Однажды кто-то сзади жалобно позвал его:
– Папа, папа!
Обернувшись, Лука никого и ничего не увидел и заплакал – впервые после смерти сына.
Глава двадцать вторая. Далеко идущие планы
1.
В начале марта вернулась Ирина.
Она приехала ранним утром на поезде, вышла на станции «Вешненское» в обнимку с большим чемоданом и пешком отправилась к родному поселку. Идти по бездорожью было нелегко, но ей повезло больше, чем Лизавете в прошлом году – снег отвердел и, хотя проседал под ногами, почти нигде не проваливался. Один раз только угодила она в какой-то подснежный ручеек, оказалась по колено в сугробе и промочила обувь, но быстро сумела выкарабкаться.
К дому постаралась проскочить незаметно, но ее ссутулившуюся от холода и усталости тень все равно увидели – Инна, внимательно следившая за жизнью деревни из окна, и дед Матвей, который прогуливался по проулкам, спасаясь от старческой бессонницы.
Когда Ира отперла дверь и тихонько вошла, Матвей как раз проходил за ее спиной. Приметив знакомый силуэт, он из любопытства подошел ближе и прислушался. На втором этаже от ветра болталась створка оконца, издавая противный скрип, и вскоре старик услышал крики:
– У тебя же сестра умерла! Ты не явилась даже!
Слов Ирины слышно не было – видимо, та из каких-то своих соображений старалась говорить потише, – так что содержание ссоры приходилось угадывать по гневным репликам матери:
– Ах, не могла! – пауза, во время которой, вероятно, прозвучал ответ. – Как же, жених! Не дура я, сразу поняла всё, как деньги пришли.
Потом донеслось шебуршание и приглушенный грохот, вроде звуков неуклюжей борьбы, и снова крик:
– Ничего не получишь! – и, после паузы, еще: – Нет, сказала! У меня, слава богу, хорошая дочь есть, мне ее на ноги поднять надо. Пошла вон.
Затем громче, со звенящей истерикой в голосе:
– Вон пошла, что непонятного!
Ирина выскочила на улицу, как ошпаренная, с растерянным выражением на лице, но без слез, и вдруг начала озираться по сторонам в поисках вещей. Бросилась назад, сообразив, что оставила чемодан, но никто ее не пустил.
– Мама! – позвала Ира жалобно. – Чемодан хоть отдай. Как я жить буду?
– Мне все равно. Не сможешь прожить – пойди и сдохни. Мне такая дочь не нужна.
Видимо, внутри дома тоже что-то происходило, потому что почти сразу за дверью прозвучала фраза, тише и спокойнее:
– Нет, Машенька, иди отдыхай.
Тут лицо Ирины перекосилось от обиды, из горла изошел звук, с которым люди обычно плачут, но слез по-прежнему не было. Она потопталась немного у двери, не зная, как поступить, потом сделала несколько несмелых шагов и столкнулась с Матвеем – тот ее чуть приобнял, чтобы не упасть, и поприветствовал:
– Ириша! Здравствуй. Ты почему здесь? Что стряслось?
– Она у меня деньги забрала, – каким-то неживым голосом, будто машинально, произнесла женщина и потупилась. – Я привезла. А она забрала всё.
– Ага, – сказал старик озадаченно. – Ну-ка, пойдем. Пойдем назад.
Он ободряюще улыбнулся, кивнул, как бы обещая, что все наладится, и постучал в дверь. Из дома опять раздался злобный, булькающий крик:
– Я же сказала! Пошла вон!
– Ты чего, соседка? – спросил Матвей, издав веселый смешок. – Какой же я тебе «пошла»? С бабой, что ли, меня спутала?
Ему отворила седая женщина. Расплылась в лживо-приветливой ухмылочке, рассыпалась перед гостем в извинениях, но, заметив у него за спиной свою младшую дочь, раздраженно фыркнула и сказала:
– Ты, дед Матвей, заходи. А эту я не пущу.
Старик подмигнул своей печальной спутнице и скрылся в прихожей. Звуки сквозь плотное дерево дверного полотна просачивались плохо, в отличие от оконца на втором этаже, так что до Иры доносились лишь неясные обрывки фраз:
– Не получилось у девахи… да неужто?.. нехорошо… дочь все-таки… нехорошо…
Это «нехорошо» голосом Матвея послышалось пять или шесть раз. Потом он вышел, хмурый и сосредоточенный, с чемоданом в одной руке и несколькими купюрами в другой.
– Возьми, тебе мать передала, – сказал он и как-то несмело, дрожащими пальцами протянул деньги.
– Она гроши передала, там больше было, – прошептала Ирина себе под нос, тут же спохватилась и горячо добавила, глядя старику прямо в глаза: – Послушай, дед Матвей, ты не верь ей! Не верь, ладно? Чего бы она там ни наговорила!
– Я и не верю. Да и дело не мое.
Женщина спрятала мятые купюры в карман, взялась за ручку чемодана и робко спросила:
– А можно мне… у тебя посидеть? Немного совсем!
– Так сиди, конечно. Сколько хошь, столько и сиди.
В доме у старика расположились на кухне, тесной и тусклой, солнце сквозь запорошенное черным окно пробивалось еле-еле. Матвей налил гостье чаю, та выпила залпом, чтобы согреться, вся съежилась и погрузилась с тягостное молчание. Молчал и хозяин, бездумно разглядывая бело-зеленый налет плесени в стыках бревен и, в углу, свисающие клочья паутины.
