В какой-то момент обнаружилось, что нажитый прежде капитал от городской жизни чахнет, и Радлов решил пройти проторенной дорожкой – отыскать поблизости местность, в которой имелись бы признаки тех или иных полезных руд, вложить в предприятие остатки капитала и вновь, что называется, встать на ноги. Так уж вышло, что требованиям его отвечала лишь сердцевина старой горы, где ютилось здешнее поселеньице.
Жители разузнали об этом замысле, из случайных разговоров да обмолвок по крупицам собрали все сведения да тут же подняли чужака на смех, потому как всю жизнь внутри разрушенной горы прожили, но что-то ни о каких глупостях навроде руды не помышляли. Препятствия чинить они, конечно, не стремились, а вот поиздеваться могли запросто. К примеру, когда Радлов отправлялся бродить по холмам, какой-нибудь пьянчуга обязательно кричал вдогонку:
– Что, Радлов, нашел свою нефть? – после чего принимался хохотать, как умалишенный. Примечательно, что пьянчужки эти чередовались, будто некий негласный дозор, однако выкрикивали всякий раз одно и то же – то ли ум нетрезвый скуден на выдумки, то ли сговорились все.
Только нипочем все было Радлову – ежедневно на восходе солнца отправлялся он к зубчатым глыбам, торчащим из-под земли вокруг поселка. Карабкался по крутым откосам, выдирал голыми руками засохшие корневища деревьев, рвал кустарник. Ворочал огромные валуны, разламывал камни в крошку, ползал по склонам – неуклюжий и жуткий, словно доисторический ящер – да все искал, искал, искал. Уж неизвестно, на что он опирался в своих исследованиях: то ли на опыт прошлых лет надеялся, то ли познания какие имел академические, а то ли чутью доверял.
Прошло время, позабыли все о чудаковатом гиганте, копающемся в останках горы, Тамара вновь бедного Луку к себе подпустила, смирилась, как вдруг по деревне слух прошел – мол, отыскал Радлов нефть-то.
И действительно отыскал, только не нефть вовсе, а довольно богатую медную жилу.
Почти сразу Петр Александрович отправился в Город – ему предстояло найти партнеров для финансовой поддержки, ибо собственный капитал, увы, был чересчур мал для столь масштабного предприятия, и оформить документы, дозволяющие начать разработку месторождения и строительство медеплавильной фабрики.
Пока Радлов ездил, у Инны Колотовой состоялся с Тамарой долгий разговор, во время которого мать убеждала последнюю внимательней к чужаку приглядеться, партия-то весьма завидная.
– Уж Луки твоего побогаче, – убеждала Инна. – Человек практичный, выгоду извлечь умеет, не то, что наши мужики. С ним и дочку всем обеспечишь. Хоть ее, родимую, в люди выведешь, коли сама дура.
Вот только дурой Тамара не была вовсе, потому по возвращении Петра Александровича (получившего, к слову, и поддержку, и разрешение на строительство) мгновенно с ним сошлась. Как именно это произошло – достоверно никто не знает. Может, Томка на глаза ему в нужный момент попалась, женщинам подобные хитрости превосходно подчас удаются. С тех пор стали их всюду вместе наблюдать, а вскоре и свадьба без лишних проволочек состоялась.
Безумной любви в этом союзе ни с той, ни с другой стороны не замечалось, однако союз вышел крепкий, на обоюдном расчете прочно выстроенный. Выгода женщины тут ясна до боли – всякому приятно жить в достатке. Радлов же, дожив до того возраста, когда от одиночества устают, то есть до тридцати с малым лет, спутницу искал по себе – холодную что умом, что по характеру, практичную и такую, чтоб в общество вывести не стыдно было. Под столь красочное описание в селении, пожалуй, одна только Тома и подходила, ибо одни красивы, да темпераментом горячи, другие милы и тактичны, но не в ладах с хозяйством, а те, которые умеют поддерживать домашний очаг – сплошь обделены приятной внешностью.
Луку, правда, местные жалели очень – нехорошо с ним обошлись, бесчестно, к ребеночку не родному приучили, словно к своему, а затем оторвали. Уж так он убивался, так горевал, что даже Радлов сжалился и разрешил видеться с маленькой Лизой.
– Все равно, – говорил, – хоть и не родной отец, а Лизка к нему привыкла, грех разлучать.
Да и удобно получалось – из-за подготовки к строительству Петр до того уставал, что никак не мог наладить отношения с падчерицей, Тома с утра до ночи в домашних заботах, а так хоть было, кому с ребенком играться.
Однако странная история – сразу после свадьбы с заводом, как назло, не заладилось. Местные шептались, оттого это, что Луку обидели, Лука ведь хотя чудак, да человек славный (как же не славный, коли всей деревне сапоги чинит и тем живет – не бесплатно, конечно, чинит, но дурно о нем лучше не отзываться, иначе, чего доброго, подошва отвалится или швы разойдутся; в поле сыро, ноги вымочишь да на всю осень сляжешь, урожай пропадет, зимой придется с голоду пухнуть; верно, если от кого зависишь – ему полезнее сочувствовать, чем насмехаться).
Собственно, котлован под будущий завод вырыли, целая бригада городских рабочих орудовала, технику пригнали как для закладки фундамента, так и для самой разработки месторождения, но потом вдруг по неизвестной причине отозвали разрешение на работы. Котлован стоял пустой, глубокий и рваный, словно земля раскрыла пасть, желая по кусочкам проглотить поселок. В темное время суток был он черный, как сама ночь, днем походил на разрытую могилу со скользкими стенками, солнце каждый вечер пропадало в его недрах.
Обескураженный Радлов несколько раз ездил в столицу, к властям, но без толку. В отчаянии обратился он к своим новоиспеченным партнерам, давшим часть денег, и те мягко намекнули, что вообще-то работу можно продолжить и с документами все уладить, однако лишь в том случае, если капитал завода будет переписан на них. На все возражения отвечали, что сам Петр Александрович сумеет отбить потери в процессе производства, так как займет должность управляющего.
В итоге сговорились на том, что Радлов все-таки сохраняет небольшую долю собственности – чуть меньше десяти процентов, – занимает обещанную должность, а от прочих претензий отказывается. Впредь обманутый предприниматель зарекся связываться со столичными партнерами, так как очевидно, что все они мошенники, и вернулся в деревню налаживать строительство в новом качестве. Окончательно отказаться от своего детища он не мог – даже от десятой доли барыши ожидались нехилые.
Увы, здесь ожидало его новое разочарование: когда пришла пора нанимать рабочих, оказалось, что нанимать их не на что. Средства первоначального заводского капитала, аккуратно положенные в банк, были украдены городскими партнерами, сам капитал, превратившийся в фикцию на бумаге, переписан на третьих лиц; третьи же лица переписали его еще раз, тоже на каких-то там лиц, а как проверять-то стали, выяснилось, что эти последние давно со свету сгинули и в могилах покоятся, и никто, стало быть, не виноват – с мертвых спрос невелик.
И повисла на Радлове его десятая часть бесполезным ярмом, и получил он вместо крупной медеплавильной фабрики черную яму, глотающую по вечерам солнце. В часы особенного уныния он ходил к котловану и дальше, осматривал портящиеся от дождей машины, скрытые в тени холмов, да неизменно приговаривал:
– Ох, ржавеют мои денежки…
Впрочем, как человек находчивый, опускать руки он не стал – быстренько организовал домашнее хозяйство, неимоверными усилиями вырастил самый обильный урожай зерновых в округе, распродал его по близлежащим селам и городкам, а на вырученные средства закупил скотину да принялся разводить. Жили они с Томой, разумеется, не так благополучно, как обещало первое появление Радлова, но все равно оставались самыми зажиточными в деревне. Скотина росла, плодилась и неплохо продавалась – хватало, в общем, и Лизу побаловать, и самим поесть.
А Лука так к ним и ходил, даже после своей женитьбы – сначала к Лизавете, потом в качестве общего друга. Прежние обиды как-то сами собой забылись под натиском долгих лет – шутка ли, уж и Петру, и Луке за пятьдесят. Да и с сыном, Ильей, Радловы помогали очень – в школу пристроить, в больницу отвезти, мальчик-то болезненный был. Так что Луку уж там как родного встречали.
Вот и сейчас, когда обогнул он затопленный котлован, на дне которого вся влага превратилась в смесь льда и грязи, преодолел череду тесных проулков по другую сторону рытвины и постучался в знакомые ворота – Петр ему до крайности обрадовался.
А день-то был по-зимнему холодный, но почему-то бесснежный – снег в том году против всякой природы сошел в конце февраля, на два месяца раньше обычного, земля стояла промерзшая, но голая, как в пустыне.
Глава третья. Некоторые тревожные признаки
– Проходи, проходи! – говорил Радлов, сотрясаясь своим огромным телом от переполнявшего его радушия.
Лука тихо поздоровался с хозяином, затем поприветствовал хлопотавшую на кухне Тамару и поднялся в просторную комнату на втором этаже, где семейство обычно устраивало застолья.
– Лизки-то дома нет, – продолжал Радлов, вынося чай на подносе. – Поди, опять с неучем твоим гуляет, – он задорно улыбнулся, давая понять, что всего лишь шутит и неприязни к сыну Луки не испытывает никакой. Улыбка, к слову, хозяина дома вовсе не красила – от крайней полноты, усилившейся с возрастом, щеки у него надувались, а глаза вваливались, как у сома, выволоченного на сушу.
– Именно это я и хотел обсудить, – подхватил гость. – Про неуча-то…
– Да погоди о делах, столько мы с тобой не виделись! Не приходишь ведь, уж переживать с Томкой стали. Может, случилось чего?
– Нет-нет, работы просто много. Я как раз и деньги благодаря ей подкопил… помнишь, говорили?
– А ты все о своем, – недовольно буркнул Петр, явно не настроенный обсуждать серьезные вещи. – Отдохни пока, погляжу, что там на кухне.
И Радлов вышел, оставив гостя наедине со своими размышлениями. А подумать было о чем. Комната, где расположился Лука в немом ожидании, вызвала в нем удушливый приступ ностальгии, ведь именно здесь чаще всего приходилось играть с маленькой Лизаветой, пока родители девочки старались наладить быт или возились на заднем дворе с многочисленными животными. В прошлые посещения, пожалуй, ничего такого не происходило, грусть не захлестывала волной, однако Лука не появлялся в этом доме почти всю зиму. За зиму воспоминания затерлись, как кассетная пленка, теперь же наполнились красками, стали рваться из души, требуя признания и причиняя разрывами тупую боль под сердцем. На диване, где сидел гость, Лиза любила раскладывать игрушки – было их великое множество; куклы, зайцы, плюшевые медведи с нелепыми мордами занимали всю седушку, так что устраиваться приходилось рядом на полу. Под столом, на котором остывал чай, девочка часто пряталась, а чтоб снаружи ее совсем никто не видел – зашторивала просветы свисавшим краем скатерти. А у окна комнаты уже немного повзрослевшая воспитанница впервые пыталась думать о каких-то сложных вещах – что скрывается за ворочающимися в небе облаками, почему существует смерть, зачем люди стареют…