Открытие бегов и скачек! Спешите все!
В перерыве новая музыкально-художественная клоунада!
На злобу дня!
Бега в воскресенье. То есть завтра. Зная его страсть к бегам, кто-то беспроигрышно просчитал, что в субботу второпях он не вчитается в содержание из-за позднего представления доклада или совсем махнёт на него рукой — раньше-то пролетало; в воскресенье, конечно, будет не до этого из-за бегов и скачек, а в понедельник — естественное дело — после такого веселья и балагана — ни к чему не годная голова, поэтому во вторник доклад реально проскакивает в таком виде, как изготовлен. А это чудовищный провал! Будут из крайкома, пресса! Вот он, конец карьеры, если не хуже…
Ему вспомнилось выступление Сталина на одном из последних активов московской партийной организации о работе очередного пленума ЦК и ЦКК. Мелькало во всех газетах. Как обычно, вождь говорил о максимальной бдительности. Кругом враги. Нельзя расслабляться ни на секунду. Расслабившиеся превращаются в зевак и сами становятся врагами. Им нет никакой пощады! Если твой партийный товарищ забылся, дай знать. Не можешь — сообщи другим способом, напиши! Так ты спасёшь партию. Тогда он не особенно придал значения новым тезисам, прозвучавшим вполне недвусмысленно. А ведь теперь они касаются прежде всего его!
В дверь настойчиво постучали, секретарша бы так не решилась, ну а уж Мейнц с Распятовым и подавно. Кто бы это мог быть? Странников поднялся, привёл себя в надлежащий вид, с пепельницей в руках подошёл к окну, распахнул его. Свежий воздух ворвался в кабинет, ударил в лицо, разбросал бумаги на столе, посыпались на пол и окурки.
— Войдите! — обернулся он.
На пороге с горькой укоризной в лице обмахивался шляпой Задов. Слов он не говорил. Всё было написано на его исстрадавшейся физиономии.
— Пробился? — поморщился Странников, но тёплое чувство к товарищу взяло верх, внутри словно что-то шелохнулось, он приободрился, сочувствие, так и лившееся из глаз приятеля, смягчило душу, откатила тревога.
— Артисты шумною толпою… — начал тихо и торжественно Задов, пританцовывая и помахивая шляпой, — препоны тяжкие прорвали и, в ноги ваши преклоняясь, молят единственное — выслушать без гнева.
— Садись, артист, — кивнул ему Странников на диван. — С гранатой шёл, как матрос Железняк?
— С улыбкой, — обнял его Задов, похлопал по плечу. — Что, затянулся субботний вечерок? А город гуляет. Произошло трагическое?
— Сволочи!
— Однако? Что я слышу из уст ответственного секретаря?
— Сволочи затесались!
— Ну, этим не удивить. Я тебе, Васенька, давно твержу. Гони ты их!..
— Кого?
— Каждого третьего — не ошибёшься.
— Не знаю, не знаю, дорогой…
— Это уже плохо. Я как-то с одним еврейчиком разговорился, врачом, так он мне шептал, что каждый второй комсомолец сифилисом заражён. А молодых партийцев после смерти Ильича вы чохом принимали. Надо было бы медкомиссию сообразить, — и он расхохотался. — Ты разреши мне присесть. Там, у дверей, кроме твоей Наташки, давно нет никого, но устал я, ей-богу, её упрашивать. Не пущала. Говорит, очень сердит. Да вели чаю подать. Ссохлось всё внутри. Я ведь до тебя у Таскаева сидел с полчаса. Тот совсем угнетён и раздавлен. Это ты его так? Я ему про чай, а он дрожит, как мой Мираж перед стартом! Чем так напугал? Сыграл роль призрака датского короля?
— Таскаев раззяву сотворил!.. — Странников распорядился насчёт чая, залпом выпил первым, не разобравшись, горяч ли, с сахаром или без. Потянулся за вторым, но Задов свой стакан успел прижать к груди.
— Может, шкафчик откроем? — посочувствовал артист и кивнул на шкаф. — Я бы не прочь коньячка. Какие теперь серьёзные дела могут быть?
— Хозяйничай, — без энтузиазма согласился Странников, — только по маленькой.
— По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей, — пропел Задов. — Дверь-то прикрыть на ключ?
— Сегодня никто не осмелится.
Они выпили и сразу повторили.
Задов скинул плащ, аккуратно пристроил на шкаф шляпу, вздыхая, растянулся на диване:
— Ну и денёчек мне достался. Извини, столько перенёс, пока до тебя добирался. Пытал, пытал Таскаева, но он мне так и ни слова. Больше от Распятова и Мейнца выведал. Голов не отрывают, строчат. Накрутил ты им хвосты. Что с докладом? Действительно, всё так плохо?
— Что они тебе напели?
— Немногословны. Сегодня, мол, всё и поправят. Они уже прибегали с проектами, но ты был не в духе. Наташа не пустила. Рвались советоваться.
Как-то незаметно из кармана собственного плаща Задов вытащил вторую бутылку. Странников пробовал возражать, попытка не удалась, Задов заговорил о своём Мираже, а за него не выпить — горько обидеть хозяина. Выпили.
