– А рабочие тебе на что?
– Сам-то посмотри, как они все делают. Сикось-накось. Ну, так что, поможешь?
Инженер согласился.
По окончании смены он был у радловского дома со своим инструментом – мало ли, какой-то нужной приспособы не найдется, так чтоб не бегать за ней через полселения.
Трещину залатали цементом, разведенным в кипятке, дабы не застыл на морозе, затем принялись делать кирпичную кладку, превращая забор в неприступную стену.
Почти сразу к ним подошел один из местных жителей, который раньше соседствовал с дедом Матвеем, а теперь вынужден был любоваться из окон на голую землю с торчащими из нее обломками – дом-то снесли в ту самую ночь, когда Ира попала в больницу.
– Ты чего на этом берегу так поздно? – поинтересовался Радлов с приветливой интонацией.
– В Вешненское ходил. А на обратке дай, думаю, загляну, чего тут происходит. На завод поглядел – дым-то шибко валит!
Матвеевский сосед с любопытством осмотрел часть нового забора, улыбнулся дерганой улыбкой, вроде как от зависти, и спросил:
– Ремонт, получается, затеял?
– Стенка растрескалась, к лету бы совсем упала. В мороз, конечно, работать не ахти, но если все правильно сделать – не развалится.
– Ну, понятно, – сосед вдруг разгневался. – Люди недоедают, а ты благоустройство себе делаешь! Двадцатью мешками с зерном откупиться решил, да?
– Сдурел ты, что ли, – произнес Радлов беззлобно, ибо сил на злобу не осталось никаких, а сердце слабо, но неприятно ныло. – Иди отсюда, пока цел. Я, знаешь, не обязан весь поселок содержать. Чем мог – тем помог.
– Ты-то и верно не обязан. Жируешь, когда голод близится, – сосед сплюнул, выражая презрение, и пошел прочь.
Инженер наблюдал за сценой с явным удивлением и, когда недобрый гость удалился, задумчиво протянул:
– М-да. Народец у вас.
– Они думают, будто это я заводом управляю, – Петр пожал плечами.
Инженер прыснул со смеху, долго не мог успокоиться, так что в смехе начали сквозить истерические нотки, потом продышался и тихо проговорил:
– Местные могут думать, что угодно. А мы-то сами там работаем. Не на самом заводе, конечно, да ведь сталкиваемся постоянно. Нет, я строителей хорошо помню, я здесь с закладки фундамента живу, – он пугливо огляделся и продолжил еще тише: – Их не видно и не слышно было. А как завод появился – они разом и исчезли, будто и не существовали никогда. Рабочие выдумали, что это тени какие-то были, для отвода глаз, а здание-де само по себе выросло, – инженер улыбнулся, желая скрыть страх, и добавил с деланым весельем: – Ерунда, конечно! Но чертовщина явная.
– Поди нашим это расскажи.
Радлов пригласил инженера на чай, но тот отказался и спешным шагом направился в сторону рабочего поселка.
В воздухе начали пролетать одиночные снежинки. Хрупкие и белые, срывались они с пушистого неба, и окунались в полотно дыма, стелящееся над землей, и делались созревшей крупой, а крупа падала в размытые сугробы и умирала в грязи. «Как человек», – пронеслось в голове у Радлова.
Дома пили чай – Тома для хорошего сна, а Петр для утоления голода, еда все равно в глотку не лезла.
– Для чего они так со мной? – разорялся он, сидя на кухне. – Зачем? Разве я не помогал?
– Когда человек ничего не делает для других, с него ничего и не спрашивают, – спокойным тоном отозвалась Тамара. – Но стоит только помочь, и тебя уже считают обязанным. Так уж люди устроены. Не все, конечно, да ведь многие.
– А Матвея уважали за то, что всем помогал.
– Мы же с тобой тут самые зажиточные, это людей злит. Матвей-то бедный был. Он для них свой, понимаешь?
– Я здесь двадцать лет живу. Больше даже, – лицо у Петра перекосилось, красные от бессонницы глаза затянуло слезливой пеленой, и он жалобно, с какой-то даже детской интонацией, совершенно не вязавшейся с его грузным телом и расползающейся во все стороны пегой бородой, спросил: – Выходит, я никому не свой?
3.
В феврале морозы сошли на нет. Холода, конечно, стояли, но не слишком крепкие. Старую гору насквозь продувало ветрами. По грязному снегу мело золой.
К тому времени запасы в общем амбаре значительно оскудели: крупы лежало только три мешка, почти разошелся картофель, две коровы пошли под нож, а оставшиеся с голодухи молока практически не давали.
Несколько человек, из тех, что были моложе пенсионного возраста, нашли возможность покинуть селение – кто-то работу нашел в соседней области или столице, а кто-то сорвался наобум. Все они хотели продать участки заводу, как в свое время Андрей, но участки больше не покупали. В итоге отписали задаром и навсегда уехали, затаив горькую обиду на Радлова – им казалось, будто именно он отобрал у них землю.
На переписанных участках сразу снесли дома и теплицы, редкие деревья выкорчевали, а ставки, которые там попадались, засыпали песком. Однако по-прежнему ничего не строили, и деревня превращалась понемногу в блеклую пустошь.
Жители, оставшиеся в родных местах, зачастили в Вешненское за едой. Цены, конечно, кусались, да ведь и с голоду помирать не охота, так что брали по чуть-чуть, пшено для себя и сено для скотины.
