Верхний слой картошки задубел от мороза, старик отбросил несколько совсем уж никудышных клубней, залез в сердцевину кучи и вдруг наткнулся на что-то противоестественно теплое и мягкое. Тут же вытащил руку и увидел на своих пальцах толстый слой липкой, сгнившей до черноты трухи. «Беда», – подумал дед Матвей и в беспамятстве стал разгребать необъятную кучу, пока наконец полностью не разворотил ее внутренности и не подтвердил свои опасения – там, под отвердевшим слоем, принявшим на себя весь удар холодов, сохранялись тепло и влага, предоставляя все условия для размножения бактерий, которые со временем перемололи весь урожай с пепелища в бесформенную вязкую массу.
Протерев руки первой попавшейся тряпкой, старик подумал немного, прохаживаясь по амбару взад-вперед, и направился к Радлову – без этой прогнившей груды зеленого картофеля не перезимовать никак, авось, Петр поможет. Конечно, в селении у каждого имелся свой участок и свои запасы в погребах, да только они тоже оскудевали, кто-то уже и скотину резать начал – Матвей краем уха слышал, что в семье уехавшей Ирины недавно корову прирезали, хотя корова та была молочной породы и держали ее вовсе не на убой. Мать с сестрами почему-то уверили себя, что Ира им из Города помощь будет присылать, и к зиме подготовились не слишком основательно. Но Ира ничего не присылала и не звонила (столбы с протянутой по ним линией в деревне были, хоть и покосившиеся, так что в паре домов даже телефонный аппарат стоял), вот и пришлось в спешке заготавливать мясо.
Радлов встретил гостя с хмурым видом – не потому, что вообще не любил, когда к нему приходили деревенские, а просто бессонница вымотала его окончательно, доведя до того беспросветного состояния, когда начинаешь сон с явью путать.
– Это ты, Матвей, – сказал он с непонятной грустью в голосе, словно кого другого ждал. – Проходи на кухню сразу, в комнатах… в общем… беспорядок там.
Старик послушно пролез под лестницей, вошел в тесную кухоньку, заставленную посудой, и сел за стол, на самый краешек табурета. Напротив него оказалось оконце, прорубленное почти у пола – дед сидел, бессмысленно разглядывал заснеженную землю сквозь запотевшее стекло и в какой-то момент поймал себя на мысли, что с таким оконцем помещение похоже на гроб.
– Странно вы окно-то поставили, – заметил он, как только хозяин уселся рядом. – Чего низко так?
– Там раньше хотели что-то вроде холодильника прорубить, ну знаешь, чтоб в погреб не бегать каждый раз. А потом плюнули да окно сделали, чтоб хоть как-то свет шел. Это проще было, чем стену ломать.
– И то верно, – протянул Матвей, потом тяжело вздохнул и хотел озвучить свою просьбу, но вдруг вспомнил утренние свои злоключения: – Я, представляешь, в амбар ходил, глядь, а там Шалый с собутыльником своим оставшимся картошку тащат. И много так, в мешок-то, поди, килограмм пятьдесят сложить можно, а у них полмешка, ага. Не работали ведь, паразиты!
– Сходить бы да отобрать, – произнес Радлов с такой невозможной усталостью, что было ясно – сам он никуда не пойдет, сил нет. – Они же, суки, на продажу тащат, не себе. Еда им ни к чему – водкой сыты. Хотя, конечно, ту парашу, что им в Вешненском продают, и водкой не назовешь. Так, дешевое пойло… и как только не подохли еще от него.
– Я и не знал, что на продажу, – сказал старик озадаченно. – Это совсем никуда не годится…
– Да ведь каждый год таскают. Никому ж дела не было. У нас как? Когда амбар до краев забит, у нас у всех добрая душа сразу – берите, мол, не жалко, хоть пропойцы, хоть кто!
– Замок бы повесить, – задумчиво сказал Матвей, потом вдруг запаниковал, начал безотчетно шарить руками по своей одежде и воскликнул: – Ох, ты ж! Ведро-то я там оставил. Ну, память с годами стала – ни черта не упомню!
– Не переживай. Вряд ли его кто утащит.
Старик издал короткий смешок, улыбнулся и заявил с какой-то неуместной гордостью:
– Наши-то? Наши все утащат, что плохо лежит! Слушай, Петр, я думал… – Матвей вдруг оробел и не договорил.
– Ну? – требовательно, повысив голос, спросил Радлов.
– Думал помощи у тебя попросить. Для поселка, ужо ведь зерно твое кончилось. И не одно зерно – картофель, на черный день отложенный, подчистую сгнил.
– И что же я должен предоставить, для поселка-то? – поинтересовался Петр язвительно. – Зерно все мое. Свиней я чем кормить стану? Они, знаешь, святой дух у меня не переваривают как-то.
– Ты обиду, что ль, затаил какую? – догадался Матвей.
– И обиду тоже. По осени-то все на меня обозлились! Я, видите ли, жадный, не все свои запасы на общее благо отдал! И с заводом тоже! Вот как дым повалил из труб, так на меня все коситься и начали, будто я виноват. А как же я могу быть виноват, коли завод давным-давно мне не принадлежит?
– Ведь не все так в селении думают. Да и чего злобу-то на людей таить?
– Да и не в одной злобе дело, Матвей. Я вот сейчас зерно отдам – и что? И ага, как ты любишь говорить!
– Чего… ага? – не понял старик.
