– А ловко мы все провернули! Главное, сначала взорвать не получилось – оказывается, не горят так сразу эти бруски. Так Иваныч сообразил, мы узлами наматывали да поджигали. Ой, как шандарахнуло! Жуть! Гром такой, как будто гроза прямо под ухом ударила. И щебенка летит во все стороны, спины-то нам оцарапало! Зато как стены разъехались! И не дымит! Главное-то – не дымит! Победили мы, выходит.
Тут один из слушателей принялся как-то странно смотреть за окно и задумчиво произнес:
– Ну-ну, победили, – потом развернулся к столу и крикнул: – Мужики, там дым повалил!
Рассказчик повернулся к стеклу, сделал удивленное выражение лица и вдруг начал громко ругаться, не стесняясь в выражениях.
Из-за стола всей гурьбой кинулись посмотреть, что происходит снаружи. Из заводских труб, как прежде, вываливались темно-серые клубы дыма, стелились простыней, разрезая небо на две части, и рассеивались где-то над лесом.
Веселье сменилось общим разочарованием, а праздник махом обратился поминками по самим себе.
Матвеевский сосед вернулся за стол, опрокинул с горя рюмку и заговорил глуховатым от скопившегося в горле комка голосом:
– Кажись, не спасло. Как уезжать-то? Как? Мать же у меня тут лежит. Да и вся родня лежит.
Шалый соображал туго и к окну подошел последним. Увидев дымовую завесу, он весь разом обмяк, громко выдохнул и сел на ближайший стул – и не сел даже, а упал, ноги-то подкосились от пьяной обиды.
– Ну, не вышло, – сказал ему рябой. – Бывает такое, че раскис?
Борис посмотрел на него исподлобья, обжег разгорающимся неистовой злобой взглядом и со всей силы топнул по ноге. Рябой закричал от боли и, хромая, отскочил подальше.
– Так и у меня здесь родители похоронены, – сказал еще кто-то, подсаживаясь к матвеевскому соседу. – И вся жизнь здесь. Может, откажемся уезжать? Поди, с живыми людьми дома не снесут.
– Эти снесут! Этих ничто не остановит…
– Ай, черт с ним со всем! – вклинился в беседу старик с выбеленной головой. – Живы будем – не помрем!
– Да тут ведь и помереть недолго…
Несколько человек собрались сходить на другой берег на посмотреть, что на заводской территории происходит. Шалый с ними не пошел – он вообще не знал, что теперь делать. И преждевременный триумф его закипал внутри, и от закипания обращался таким невиданным гневом, что хотелось переубивать всех вокруг, каждому из односельчан размозжить голову, или ножом пырнуть, или избить до смерти, радуясь тому, как жертва мучается. Шалый жаждал крови.
Унылые речи в комнате, забитой народом до отказа, продолжались. А старички в углу все еще дремали с блаженными улыбками – старикам все нипочем.
– Я говорила, незачем праздновать заранее, – недовольно заявила Ленка.
– Да помолчи уж, и так понятно, – отозвались за столом.
– Может, как-то на общий барак скинемся? – предложил кто-то. – Всё дешевле. Иначе помрем там. Иначе-то помрем.
Никто ничего не ответил.
Вскоре люди, ушедшие к заводу, вернулись и рассказали:
– Трубы-то дымят, да здание разворочено и кипяток шпарит. Развалилось бы уж, что ли…
– Если до сих пор не развалилось, то…
Тут в дом зашел Ленкин муж с мешком. Мешок он бросил к стене, встал посреди помещения и попытался что-то произнести, но не сумел – глазами только дико вращал, рот открывал, как рыба, а слова не шли.
– Да что?! – не выдержал матвеевский сосед.
– Так за.., – мужичонка осекся, крякнул, набрал воздуху в грудь и на одном выдохе выпалил: – Завод невредимый стоит, вот что!
– Допился? Или головой шибко ударился?! – завозмущались жители, которые сами только что оттуда пришли. – Мы там были перед тобой! Он весь трещинами покрыт! Что, по-твоему, за пять минут его починили?!
– Сами вы ослепли, раз ни хрена не видели! Смотайтесь еще раз да убедитесь! Зенки протрите только для начала!
Выдвинулись все, кто был в доме, включая хозяев. Пробурили недолговечную тропку в размытом черном песке, который тут же слипся вновь и перекрыл путь; прошли по желтому берегу озера, омытому красными водами; миновали голое поле, усеянное обломками после взрыва, да уткнулись в целехонькое темно-серое здание, извергающее столпы дыма. Стены были гладкие и ровные, как раньше, и трещины угадывались лишь по белым полоскам, напоминающим шрамы на живом теле.
Рыжие будки торчали из земли на своих местах, и пар улетучился. Ограждение только стояло покосившееся, с вырванными кусками и опрокинутыми плитами, но до ограждения дела никому не было.
– Чертовщина какая-то, – прозвучало в толпе недоуменно. – Ей-богу, чертовщина. Не могли так быстро залатать.
– Будто само срослось, – с ужасом сказал кто-то еще.
Шалый всю дорогу плелся последним, вяло размахивая руками. На неприступный завод он таращился, как полоумный, а в голове у него понемногу назревала мысль – недобрая, впитавшая в себя всю ярость, копившуюся в нем годами.
Долго Бориска стоял, не шелохнувшись, будто оберегал и лелеял свою мысль, пока та не взрастет окончательно и не даст плоды, и наконец выдал:
– Это Радлов всё. Надо его… убить.
