— Дай-ка, — ухватил листок Турин. — Чего манежил-то всё это время? Прессу тут же читать надо. Тогда помогает.
Большим жирным шрифтом с листка таращились броские строчки, обрамлённые тревожной рамкой:
Вчера поздно вечером профессор Браух был в необычайно хорошем настроении. По словам соседей и старухи прислуги, служившей у него более 5-ти лет, смеялся, шутил и даже, что с ним раньше не бывало, насвистывал какие-то весёлые песенки. В половине одиннадцатого в передней раздался звонок. Прислуга с разрешения профессора впустила неизвестного человека, всё время старавшегося скрыть своё лицо и державшегося к ней спиной. Старуха доложила профессору о просителе, ожидавшем в коридоре, который ведёт в приёмную, а сама ушла на кухню.
Профессор, выйдя из кабинета к неизвестному, спросил его: «В чём дело?»
Неизвестный повышенным тоном что-то неразборчиво сказал. Профессор ответил ему тем же. Затем прислуга услышала два оглушительных выстрела и упала в обморок. Пришла она в себя, когда в коридоре были какие-то люди. Приняв их за бандитов, она подняла крик, когда соседи её успокоили, старуха, сбиваясь, рассказала, что видела, и вновь потеряла сознание.
Преступник скрылся, оставив дверь открытой, которой соседи и воспользовались, они же вызвали врача и милицию.
Смерть профессора Брауха наступила от ранения из револьвера в левую сторону груди, что констатировала прибывшая по вызову милиция.
Следствие об этом загадочном убийстве ведётся чрезвычайно энергично.
Подробности и о мотивах, приведших к убийству Ф.Г. Брауха, будут сообщены нами дополнительно.
— Странная писанина, — нахмурился Турин, закончив чтение и отбросив листок. — И с чего ты взял, что газетчикам убийца уже известен? Трепач всё же ты, Витёк. Пора из тебя человека делать, пока не испортился совсем за баранкой. Думаю, в помощниках сыщика тебе надо побегать. Есть у тебя дружок Маврик, смышлёный агент, поручу ему, тогда и языком болтать некогда будет.
— А я и без газеты скумекал, — беззаботно хмыкнул шофёр. — Чо голову ломать?
— Между строк читаешь?
— Тут всё проще. Старуха же видела убийцу, впустила его, значит, знала или запомнила, прислуга всегда глазаста. Тем более старая еврейка, мимо такой таракан не прошмыгнёт. К нашему Легкодимову её приведут, он ей пару вопросиков насчёт примет — и готово дело, Иван Иванович тут же имя или кличку убийцы выдаст. Берите тёпленького! — и Витёк рассмеялся, довольный собой. — А в сыщики я давно сам прошусь у нашего спеца Нетребко. Только упёрся хохол, не берёт.
— Потому и не берёт, что не так язык у тебя подвешен и насчёт извилин слабовато. Ты хотя бы почитал на досуге чего-нибудь про дедукцию, книжки про знаменитых следопытов. Слышал про Кожаного чулка, Старка Монро, Ле Кока[36]?
— Павел Маврик без всякой дедукции обходится и сказок не уважает, — надул губы шофёр.
— Чудак ты, Витёк. — Турин снова взял в руки газетный листок, пробежал мельком, задержал глаза на заинтересовавшей его фразе, заметно помрачнел и спросил: — Кто ночью наших на место происшествия отвозил?
— Воробьёв Пал Палыч. Его Камытин поднял. У меня задание было вас утром встретить, но поезд задержался, сами знаете, Нетребко звонил, ему сообщили, что прибытие ожидается к полудню, ну я и дежурил у отдела.
— Выходит, на месте убийства сам не был?
— Да откуда же мне.
— По газетке судишь?..
— А что? Врут?
— Не то, чтобы врут, — Турин скомкал листок от досады. — Факты не стыкуются.
— Как так?
— А ты учись рассуждать, а не глотать прочитанное. Статью для газеты, конечно, Камытин надиктовал.
— Зачем?
— Я с Камытиным десять лет отпахал. Изучил его методу как свои пять пальцев. Был такой приём у сыщиков, когда ситуация исключительная, надо сбить бандитов с толку. Теперь такие штучки редки, но когда случай особый, используют некоторые.
— Это как же? Убийцу-то?.. Он только ржать от такой статейки будет.
— Пусть поржёт до поры до времени. Не заметит, как в капкан угодит. И ещё делается это для широкой публики.
— А народу враньё зачем?
— Уловка, а не враньё, — поправил его Турин. — Вынужденный приём. Например, чтобы не посеять панику среди людей.
— Что-то я не совсем понимаю.
— Поймешь, когда вникать станешь, чудная голова.
Шофёр пожал плечами:
— Нетребко намекал на фамильные драгоценности профессора…
— Бывал я у него, — закурил папироску Турин, задымил в приспущенное стекло. — Драгоценностями там не пахло. Книгу он большую писал про свои врачебные секреты. Порой ночи просиживал… Деньжата, конечно, могли и водиться. Прислуга убийцу видела, может, даже и не раз, поэтому и впустила в приёмную. А теперь раскинь умишком: какой мокрушник, расстреляв хозяина и обобрав квартиру, оставит в живых свидетелей?