Прошлогодние бега, завершавшие сезон, к несчастью, оказались безрадостными для ответственного секретаря, а Задов на Мираже, заработав главный приз, сбил большой куш. В конюшне они отметили победу с загонщиками и, как обычно, заспорили. Зорька, которой управлял Странников, оступилась на самом финише, и секретарь обвинил во всём Артёмыча — не проследил как следует за лошадью; слово за слово, загонщику досталось по зубам, тот не стерпел, и Задов едва растащил опьяневших драчунов. Всё бы ладно, что на бегах между мужиками не случается? Но нашлась гадюка, рассвистела о драке, полетели сплетни одна другой краше. Ответственный секретарь сделал выводы, заявив артисту, что с бегами закончит окончательно и бесповоротно.
— Садись на моего Миража — уговаривал Задов. — Приз твой!
— Сказал — отрубил. Теперь навеки, — секретарь (чернее тучи) отвернулся к окну.
— Ну, будешь за меня болеть, — подтолкнул его локтем приятель. — Слово надо держать, а поэтому собирайся, нам поспешать надо.
— Куда? Я сегодня задержусь. Пока доклад ни принесут, я из губкома ни ногой.
— Погоди, а слово? Забыл про сегодняшний вечер? Тебя, мой друг, совсем заколобродило от доклада. Как было приказано, я банкет организовал в театре по случаю открытия сезона. Тесная компания. Ты не участвуешь в бегах, значит, приз мне добывать, вот и отметим открытие сезона. Пригласил всех наших, Турина не забыл, с Оленькой увидятся наконец. Этот… зампрокурора Глазкин очень хотел тебя видеть, у него поездка в столицу намечается, чуть в ноги не кланялся, с невестой припрётся. Им надо с тобой о чём-то переговорить. Ну и остальные приличные люди…
— Что ж ты мне не напомнил?
— Так твой приказ! — Задов обнял застывшего в задумчивости приятеля. — Без тебя всё развалится. А ты не понял, зачем я к тебе так настырно пробивался? Чуял, что какая-нибудь петрушка тебя закрутит. Да брось ты всё! В понедельник ещё целый день. Вывернешь всем кишки, докопаешься.
Аргументы были весомы, Странников махнул рукой, и друзья направились к двери.
IX
Наверху тихо играли Грига.
Музыка лилась из приоткрытого окна второго этажа, где царил полумрак. «В банкетном зале кто-то уединился. Ишь, народец, ни культурки, ни терпежу! Жрут, наверное, шампанское и нас костерят», — пробежав по окнам намётанным глазом издалека, определился Задов, но Странникову ни слова, а ближе подошли, выросшего перед ними швейцара пожурил сердито:
— Я же предупреждал, Самсоныч, чтобы инкогнито!
— Инкогнито — не инкогнито, а все давно собрались, Иваныч. Некоторые заявились и без приглашений, — ворчливо пожаловался высокий худой жердь в несвежем цилиндре на затылке. — Только и спрашивают, будет ли Василий Петрович? Ждут-с только их.
— Дамы?
— Этих хватает. Госпожа Венокурова собственной персоной. И с собой привела какую-то лярву, прости меня Господи…
— Отменная дисциплина! — заглушая, перебил недотёпу артист и затеребил секретаря. — Вот видите, Василий Петрович… А вы упирались! — Он пробовал подальше отпихнуть швейцара, путавшего ему карты излишней болтливостью, пропустил вперёд себя Странникова. — Что бы я делал без вас?
— Водку б кушал, — хмуро бросил тот, прекрасно слышавший весь диалог, а кроме того, вынужденный застрять в дверях.
Переусердствовав, Самсоныч низко поклонился, и котелок без удержу скатился с его лысой головы под ноги секретарю губкома. Нагнувшись и шаря в потёмках — фонарей велено было не зажигать, — швейцар перекрыл весь проход собой, как шлагбаумом, и не выпрямился, пока сообразительный Задов не сунул ему кулак в бок. Тот крякнул и тут же встал столбом.
— Менять тебя надо, старый хрыч! — Задов от злости чуть не вцепился зубами в его волосатое ухо. — Плохая примета, осёл! Учишь, учишь вас, а всё прахом!
Прямо за порогом к Странникову бросились три полуобнажённые девицы в белых, почти прозрачных хитонах на греческий лад. Старшая, прима-актриса, вручила букет цветов, чмокнула в обе щеки и повисла на правой его руке. Дублёрша помоложе что-то игриво прошептала в ушко, томно прижавшись грудью, и завладела его левой рукой. А свеженькой, совсем из молоденьких и запоздавшей от кротости, достался его длинноватый, но благородный нос, куда она пухленькими губами и запечатлела свой знак почтения. Это прикосновение особенно очаровало секретаря и ещё долго потом чесалось, напоминая о невинном создании.
Однако Задов быстро и бесцеремонно разрушил пастораль и высвободил гостя из цепких женских объятий. Он поспешил подхватить его под локоть и попытался увлечь в фойе, так как узрел неподалёку более опасную угрозу. С трепетом прижавшись друг к дружке, поджидали своей очереди сёстры Венокуровы, больше напоминающие млеющих от чувств лесбиянок. Поговаривали, что они обе увлекались кокаином, но, видимо, шло это больше от злых языков.
Брюнетка, Катерина Сергеевна, строго надломив дуги бровей, с трагическим укором обмахивала веером пылающую физиономию. Она была слегка выпивши, и с трудом скрываемый гнев съедал естественную бледность лица вместе со слоем пудры. Блондинка Стефания, наоборот, млела в неистовом восторге, но выглядела пьяней. Возможно, это внутренняя страсть поедала её, мешая стоять неподвижно, и она раскачивалась в прозрачной тунике небесного цвета, давно уже готовая парить, парить, парить…