Двадцатого февраля туда отправилась и Тамара, чтобы затариться мясом да еще матери продуктов купить – благо, двойной оклад мужа позволял жить лучше, чем год назад.
На рынке, у лотка со свиными обрубками, она лоб в лоб столкнулась с одной женщиной из селения, кисло ей улыбнулась и поприветствовала.
– И тебе не хворать, – ответила женщина, но таким тоном, будто мысленно желала прямо противоположного: хворать бесконечно, а еще лучше как-нибудь помереть в мучительной болезни. – А ты чего здесь?
– Утром маме хотела еды отнести, да не нашла ничего, что бы она ела.
– Вообще-то люди с голоду едят все, что дадут. Особенная она у тебя, что ли?
Тома услышала наконец эти недобрые нотки в голосе собеседницы, вздрогнула от приступа гнева, но сдержалась и ответила миролюбиво:
– Она старенькая совсем, организм поберечь нужно.
– Ну-ну. Ремонт, я слыхала, сделали?
– Да что ж вам неймется-то с этим ремонтом! – Тома натянуто улыбнулась. – Забор новый поставили и только.
– И как оно, крепости от односельчан возводить? Боитесь, что ли, что мы влезем да разворуем?
– А хоть бы и так! За прошлый год всю калитку разломали на заднем дворе, даже ворота из петель выбили!
– Вам полезно, – огрызнулась женщина. – Муженек-то у тебя шибко жадный. На заводе своем столько деньжищ заработал, а селу двадцать мешков зерна по дешевке привез.
– Каких деньжищ? Ты что несешь? Петя на заводе просто работает, за зарплату. И не очень большую, кстати.
– За дуру-то не держи меня! Мне Иркина мать рассказывала, что сама наблюдала, как муж твой на заводе всё в одиночку делает. Пошла на территорию да все увидела!
– Туда вообще-то не пускают никого.
– А ее пустили! – с убежденностью в голосе парировала собеседница. – Муженек твой не приметил, как она вошла, вот и пустили! А вы у нее за это деньги вымогали, которые ей дочь отдала! Да!
– Господи, у тебя с головой все в порядке?! – воскликнула Тома, опешившая от столь удивительных россказней. – Каждый в селении знает, что она деньги сама отобрала у Ирки.
– Нет! Они потом миром договорились и поделили! Неужто многодетная мать врать станет?! Я уж лучше ей поверю, чем вам! Люди с голоду пухнут, а ты, вон, у лотка с мясом прохлаждаешься!
Тут женщину понесло окончательно, и из раззявленного в истеричных потугах рта вырвался звенящий крик:
– И бригадира Петька утопил! Потому что бригадир хотел правду рассказать! Я вчера своими ушами слышала, как мужики это обсуждали.
– Ты еще скажи, что Петя мой самолично коммунизм развалил и Иисуса распял, – пошутила в ответ Тамара.
– Мы вот ваш завод разнесем к чертям, тогда поглядим, до веселья ли тебе будет.
Женщина развернулась и пошла на другой конец рынка с гордо поднятой головой, словно только что одержала победу в тяжелейшем бою. Тома посмеялась сама с собою, не веря, что люди всерьез станут обсуждать подобные бредни, но тут же ей сделалось страшно – а коли станут, что тогда? Не из дома же бежать. Пожалуй, не зря новые ворота стоят. Ой, не зря…
Избавившись кое-как от дурных мыслей, Тамара купила несколько свиных голяшек, треть головки сыра и несколько готовых каш из смеси протертой крупы, щадящей зубы и желудок – это для мамы. К матери она и направилась, минуя дом – Петр все равно пропадал на месторождении.
Инна Колотова почти всю зиму просидела в четырех стенах, поскольку еду ей приносили либо дочь, либо зять, с которым у старухи установился наконец шаткий мир. Она поблекла и ссохлась пуще прежнего, но все еще держалась молодцом и даже рассуждала на удивление здраво. Вероятно, происшествие с Ирой как-то отрезвило ее, вернуло чувство реальности.
С Томой сидели за столом, обедали да общались.
– Все-таки хорошо, что ты за Луку не вышла, – выдала вдруг Инна. – Он, вишь, больной оказался, а мы и не знали. Радлов-то мужик хозяйственный, – тут старуха улыбнулась, криво раскрыв свой беззубый рот, и весело добавила: – Хоть и боров, а с ним не пропадешь.
– Ой, мама, – недовольно протянула Тамара. – Ты бы как-то определилась окончательно. У меня-то с памятью все хорошо. Раньше ты все говорила, мол, за Луку выходи, он работящий, а что до судорог на лице – так с лица воды не пить. Это я слово в слово помню. Потом убеждала к Пете присмотреться, он и Луки побогаче, и выгоду умеет извлекать. Еще позже внезапно оказалось, что Петя всем плох! А теперь он снова всем хорош! Нет, я, конечно, рада, что ты наконец-то снова моего мужа за человека признаешь! Но со стороны выглядит смешно, честное слово.
– Поучи мать еще! Я, поди, дольше твоего живу, жизнь-то повидала! Чай, не животные мы, чтоб все время одно и то же говорить.
– В смысле?
– А в том смысле, что у коровы что ни спроси, а она все одно – «му» и только. У ней и сытость «му», и голод тоже. Челове