– Я ж тебя придушу сейчас, – и Бориска действительно пошел в его сторону, размахивая руками, но его остановили, крикнув с другого конца стола:
– Хорош собачиться! Похоронить надо этого… а то не по-людски получается. Звали-то его как?
– Да хер его знает, – Шалый пожал плечами. – Лицо рябое, рябым и звали, но только за глаза. Я вообще не помню, откуда он и как ко мне прибился.
– Без имени, значит, похороним.
– Ты гроб где возьмешь, умник?! Поедешь заказывать, да? А если боров этот нагрянет, чтоб всех нас порешить?
Ленка испуганно застонала и спряталась в соседней комнате. Ее муж осторожно подал голос:
– Лука-счастье эти гробы про запас стругает вроде. У него и возьмем.
Выпили еще и впятером отправились к Луке – без Лены, которая отчего-то рыдала в подушку да хоть с кем-либо разговаривать отказывалась.
Дом стоял нараспашку, так что вошли всей гурьбой и столпились у входа в мастерскую. Лука сидел у оконца и улыбался как-то больше обычного – то ли старая его болезнь усугубилась, а то ли по сумасшествию. У дальней стены в ряд стояли три гроба – два огромных, обитых разной таканью, и один поменьше.
– Ну что, е…ько, – обратился к нему Шалый в издевательской манере, давая волю своему гнилому языку. – Слабака-сынишку схоронил и рад, а?
– Ты охренел? – крикнул кто-то позади. – С Лукой нельзя так обращаться.
Бориска хотел что-то ответить, но кричавший ушел. И у Шалого осталось только трое товарищей.
Лука между тем поднялся на ноги, подошел к обидчику и проговорил:
– Илюшу… не тронь.
Улыбка по-прежнему блуждала у него на лице, а в глазах стояли слезы.
– Ой, ладно, пошутил я! – Борис загоготал. – Гроб нам нужен.
Лука отошел в сторону, указал на самый маленький гроб, пояснив:
– Этот берите, он под метр семьдесят пять.
Двое мужчин прошли вглубь помещения и выволокли ящик, а Шалый удивленно поинтересовался:
– Слышь, а ты как с ростом угадал?
– А у меня все три под чей-нибудь рост, – Лука хитро подмигнул.
Бориске отчего-то сделалось жутко, так что он со всех ног побежал к выходу.
К вечеру рябого схоронили под крестом без имени. Его новая каменная голова, сплошь покрытая запекшейся кровью, осталась лежать у забора.
Радлов тем временем пришел в норму, выпил немного коньяку, от нервов, и, сидя на кухне, разговаривал с женой.
– Тома, давай я тебя к маме отвезу, – предложил он.
– Чего это вдруг?
– А если Шалый со своими опять придут? Боязно мне за тебя, Том…
– Да не хочу я! – возмутилась женщина. – У меня дел по горло, и посуда, и прибраться перед сном нужно. А если тебе плохо станет? Не, я уж тут лучше.
– Послушай меня, – Радлов выдержал паузу и продолжил приказным тоном: – Ты сейчас берешь все, что нужно, и я везу тебя к твоей матери. И без споров, тут может быть опасно. Хорошо?
Тамара долго отнекивалась, но в итоге согласилась. Петр отвез ее к Инне, шепнул теще на ухо:
– Берегите дочь, – и вернулся домой.
Весь вечер он просидел в утомительном ожидании чего-то плохого, потом отправился в спальню и попытался уснуть – как всегда, ничего не получилось.
А ночью в растрескавшееся кухонное оконце кто-то бросил самодельную бомбу – бутылку с фитилем. Внутренняя отделка и деревянные перекрытия под кирпичной кладкой мгновенно вспыхнули и задымились. Вот только Радлова не было на кухне. И Радлов не спал.
Так что первым делом он попытался затушить возгорание, а когда понял, что ничего не выходит – спустился в погреб, в котором уже скопился удушливый угар, схватил какой-то ящичек и небольшой мешок и с этим добром выскочил наружу. Потом отогнал машину из гаража и встал посреди участка.
Вспыхнула и провалилась внутрь крыша дома. Из окон вырвались языки пламени, рыжие да шустрые. Поднявшийся ветер трепал их во все стороны.
Петр смотрел на пожарище, не отрываясь, и в глазах у него тоже плясало пламя.
Через час прибежала Инна Колотова, которая всегда почти засыпала под утро и потому первой увидела пожарище на противоположной стороне озера.
– Ах ты, Господи! – воскликнула она и всплеснула руками. – Что же творится такое?!
– Снаряд в окно кинули. Ворота, видно, сломали, да я не слышал. Тома где?
– Да спит она, не стала уж я будить-то. Умаялась, бедная, совсем.
– Не будите, пусть отдыхает.
– А дом-то что же? – не унималась старуха. – Как жить будете?
– Я денег скопил немного, может, и переедем, – задумчиво ответил Радлов.
Колотова похлопала его по широкой спине и спросила с заботой в голосе:
– К нам пойдешь?
– Завтра приду. Дела у меня.
– Ишь ты! Да какие дела ночью могут быть?
Петр промолчал, и Инна отправилась на другой берег, к мирно спящей дочери.
Затем стали потихоньку собираться жители, привлеченные заревом – немного, человек пять. Радлову все выражали сочувствие.
– Ко мне, может, пойдешь? – приглашал матвеевский сосед. – Выпьем, посидим, поговорим, а?