Наконец Ира оживилась, подняла голову и начала разговор.
– Скажи, а вот… Даша как умирала… не знаешь?
– Грипп ее подкосил. Эпидемия же у нас случилась. Может, и не закончилась еще, вроде кто-то до сих пор болеет.
– Нет, я имела ввиду… мучилась очень?
– Чего не знаю, того не знаю, прости, – старик выдержал небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями. – На похоронах много народу собралось. Только братца твоего бедового не было. Его, видно, мать не пустила, – он кашлянул, выгоняя влажный комок из горла, и добавил: – Сейчас твои хорошо живут, как ты им денег-то выслала.
Ирина кивнула, а Матвей продолжал:
– Помнишь сумасшедшего старика, который все по стенам тарабанил? Тоже помер.
– Да?
– От гриппа вроде как. Хотя, может, и от старости. И Илья.
Лицо женщины дернулось, она уставилась на собеседника остекленевшим от ужаса взглядом и хрипло переспросила:
– Как Илья? Разве он… умер?
– Недавно совсем. Говорю же, эпидемия у нас, за зиму три человека от нее и померли. Молодых, конечно, очень жалко. Старику ужо срок пришел, а молодые… ну зачем им умирать? Жили бы да радовались.
Ира ничего не отвечала. Рассматривала немигающими глазами истертую поверхность стола да силилась проглотить застрявший в груди рев.
Матвей сообразил, в чем дело, и пролепетал:
– Извини, забыл я. Ты же его любила вроде как.
– Любила, – чересчур равнодушно произнесла женщина, будто попробовала давно знакомое слово на вкус и не разобрала, какое оно: сладкое ли, горькое. – Пожалуй, что и любила. Только он дурачком стал. Наверное, и не понял ничегошеньки.
– Он же в августе на курсы реабилитационные ездил, при тебе еще. Так говорить начал совсем хорошо. С памятью, конечно, были проблемы, но с памятью у многих беда. Я вот тоже… вышел однажды из дому, иду и не помню, зачем. Газеты вот теперь читаю, вроде как разминка для мозгов, ага.
– Ты молодец, дед Матвей, – отозвалась Ира с безучастной интонацией, помолчала с минуту и вдруг попросила: – Проводи меня на кладбище завтра, а? Я одна боюсь.
– Провожу, коли надо, – Матвей нахмурился. За зиму Шалый успел разболтать, что именно Ирина помогла ему с собутыльниками могилу осквернить. Потому старик решил, что теперь женщина боится мести от призрака бывшей соперницы, но вслух ничего не сказал.
– А вообще ты чего вернулась? – поинтересовался он. – Не заладилось в Городе?
– Потом как-нибудь расскажу, – ответила Ира и перевела разговор на другое: – Я селение наше не узнаю́. Везде песок черный, слякоть посреди зимы. От станции до горы снегу по колено навалено! Да и всегда у нас в марте снег лежал. А тут грязь. И при этом холод собачий стоит. Это как понимать?
– Так завод-то достроили, ага. В октябре, кажется. Или в начале ноября. Ну тебя уже не было.
– Мать что-то писала. Трубы-то издалека видно! И дым из них такой густющий валит.
– Вот из-за него, из-за дыма какая-то пакость на землю опускается, снег от нее и тает. Радлов это химической весной назвал. А еще за рабочим поселком отвал рухнул, с него песок разметало. Аж дома стоят черные. Как углем обмазали, ей-богу.
– Ой, во что они поселок превратили. Просто ужас!
– Ну, в газете пишут, что превратили в индустриальный центр, ага! – Матвей громко расхохотался. Принес из комнаты тусклую газетенку и начал читать вслух: – «Небольшая деревня благодаря работе ШМЗ превратилась в современный индустриальный центр. Обеспечены сотни рабочих мест, в регионе наблюдается подъем промышленности. Эхс…». Тьфу, сбился! «Эксперты говорят – запасов меди хватит на многие годы».
– Смешно, – прокомментировала Ира, хотя, судя по грустным ноткам в голосе, смешно ей вовсе не было. – Врут и не краснеют.
– Вот еще слушай: «Стараниями областной администрации в деревне снесены аварийные бараки, строится новое жилье, а недавно даже открылась школа. Власти убеждены – это только начало». Че к чему, спрашивается?
– С потолка, видать, взяли. Или попросил кто-нибудь.
– Ага, и фотографии тут. Значит, пишут «до» и показывают развалившийся дом. У нас такого никогда не было, изба брата твоего – и та приличней выглядит. А потом, значит, пишут «после», и там какая-то пятиэтажка строится. Красивая такая! Где они это взяли? У нас и репортеров отродясь не было, не приезжал никто, – Матвей недовольно хмыкнул, потом заметил, что гостья заскучала, и сказал: – Ты, поди, с дороги отдохнуть хочешь. Давай я свою постель тебе перестелю, поспишь. А то заболеешь еще от усталости. А болеть нынче нельзя. Болезни нынче опасные ходят.
Подремав пару часов и окончательно отогревшись, Ирина отправилась на окраину деревни, к Шалому – все-таки какой-никакой, а родственник, не вечно же ей оставаться у Матвея.
Изба стояла нараспашку, черная и просевшая сильнее прежнего. Крыша почти завалилась набок. Внутри было жутко грязно, повсюду валялись пустые бутылки и окурки, передавленные ногами в труху. Шалый с осоловелым взглядом глыбой топорщился из-за стола, его рябой товарищ примостился в углу на голый пол, прямо в кучу мусора рядом