– Может, мы чем-то поможем? – лепетали они вразнобой, так что их многоголосие сливалось в мешанину из одинаковых слов: – Может, чем-то поможем? Поможем? Можем? Можно?
– Очень поможете, если замолчите! – не выдержал один из санитаров.
Толпа подняла крик, полный негодования, и за этим криком никто как-то не додумался подпереть или хотя бы придержать двери, ведущие в отделение, так что те схлопнулись прямо на середине носилок. Больной истошно завопил, санитар выругался, и процессия скрылась внутри здания.
Ирина, наблюдавшая за этой сценой с ужасом, тихонько подала голос с заднего сидения:
– Наверное, в другую больницу надо было…
– Здесь кардиоцентр, в этом же здании, – сухо ответил Радлов.
Затем оторвал от руля свои руки, разрушая образовавшиеся связи между обескровленной кожей и мягкой обивкой, вылез из машины, вытащил неподвижного Матвея и взвалил его на себя – легко, как будто в старике живого веса-то и не осталось.
В приемнике царил хаос: у регистратуры мельтешащей гурьбой толпилась родня пациента, попавшего под удар дверей, всюду сновали хмурые, запыхавшиеся люди в больничных халатах, у стен, хрипя и кашляя, ожидали своей очереди больные – кто за сердце хватался да театрально выл, кто постанывал от боли, а иные вовсе лежали без движения, и непонятно было, то ли живые они, то ли уж нет.
– Помощь нужна! – закричал Радлов, но никто его не услышал.
Тогда он побежал вперед по узенькому коридору и напротив смотрового кабинета увидел пустую медицинскую каталку. Аккуратно, словно спящего ребенка, положил на нее старика – а у того уже глаза закатываются, хрипы захлебываются сами в себе, и лицо как будто набок сползает.
Почти сразу к ним подскочила женщина средних лет и недовольно крикнула:
– Кто разрешил-то?! Для другого человека каталка стояла! Господи, что за люди!
– Он умирает вообще-то, – произнесла Ирина, только-только нагнавшая своих спутников.
– Тут все умирают, – буркнула женщина. Потом внимательно поглядела на Матвея, пообещала позвать врачей и скрылась.
Петр направился к регистратуре. Сообщил имя и фамилию старика, протянул в оконце мятую стопку из необходимых документов и стал ждать оформления, нервно топая ногой.
– Вы родственник? – раздалось по ту сторону мутного стекла.
– С одного поселка мы. У нас там все как родственники.
Из-за стекла послышалось неодобрительное цоканье, затем в щели снизу показалась тоненькая девичья рука с обрывком бумаги.
– Контактные данные свои запишите.
Радлов послушно указал свой адрес и телефон и протянул бумажку обратно в щель.
– Полных лет сколько? – донеслось оттуда.
– Семьдесят восемь.
– Диагноз какой по скорой?
– Мы не по скорой. У нас одна подстанция на несколько поселков. Мы сами привезли. Инсульт, я думаю.
За стеклом тяжело вздохнули и попросили подойти позже, когда предварительный диагноз будет известен.
Когда Радлов вернулся в коридор, Матвей все еще лежал на каталке, а Ира растерянно озиралась, не зная, куда приткнуться.
Чуть дальше поставили еще одну каталку. На ней был полуголый старик – трясся и орал, не переставая: «Помру! Помру! Помру ведь!». Молодой парень в светло-синем халате измерял ему давление.
– Вы чего здесь до сих пор? – обратился Радлов к Ирине. – Врач где?
– А… никто не подошел…
Лицо у Петра задергалось от злости, он побагровел и ринулся в смотровой кабинет. Там за столом друг напротив друга сидели молоденькая медсестра в ворохе бумаг и врач – пожилая женщина с тоненькими, недобро поджатыми губами.
– Вы чего, б вашу мать?! – закричал Петр во все горло. – Мы двадцать минут ждем, дед отходит уже!
– У нас три скорые, – ледяным тоном произнесла женщина. Губы-ниточки на ее лице при этом шевелились, как какое-то красное насекомое – медленно и вязко. – Дверь закройте с той стороны, к вам подойдут.
– У вас эти три скорые орут на всю больницу – живые, значит. Зад-то поднимите свой!
В ответ тот же ледяной тон, с нотками раздражения:
– Я сказала, дверь закройте.
Радлов раскрыл рот, чтобы продолжить ругань, но вдруг резко успокоился, напустил на себя добродушный вид и подошел ко врачу ближе, почти вплотную.
– Вы себе что позволяете? Вас выведут сейчас отсюда!
– Боюсь, вы меня не так поняли, – елейным голосом сказал Петр. Потом расплылся в широкой улыбке и осторожным, плавным движением вложил что-то женщине в боковой карман. – Вы подходите, когда удобно. Я же все понимаю.
Он вышел обратно в коридор, ломящийся от почти осязаемой массы человеческих звуков – стонов, криков, приглушенных бесед на заднем фоне и механических команд из висящего под потолком громкоговорителя.
Молоденькая медсестра выскочила буквально через минуту и, обойдя каталку с орущим дедом, прямиком направилась к Матвею.
– Ой, – воскликнула она, посмотрев в его закатившиеся зрачки. – Так его в реанимацию надо, – и, в сторону кабинета: – Аня! Санитаров вызови мне!