– Нет, спасибо. К теще поеду скоро, – соврал Петр.
– Может, надо чего? – настаивал собеседник, явно испытывающий чувство вины за то, что зимой погорельца в селении невзлюбили.
Петр опять отказался. Матвеевский сосед неуверенно развел руками, как бы говоря: «на нет и суда нет», – и уж собирался уходить, но приметил деревянный ящичек.
– Неужто только это успел вынести?
– Только это и успел. Зато самое важное.
– Чего уж важного? Вон, сбоку написано «шпатлевка», – сосед рассмеялся и шутливо добавил: – Спросонья что ли перепутал с чем?
Радлов наклонился к нему ближе и в самое ухо прошептал:
– А там не шпатлевка. Там бризантной взрывчатки два килограмма – рвануло бы до небес. Хорошо, что успел вынести.
– И на кой черт она тебе?
– Зачем нужна работа, если с нее не воровать? – Петр посмеялся над собственной остротой, потом добавил: – Не знаю, думал, пригодится рыбу глушить.
– Не, для рыбы не пойдет – не взрывается же толком без какого-то там заряда! Мы, когда завод пытались снести, быстро это обнаружили, – сосед подумал немного, пожелал погорельцу удачи и удалился.
Когда все разошлись, а от особняка остался лишь почерневший от гари кирпичный остов, Петр вытащил из машины одеяло, расстелил его на голой земле, лег сверху и впервые за очень долгое время уснул.
Во сне Петр был счастлив.
На горизонте рождалась заря.
Глава сорок девятая. Радлов
Петр проснулся оттого, что замерз, ибо от земли поднимались холодные испарения. Первым делом посмотрел на часы, ремешком впивающиеся в отекшую кожу на запястье. Было 4:15 утра. Секундная стрелка щелкала громче всех, даже особо прислушиваться не требовалось, чтобы в предрассветной тишине уловить ее ход, но на секунды Петр пока не смотрел – счет на них еще не начался.
Он чувствовал себя отдохнувшим и бодрым, свинцовая тяжесть в теле пропала. Сердце, правда, немного ныло, сердце опять было чем-то недовольно, но это уже не страшно. «Как же два часа сна преображают человека», – подумал Радлов и усмехнулся.
Потом сел на одеяло, за ночь покрывшееся пылью, придвинул к себе спасенные накануне ящик и мешок, из мешка достал лист бумаги, ручку да принялся сочинять письмо. Сначала написал: «Дорогая Тамара», – но тут же поймал себя на мысли, что подобное обращение больше подходит для деловой бумаги или, например, когда коллеги сочиняют поздравление с юбилеем. Перечеркнул, ниже вывел округлыми буквами только имя и замер.
«А что написать-то?», – спросил Петр сам себя. Не знал он, как выразить все то, что в душе наболело. Подумал пару минут, добавил: «я тебя любил», – и сразу жирно зачеркал, порвав в одном месте бумагу. Ниже написал то же самое, разозлился и выбросил лист.
Затем глубоко вдохнул, подержал в себе воздух, пытаясь успокоиться, вытащил из мешка второй лист (знал ведь, что с первого раза не выйдет) и набросал на нем следующее: «Тамара! Я тебя всегда любил. И дочь нашу любил, хоть она и не по крови мне. В Городе есть счет на твое имя, адрес я приложу. Живите с мамой тут и ни в чем себе не отказывайте или уезжайте в Вешненское. А лучше уезжайте. Там хорошо». Посидел без движения, копаясь в своих разрозненных переживаниях, и дописал ниже: «Прости меня».
«Неуклюже как-то», – решил Петр, но переделывать ничего не стал. Не очень-то он умел объясняться в чувствах, а точнее, не умел совсем.
Свернул бумагу, запечатал ее в конверт. Ящик запихнул в мешок, в котором зачем-то лежали два стареньких зонтика и полиэтиленовая пленка, закинул себе на плечи и отправился на противоположный берег – к Луке.
Шел быстро. Пропитанный запахом пепелища ветер подгонял его в спину. А день-то начинался хороший – загляденье просто! Небеса чистые, если не считать клубов дыма, воздух слегка прохладный, алая поверхность озера чуть подергивается волнами, но не беснуется и почти не шумит.
Радлов миновал пустырь на месте снесенного проулка, прошел по берегу, разламывая желтые корки, застывшие на размытой водой почве, окинул взглядом черные домики в селении, выбрал жилище своего друга и зашагал к нему. В душе у него надрывалось что-то, щемило, но что – разбирать не хотелось.
Лука не спал. Ему почему-то наперед был известен радловский замысел, так что он спросил в лоб:
– Уже туда идешь?
Петр удивился такой осведомленности, но вслух говорить ничего не стал и кивнул утвердительно.
– Выходит, один гроб-то у меня останется? – с грустью выдавил из себя Лука и прокашлялся – поперек горла встал влажный ком.
– Выходит, так. Ты передай Томе, ладно? – Петр протянул конверт. – Да и сам держись тут, не раскисай.
– А может, не надо тебе идти?
Радлов тяжело вздохнул и проговорил:
– Знаешь, Лука, друзья – это не родственники. Друзья делают порой друг для друга очень странные вещи. Ты вот просил не везти тебя ко врачу – и я не отвез. Хотя мне казалось, что нужно. А я сделал, как ты меня попросил. Так ответь тем же – отпусти меня.