– А вот смотри, чего. У меня в этом году и свиней, и корма для них мало получилось. Да только выяснилось, что неурожай-то везде был – то ли наши птички всю округу спасали, то ли просто лето неудачное вышло. Так я теперь каждую свинку могу втридорога продать, уже вон часть на прошлой неделе продал, на окраине Города рынок есть хороший.
– Втридорога? – Матвей уставился на хозяина дома осуждающим и одновременно удивленным взглядом. – Сам говоришь, голод везде. Разве можно на людском горе зарабатывать?
– А ты меня не осуждай! Для своих – всегда пожалуйста! Я и по осени бесплатно помог. А это – чужие люди, мне с ними под одной крышей не жить, и интерес у меня к ним только денежный. Поголовье-то нынче маленькое, так мне главное, чтобы убытков не было никаких, – Петр остановился, перевел дух и продолжил спокойнее: – И вот отдаю я зерно в поселок. Чем мне свиней кормить? Или мне тех, которые весу не набрали, прямо сейчас за бесценок отдать? Нет, Матвей, так дела не делаются.
– Сам ведь сказал, для своих, мол, всегда пожалуйста, – заметил старик. – А помочь отказываешься.
– Они мне не свои больше. Не ровен час, припрутся из-за завода весь мой дом по кирпичикам разбирать, – Радлов на мгновение сделался мрачным, как туча, потом лицо его постепенно просветлело, и он миролюбиво добавил: – Тебе вот запросто могу помочь.
– У меня ж ни коровы, ничего…
– И мяса, и картошки дам, не переживай! В погребе сало лежит, засол хороший, крепкий. Часть поросенка замороженная, там и кости на суп, и потушить есть что. Новый год ведь скоро, хоть отметишь по-человечески. Недавно Лука приходил, я и ему целый мешок припасов отдал. А этим… – лицо Петра скривилось то ли от брезгливости, то ли от гнева, то ли разом и от того, и от другого, и он закончил почти криком: – …ни черта не дам!
– Разве Лука тоже бедствует? У него вроде как деньги отложены…
– А на что же он жил, пока всем в деревне обувь чинил бесплатно? И еще сына возил на реабилитацию, тоже ведь платить надо было. Ну Илья хоть говорить стал вразумительно, и то хорошо. Но деньги, я думаю, Лука извел все.
– Зайду к нему, пожалуй, на днях, проведаю, – тут Матвей обернулся в сторону выхода с кухни и спросил: – Слушай, а жена твоя где? Чего-то не вышла к нам…
– Тома у матери своей. Уговорила ее наконец дом прибрать, а то Инка нас не пускает обычно, все визжит, будто мы ее выселить хотим.
– Ну, старость – дело такое, ага, – произнес Матвей с нотками грусти. – Я вот доволен, что сам пока в трезвом уме живу. А дальше поглядим, как сложится, никто ведь не застрахован.
– Да просто вредная старуха, даже не оправдывай! Вон чего летом в амбаре устроила! Помнишь?
– Помню, конечно. Скандал небольшой вышел, – старик растерянно улыбнулся, не зная, что еще сказать. – Раз уж я зашел… ты же на заводе управляющим значишься?
Радлов отчего-то побледнел, склонился ближе к собеседнику и хотел ответить утвердительно, но не смог – губы его разомкнулись, кончик сухого языка оттолкнулся с силой от верхнего ряда крупных зубов, изъеденных зубным камнем, но никакой звук не родился, только воздух вышел. Тогда он просто кивнул головой и, громко кашлянув, прочистил горло.
– А чего там, на заводе, происходит? – продолжал старик, не замечая странной реакции Петра. – Дым, я гляжу, валит…
– Ничего особенного, – начал объяснять Радлов сдавленным голосом. – Медь из руды извлекают.
– Сложный, поди, процесс. Ты-то сам там чем занимаешься?
– Да больше отчеты пишу, когда уведомления из Города приходят, дирекция-то так и не появилась. А на самом заводе… – Петр замер. Некоторое время он смотрел на своего гостя, не мигая, словно от страха оцепенел и пошевелиться не мог, потом обмяк и на одном выдохе закончил, проглотив все паузы между словами: – На самом заводе механизмы проверяю, чтобы работали исправно.
– Темнишь ты чего-то, – сказал Матвей, пытливо уставившись на Радлова.
Радлов сидел за столом немой глыбой и молчал.
Сало и часть поросенка, которыми расщедрился Петр, старик отнес матери Иры, а себе только картошку оставил.
Через два дня он вновь устроил общее собрание. На сей раз обошлось без споров и пререканий, поскольку в амбаре стоял жуткий холод и все торопились по домам. Решили скинуться кто сколько может да закупить в соседних деревнях провизии. Но в Вешненском продавали только хлеб и алкоголь, в шахтерском городке торговля не велась, и вообще весь городок словно вымер – по улицам сновали какие-то одинокие люди-тени, некоторые дома стояли заброшенные, из всех закоулков щерилась осязаемая, зернистая тьма, – а в старообрядческом поселении помогать отказались даже за деньги. В итоге Андрей с Матвеем съездили в Город и купили там комбикорм для скотины, а также по два мешка манной и гречневой крупы, на каши – получилось довольно дорого, но месяц протянуть можно было.
Тридцать первого справляли Новый год – все порознь, по своим домам. Сразу после полуночи с неба посыпался черный снег и к утру укрыл поселок пушистой угольной крошкой. Впрочем, он почти сразу растаял, несмотря на морозы, и оставил на земле смолистые пятна. Затем вся