По громкоговорителю с неприятным шумом прозвучал какой-то призыв, и Радлов спросил у медсестры:
– Без санитаров никак, да? Быстрее ведь.
– Третий этаж без лифта, – девушка пожала плечами и робко добавила: – Извините…
Вскоре Матвея увезли, а Петр и Ирина остались ждать напротив регистратуры. Сидели молча. Окружающий хаос проносился мимо них, не затрагивая сознания, а несчастный пациент на каталке до сих пор кричал, срываясь на хрипы: «Помру! Помру!».
Петр закрыл глаза, огнем горящие от перенапряжения, и сквозь шум в голове услышал голос Иры:
– Старику-то как плохо. Вон, на каталке. Позвать бы кого…
У Радлова внутри срабатывает маркер «свой/не свой», и он равнодушно замечает:
– Это чужой старик. О нем пусть его близкие заботятся.
Ирина говорит что-то еще, но ее совсем не слышно. Больничного гула не слышно тоже. А самой больницы уж не существует – вместо нее вокруг простирается красная пелена, из которой повсеместно торчат булыжники цвета сажи. И сажа-то в воздухе кружит, кружит невесомой крошкой, залепляет тяжелые веки, и голова камнем тянется книзу, голова падает, голова катится по земле отдельно от туловища, уставшая, переполненная невнятными размышлениями, а в голове той – две дырки чуть выше переносицы, затянутые лоскутами полопавшихся сосудов…
Радлов открыл глаза. Он провалился в сон на столь малый промежуток времени, что снаружи ничего не успело измениться – никто даже шагу сделать не успел, разве что ногу закинул да замер безвольной картинкой, ожидая его пробуждения.
– Что? – переспросил Петр, повернувшись к Ире.
– Говорю, в другую больницу надо было.
– Нет-нет, нам просто не повезло. В прошлый раз тут хорошая тетка сидела.
– А вы разве были здесь?
– Конечно! Ир, я год не сплю толком. Такая нагрузка на сердце!
– Здоровы хоть? – поинтересовалась женщина.
– Не совсем, – мрачно ответил Радлов, но вдаваться в подробности не стал.
Через час их пригласили на третий этаж. На площадке у закрытых дверей отделения стоял хмурый мужчина лет сорока в старом белом халате – обшлага на его рукавах расходились рваной бахромой.
– У деда вашего ишемический инсульт слева, – сообщил он.
– И чего… дальше будет? – осведомился Петр, борясь с одышкой.
– Дальше стабилизируем, переведем в палату и посмотрим. Очаг не очень большой, но, сами понимаете, в таком преклонном возрасте… хотя, конечно, бывает по-разному.
Обратно ехали в тягостном молчании. Когда вдалеке показалось израненное тело старой горы, Ирина испуганно спросила:
– А что имелось ввиду под преклонным возрастом? Он что, умрет?
– Нет, – ответил Радлов уверенно. – Не тот у него характер, чтоб вот так умирать.
Дед Матвей в самом деле не умер – крепкое у него оказалось здоровье, несмотря даже на старость и жизненные тяготы. После суток в реанимации его перевели в обычную палату, на трех человек. Ходить он не мог, правой рукой тоже почти не двигал, только указательный палец сгибал еле-еле; зато говорить начал, хотя и невнятно. К словам его, застревающим в горле, постоянно примешивались булькающие звуки, так что не всегда удавалось разобрать смысл. Но главное, что сам Матвей смысл этот понимал, а значит, не потерял разум.
Медсестры и врачи за спокойный нрав старика полюбили, потому относились с особым вниманием – он, впрочем, во внимании не нуждался и ничего сверх меры не просил. Глядел в потолок, вспоминал свою жизнь, особенно детство, да изнывал от скуки в промежутках между обходами и процедурами.
Через три дня его навестил Радлов. Привез целый пакет яблок, немного творога и шоколад. Шоколад отобрали на входе – нельзя.
– Ну ты как, дед Матвей? – спросил Петр, оказавшись в палате.
Две другие койки стояли пустые – один пациент успел благополучно выписаться, второго увели куда-то на обследование.
Старик пошевелил пальцем правой руки, медленно повернул голову в сторону посетителя и выдавил из себя, едва ворочая занемевшим языком:
– Я хоб…рошо. Неб… не хожу вот.
– Заходишь, какие твои годы, – Радлов усмехнулся, как всегда, радуясь собственной шутке в одиночестве. – Вообще-то ты молодец. Говорить вон начал.
– А…га, – Матвей судорожно задвигал губами, будто следующее слово застряло у него внутри и никак не хотело рождаться, но наконец сумел произнести: – Тоб… только тяжко. Язык не слу… б… слушает…ся.
– Не беда! Восстановишься, еще и бегать будешь.
Старик глухо расхохотался. Он хотел возразить, что бегать не станет даже после полного выздоровления, ведь и раньше сильно хромал, но не придумал, как выстроить предложение покороче, и решил не мучить собеседника. Вместо этого поинтересовался, как дела дома.
– Дома хорошо, Ира к твоему возвращению прибирается. Ты ей так помог с жильем, она теперь очень рада, что ты выкарабкался, – Радлов помолчал немного и смущенно добавил: – Вообще мы все рады. Отдыхай, я позже еще приеду.
Когда Петр ушел, в палату вошла медсестра и предупредила: