Особенной благодарности, правда, не последовало. Мать Ирины почти сразу после того, как вернула дочери деньги, принялась распускать про Петра слухи – в основном пыталась убедить односельчан, будто бы сам Петр заводом и управляет и втайне нажил несметные богатства на бедах деревни, а значит, и в смертях прошлой зимы, и в голоде, и в сносе пустующих домов он же и виноват. Поначалу ей не верили, но вскоре пригляделись да заметили, что с завода никто, кроме Радлова, не выходит. Некоторые, конечно, спорили, что в одиночку управлять всеми машинами, необходимыми для производства меди, невозможно, но таких было до крайности мало – всего-то, кажется, человек пять, среди которых на удивление Инна Колотова и Лука. Да кто бы стал к ним прислушиваться! Одна родственница и наверняка от зятя помощь получает. Второй вообще сумасшедшим признан и до сих пор вроде как не в себе, на улицу выходит за тем только, чтобы картошки взять из общего амбара и у старого грачевника перьев насобирать, а как выйдет, всегда озирается, от любого звука вскрикивает – ну точно, не в себе.
Гораздо хуже начали относиться к Радлову, когда он вступил в должность на месторождении, ибо ему приходилось много общаться с рабочими, а рабочие – люди чужие, живут обособленно, веры им нет. И тем, кто с ними якшается, веры нет.
Не было на свете деда Матвея, и особо рьяно за Петра никто не заступался. А, с другой стороны, сгинул и Шалый, и на Петра никто не нападал. Даже говорили с ним вежливо, опасаясь, как бы не натравил своих рабочих. Косились только и за спиной обсуждали, но это, в общем, ничего.
За прошедшую осень Радлов похудел еще сильнее, хотя окружающие не особо-то замечали изменения. Для них это было все равно что сравнивать между собой двух слонов, африканского и индийского: первый, конечно, гораздо крупнее, и тем не менее оба они огромны.
Однако с необъятным туловищем уставшего человека происходили и другие изменения, подчас пугающие. Мощный слой подкожного сала как будто растекся внутри, отчего на животе появились неровные впадинки, рытвины и плотные комки, похожие чем-то на камни – они хорошо прощупывались между складок.
Борода на отвисших щеках стала раза в два больше, походила на невзрачный осенний кустарник, густо запорошенный снегом – сквозь русые ветви пробивалось много седины. Глаза утонули в синюшных мешках, и кожа вокруг них отливала серым. Сердце прихватывало чаще, усилилась одышка. Сила в руках до сих пор сохранялась, только вот сами руки сделались тяжелыми, двигались медленно, будто все суставы покрылись ржавчиной и скрипят. И действительно, при резких движениях внутри у Радлова что-то скрипело. Весь он был как поломавшийся, устаревший механизм, который все еще по инерции функционирует, постепенно сбавляя обороты и угасая.
При этом он научился засыпать ночью, но спал две-три минуты да тут же вскакивал в холодном поту и больше уж не ложился. Подобный режим изматывал куда сильнее, чем ранешняя бессонница.
А снилось всякий раз одно и то же – как в комнату заходит Лизавета, садится у края койки, со стороны Тамары, плачет и жалобно причитает: «Не убивай нас. Прошу, не убивай нас, папа». Радлов не знал, к чему это, но ощущал тревогу. Иногда он думал: «Может, Лиза боится, что я ее забуду?», – и отправлялся на кладбище. Прихорашивал могилку, чистил памятник, беседовал с фотографией. Кошмары, увы, не прекращались.
В декабре ударили морозы, инеем покрылось всё, что только можно, даже оконные рамы со стороны комнат. Примерно тогда же на участке Петра по забору пошла трещина – видимо, и давно уже материал истлел, а низкая температура стала последней каплей. В трещину настырно лезла наледь и расширяла ее, потому Петр решил не откладывать ремонт до лета: съездил в Город за облицовочным кирпичом, цементом, заодно заказал новые чугунные ворота – старые-то в петлях еле держались, разворотили их год назад местные, когда в хлев пробирались да подворовывали.
Теперь хлев стоял пустой и ненужный, и Радлов сложил там все, что требовалось для ремонтных работ, однако к забору долгое время не прикасался: то на месторождении возникали неотложные дела, то приходила документация по обогащению руды, которую требовалось срочно разобрать, а то просто сбивала с ног усталость.
Новый год не справляли – Тамаре не захотелось. За час до наступления полуночи звонила Ира, поздравляла, желала счастья. Голос только у нее был такой, словно и сама она в это счастье верит не слишком.
2.
Утром шестого января Петр получил уведомление от завода с требованием увеличить объемы добычи и тут же отправился к карьеру – обсудить с рабочими. Выходя со двора, еще раз внимательно осмотрел трещину – она была шириной в два пальца, ползла наискось от земли до самого верха и напоминала рваную рану. Радлов тяжело вздохнул, представляя, какой объем работы его ожидает, затем обошел дом и неспешно зашагал на север, в сторону участка добычи.
За деревянным забором, ограждающим карьер, открывался пустырь, усыпанный мелкими осколками камней. Посреди пустыря установлены были административные постройки – прежняя будка бригадира, маленький домик для инженера-геодезиста, где тот производил расчеты и мог следить за процессом, барак для отдыха рабочих.
