежи и отступил в деревню Пермятскую. Белые из Ежей заметили наши подводы и открыли огонь. Тут кое-кто из пулеметчиков растерялся, засуетился, стал действовать нерешительно. Иные попытались здесь же, у дороги, залечь в снегу.
Мы с товарищем Ринком соскочили со своей подводы и бросились вперед. Он схватил под уздцы одну лошадь, я другую и — бегом. Так вышли из-под обстрела, добрались до Пермятской. Обошлось благополучно, никто не пострадал.
Когда пришли в деревню, узнали, как все произошло. Оказывается, беляки пять суток изо всех сил напирали на батальон. Семь раз ходили в атаку, с артиллерией, с пулеметами. 1-й батальон и временно переподчиненная ему 4-я рота не выдержали напора и отступили в Пермятскую. Отступали неорганизованно, спасались, кто как может. Из шести пулеметов батальонной команды уцелело только два. Говорят, будто остальные разбиты артиллерией. Сомневаюсь. Тем более, что паника в Ежах была — не приведи бог. Белые лыжники с флангов подошли к селу. С фронта била артиллерия. А у батальона — ни одного орудия, ни одного бомбомета, да и лыж нет.
Когда мы въехали в деревню Пермятскую, паника еще не улеглась. Белые продолжали артиллерийский и пулеметный обстрел. Растерянность передалась и нашим пулеметчикам. Вместо того чтобы быстро занимать позиции, они стали прятаться по дворам.
Начальник команды сам определил место для каждого пулемета. Я вместе с расчетами выкатывал «максимы» на указанные позиции: один поставили на правом фланге батальона, другой — на главной улице, в окне строящегося дома, у самых ворот поскотины, третий — шагов на триста сзади, чтобы можно было стрелять и прямо вдоль улицы, и влево — в сторону реки Вятки, — и вправо — туда, где открытое поле.
Обежал цепь пехотинцев. С одного места в цепи хорошо высмотрел расположение белых. Они ставили заставу, на глазах у нас строили из снега окопы, спокойно разгуливали по улице. Чтобы проверить бой правого пулемета, я сделал по белякам несколько выстрелов и пехотинцам посоветовал вести огонь залпами. Какое там! Они на меня зашикали, закричали:
— Перестань! Белых разозлишь, беду накличешь, начнут батареей палить. Без того весь день пропадаем. Уж лучше сидеть смирно.
Наши пулеметчики, наслушавшись всяких страстей, тоже приуныли.
Сейчас немного отогреюсь, кончу запись и пойду обратно на позиции.
Товарищи Ринк и Суслов ушли к командиру батальона. Должны скоро вернуться. Не будем их ждать. Начнем делать окопы из снега. Промерзшую землю долбить нечем.
На улице апрель, но снежно, холодно, словно в январе. Весной и не пахнет.
Чего только не видал я и не пережил в полку «Красных орлов», однако такого, как в прошлую ночь в Пермятской, не испытывал.
К вечеру пришел приказ: с рассветом наступать и отбить обратно Ежи. Все вроде бы стали готовиться. Но едва стемнело, до нас дошла недобрая весть: пехота приготовила белый флаг и при первом же нажиме противника решила сдаться.
Все честные бойцы и командиры были поражены столь низкой трусостью. Мы с товарищем Ринком задумались: «Что делать, как поступить?» Решили сообщить по телефону командиру и комиссару полка, которые вместе со штабом находились в Залазнинском заводе.
Так и сделали. Однако командир и комиссар не обратили внимания на наши слова. Еще отругали нас, велели не «поднимать панику».
А пехотинцы укрепились в своем подлом решении и стали подбивать пулеметчиков, находившихся в цепи. Опасаются, как бы пулеметная команда не помешала им выполнить гнусный изменнический план.
Прежде чем пулеметчики уснули, я обошел их, поговорил с каждым. Но мои слова отскакивают от них, как от стены горох. Твердят тоже, что и пехотинцы: «Положение плохое, никто живым из деревни не уйдет…»
Робость овладела всеми. Я приводил примеры из жизни полка «Красных орлов», припоминал, как мы
Побеждали в куда худшей обстановке. Но никакие доводы не действовали. Командир взвода Суслов совсем растерялся. Неуверенно и жалко бормочет что-то.
И все-таки наши пулеметчики не присоединились к стрелкам. Чистили и заправляли «максимы», аккуратно набивали ленты.
А роты? Роты, ни о чем не заботясь, ушли с позиции в избы, завалились спать. Батальон вовсе не готовился к наступлению.
Мне в эту ночь почти не пришлось уснуть. Под утро, еще не светало, я вновь обошел пулеметы. К великому своему удивлению, ни у одного из них не увидел дежурных бойцов. Заглянул в караульное помещение взвода. Все, кроме Лукьянова, спали. Вышел на улицу, проверил первый же пулемет и убедился, что он направлен совсем не в ту сторону, куда надо. Развернул пулемет и заглянул обратно в избу, чтобы поднять людей. Но тут со стороны поля и с реки Вятки началась пулеметная и ружейная стрельба. Это зашли нам во фланг вражеские лыжники. Через десять минут они были уже у околи