Некоторые из пришедших засмеялись. Матвеевский сосед громко произнес:
– Ты головой вообще думаешь? Или она только, чтоб водяру внутрь вливать? Какой, на хрен, Радлов, коли трещины за каких-то пять минут пропали! Ни Радлов бы не успел, ни все рабочие вместе со свой чудо-техникой.
– Может, и вовсе мы зря на него осерчали? – спросил седовласый старик. – Мужик вроде хороший, а мы… нет, навряд ли он тут всем заправляет!
– А кто тогда?! – заорал Шалый, чувствуя, как теряет власть.
– А я ж почем знаю? Херня какая-то творится! Только это явно не человеческих рук дело, – старик пожал плечами и обратился к остальным: – Пошли отсюда. Правильно говорят – с Бориской Шалым связываться нельзя. Будем думать, как выживать.
Он развернулся и пошел прочь. Люди потянулись за ним, кто-то сразу, кто-то после неуверенной паузы на раздумья.
В итоге у здания осталось человек восемь вместе с Бориской, рябым, Ленкой и ее мужем.
– Вы-то что же не свалили? – змеей зашипел на них Шалый.
– Потому что во всю эту мистику не особо верим, – пояснил тощий мужичонка с глазами, затуманенными хмелем. – Коли Петька отсюда выходит – ясное дело, он и виноват! А что да как – не моего ума дело! Кончим его – и спасем всех.
– Наверное, так, – подхватил другой. – Оно, конечно, вроде и свой он, а все ж-таки чужак. И если от этого всем лучше станет – так и нет выбора-то.
Ленкин муж не смел слова сказать – боялся он теперь Шалого до смерти. Но глаза скосил в сторону, явно не желая участвовать в подобном обсуждении. А жена-то его, наоборот, вся сияла от злорадства; от спиртного и недосыпа ей чудилось, что сделать давнюю соперницу вдовой – это отличный способ насолить.
– Всемером-то одолеем, – подытожил рябой и, посмотрев на Ленку, добавил: – Ну, баба не в счет, сама понимаешь.
На том сговорились и отправились обратно – обсуждать, как бы лучше проделать то страшное, что задумали.
Тьма, сгустившаяся за окнами мрачного завода, провожала их неистовой, ликующей пляской. Известно ведь – подобное к подобному тянется.
Глава сорок восьмая. Стычка
Вечером того же дня Радлов дополз до дома, переоделся и без сил рухнул на койку в спальне – до второго этажа добраться не смог. Тома принесла ему чай и газетенку. Петр лениво пролистал серые страницы, взглядом ни за что не зацепился и отбросил газету в сторону. Чай выпил медленно, причмокивая от удовольствия. От ужина отказался.
Тамара присела на край кровати, похлопала мужа по бесформенному животу и сказала:
– Тебе надо ко врачу еще раз съездить. Уже весь зеленый ходишь. И отраву от меди постоянно вдыхаешь. Ну, нельзя ведь так, сам себя губишь.
– Ерунда, – Петр махнул рукой. – Вообще-то все хорошо будет.
– Как же, хорошо у него будет! В больницу вон ездил, ни одного рецепта не привез. Чего этот валидол-то глотать впустую?
«Да не помогут тут никакие рецепты, вопрос времени», – обреченно подумал Радлов, потом заставил себя криво улыбнуться и ответил:
– У меня диагноз не страшный, оттого и без рецептов. Само пройдет.
– Не договариваешь ты что-то, – грустно произнесла женщина, но давить не стала. Помолчала с минуту, думая, о чем еще можно поговорить, и спросила: – Я слыхала, наши завод подорвали. Так ли?
– Так-то оно так, только без толку. Он вроде бы накренился поначалу, а теперь целехонький стоит. А кто и как восстановил – неизвестно.
– Уезжать надо было отсюда. Давно еще, когда Лиза жива была. Только не прозорливые мы с тобой оказались.
– Надо было, – согласился Петр. – Да теперь-то уж чего рассуждать. Что есть – то есть. С этим жить и приходится.
Он прикрыл глаза, и Тома, понадеявшись, что муж спит, тихо вышла за дверь.
Но Петр не спал. Петр погрузился во тьму, обитающую под веками, и думал, отчего жизнь сложилась не ахти как. Думал и не понимал. Потом вспомнил Иру, обрадовался и решил непременно как-нибудь ей позвонить. Принялся считать, родился ли уже ребенок, но от спутанности мыслей не сумел – решил, что рано еще. «А может, назвали бы Петей, – пронеслось у него в голове. – Имя хорошее. Попрошу, наверное… аль неудобно?».
Размышления его прервал стук в дверь. Он слышал, как ругается Тамара, но не понимал, что происходит, а встать не мог.
Тамара через пять минут влетела в спальню со словами:
– Там муженек этой истерички, Ленки, приперся. Тебя требует.
– Пусть зайдет.
– Чтоб он еще по нашему дому топтался?!
– Господи, да не встану я сейчас! – вспылил Радлов. – Скажи, пусть зайдет.
Женщина скрылась в коридоре, что-то там недовольно буркнула и замолчала. Почти сразу на пороге появился хлипенький, нетрезвый мужичок.
– Чего тебе? – осведомился Петр без особого интереса. – Тоже недоволен, что я забор зимой чинил? Или хочешь мне доказать, будто я заводом владею и всех погубил? Давай, не стесняйся.