Далее земля шла вверх, и на этом холмике установлена была смотровая площадка, со всех сторон обнесенная металлическими перилами. Сразу за перилами начинался обрыв, ведущий к месту разработки.
Сам карьер в виде огромного котлована растянулся на несколько километров и уже начал поглощать поле, лежавшее между разрушенным склоном и местной железнодорожной станцией. В стенках котлована были вырезаны широкие уступы, каждый высотой около метра, и всего таких уступов было двенадцать. Издали это напоминало лестницу из двенадцати ступеней, ведущую вниз, к сердцевине земли.
На дне и по горизонтальным поверхностям уступов лениво передвигалась техника. У дальнего конца, на самой нижней ступени, цепной экскаватор вгрызался в породу своими ковшами-клиньями, срезал широкую стружку с золотистыми и розоватыми вкраплениями. Эту стружку тут же подхватывал длинный конвейер, похожий на ленточного червя, и сбрасывал в открытую пасть самосвала. Наполненный грузовик сдвигался с места и по траншее, идущей вглубь уступов, перевозил руду к вагонеткам, а те неслись в сторону завода, извлекая из рельсов скрежет и писк. Вся добыча сопровождалась до невозможности громким, но равномерным гулом – к такому быстро привыкаешь.
Радлов приметил на смотровой площадке инженера-геодезиста и направился к нему. Инженер стоял хмурый – жил он в рабочем поселке вместе со всеми горнодобытчиками, а вчера у кого-то из них был день рождения, так что из-за ночного галдежа выспаться толком не удалось.
– Петр Александрович! День добрый! – поздоровался он криком, чтобы перекрыть шум.
– Добрый, – мрачно отозвался Петр, понаблюдал некоторое время за работой на дне котлована и недовольно поинтересовался: – А почему с одного уступа породу снимают? У дальнего борта больше всего меди, по твоим же расчетам. Экскаваторов много, можно ведь сразу несколько забоев организовать. Людей вроде тоже хватает.
– Нельзя. Вон, видишь, – инженер рукой описал круг в воздухе, издали обводя весь карьер. – Это все уже отработано. А там, – он показал в ту сторону, где машины упрямо раскурочивали склон, – повсюду включения твердых пород, то бишь выемку экскаватором без бурения не сделать. А буровую установку вчера Палыч сломал.
– Тьфу ты, – выругался Радлов. – Мне сегодня пришло уведомление, надо, мол, выработку увеличивать.
– А ты не волнуйся, Петр Александрович! – радостно воскликнул инженер. – По весне увеличим, причем в разы. Здесь закончим, и будем северо-западный склон взрывать, там залежи тоже большие.
– Рабочий поселок хоть не снесет?
– Он же далеко. Разве что окна повыбивает, и то вряд ли, если аккуратно сделать. Ну, знаешь, сначала с одной стороны подорвать, потом с другой, мелкими зарядами.
Радлов помолчал с минуту, как бы вникая в суть услышанного, потом вдруг разозлился и воскликнул:
– Господи, как вообще можно сломать бур?!
– Так он не тот режим бурения поставил. Долото разбил. А вторая установка уже в ремонте, механик третий день копается.
Пока они разговаривали, на площадке появились еще два человека – механик буровой установки и какой-то рабочий, старый человек лет шестидесяти, с огромными залысинами посреди седеющей головы.
– Помянешь черта, он и появится, – весело произнес инженер, кивая в сторону механика, и ухмыльнулся. – Починишь-то когда? Работа скоро встанет. Начальство вон просит выработку увеличить, а у нас простой.
– Так это, вертлюг же нае….ся. А я давно говорил, ее надо было в ремонт нахер отгонять! А теперь-то чего? Менять надо.
– Меняй, – вклинился в разговор Радлов. – Вообще у тебя задача какая? Поддерживать механизм в рабочем состоянии. Механизм, как ты говоришь, нае….ся. Виноват кто?
– Деталей нету, – робко заметил старый рабочий с залысинами, желая заступиться за товарища.
– А если я за детали из вашей зарплаты вычту, тогда как? Найдутся? – Радлов издал победоносный смешок, рабочие виновато закивали и исчезли.
Со стороны котлована раздался громкий скрежет, раздирающий воздух в клочья – экскаватор вклинился в твердую породу.
Инженер нецензурно выругался, затем пояснил:
– Ну все, встали. Бурить надо. Теперь только завтра продолжим, – тут он развернулся к Радлову и осторожно добавил: – Как-то бы на завод отписаться, что меди к весне больше будет, а сейчас никак.
– А не страшно? – спросил Петр изменившимся, глуховатым голосом. – Не страшно такое письмо отправлять?
Инженер долго не мог ничего из себя выдавить, потом собрался с мыслями и хрипло сказал:
– Немного. Петр Александрович, может быть, ты? А? Знаешь, тут после бригадира-то все боятся предписания нарушать… ну, кроме тех, кто пьет. Палыч-то с механиком квасят, им все нипочем.
– Попробуем, – согласился Петр да тут же начал о другом: – Слушай, мне бы дома забор отремонтировать. Трещину заделать да кирпичом обложить для прочности. Поможешь?