— Выходит, снова тю-тю? — повесил нос шофёр.
— Ты гони, гони, Витёк, — положил ему руку на плечо Турин. — Придёт ещё твоя пора понимать. Психология нашего Петра Петровича непредсказуема. Может, я в чём-то и ошибаюсь.
III
Пётр Петрович Камытин был несказанно рад появлению начальника, тем более, что его корявые толстые пальцы наконец-то выцарапали из неподдающегося дубового плинтуса штуковину, ради которой, всё проклиная, он ползал на животе по паркету в этом тёмном углу уже битый час без передыха. Зажав добытую драгоценность в кулаке и никак своих чувств не выдав, он так и продолжал лежать на боку, наслаждаясь удачей, и лишь слегка повернул голову к порогу, где в любимой своей позе — руки в боки застыл Турин, только что стремительным рывком вбежавший по лестнице. Орлиным взором окидывал он открывшуюся жуткую картину: в распахнутых настежь дверях гулял ветер по взломанным и выдернутым наружу полкам и ящикам шкафов с их содержимым, разбросанным в беспорядке на полу. В полной своей сиротской неприглядности выглядели остатки разграбленного имущества, навсегда брошенные не по своей, по злодейской воле заботливыми когда-то хозяевами на поругание чужакам. От самих хозяев остались на полу лишь два неуклюжих очертания их тел, нанесённых мелом, в приёмной — под большим треснувшим зеркалом, да на кухне — у самой плиты.
— С приездом, Евлампиевич! — стащив фуражку с лысого затылка и обтерев ею пот с взмокшего лица, Камытин, крякнув, вывернул своё необъятное тело и уселся на паркете, с наслаждением вытянув затёкшие ноги. — А мы уже начали думать — останешься там навсегда.
— Не думать вам было велено, а работать! — без зла, но строго отреагировал начальник. Не замечая зама под ногами и не меняя позы, он по-прежнему крутил головой по разорённой квартире, выискивая то, о чём другие, может быть, и не догадывались.
Бесцеремонное и дикое надругательство всегда претило ему и поражало душу. Вот и сейчас гнев приливал к вискам, и он, теряя контроль над собой, скрежетал зубами, с трудом подавляя мстительные порывы. Не раз такое вставало перед его глазами, казалось бы, и привыкнуть уже пора, научиться сдерживать себя, а не мог.
— Что ищем? — мрачно и не без укора прозвучал его голос в мёртвой тишине. — Вчерашний день?
И будто по команде, на шум и его голос из разных комнат с поникшими головами, пряча глаза, один за другим потянулись агенты, выстраивались рядком перед ним. Тяжело поднялся Камытин и замер слева первым, повернув к нему лицо; примкнул плечом к заместителю лучший розыскник длиннорукий Ляпин; подбежал замешкавшийся медик Сытин Митя в замаранном, как обычно, кровью сером халате — недавно, наверное, трупы отправивший в морг и разрисовавший пол мелом; оружейник, специалист по механизмам Рытин, поправлявший то и дело съезжавшие на длинный нос великоватые круглые очки; замкнул жидкий рядок бледный Легкодимов. Он появился последним, возник бесшумно, как призрак, выскользнув из скрипнувшей петлями двери кабинета профессора, незаметный за спинами сыщиков. Вскинув глаза на Турина, он кивнул, приветствуя без обычной улыбки и тихо забормотал в оправдание стоящему рядом Рытину:
— Вот шут возьми! В кабинете покойника увлёкся. И не слыхать ничего. У него там всего разного… Глаза разбегаются. Франц Генрихович Браух — голова! Ни морфина, ни кокаина, ни-ни… Выходит, за деньгами приходили.
— Кокаин — это баловство, а вот морфин!.. — шёпотом ответил Рытин и толкнул соседа плечом, чтоб унялся.
— Медицина, знаете ли… Для разных целей возможно… — не умолкал тот. — Он ведь приём на дому вёл. Ещё в мои годы практиковать начал. Публика, конечно, соответствующая, не нынешней чета.
— Да уж.
Наконец и они угомонились. Но Турин не спешил.
Так и стояли молча ещё несколько минут: агенты — глаза в пол, словно нашкодившая пацанва, переминаясь с ноги на ногу, Камытин — виновато покашливая, приехавший начальник — напряженно выжидая.
— Построился народ для разбора? — угрюмо хмыкнул, раздумывая, Турин и попытался заглянуть каждому в глаза. — Готовы?
Дружное сопение носов и почёсывание затылков было ему ответом, чувствовалось общее настроение — будто друг к другу в карман залезли.
— Два нераскрытых убийства в моё отсутствие… — покачал головой Турин. — Похвастался мне про вас на вокзале Нетребко… Премию недавно выдали… аж автомобиль!..
— Есть кое-какие соображения, Василий Евлампиевич, — словно за разрешением взглянув на Камытина, затянул Легкодимов.
— Что? Не слышу! — нарочито напряг ухо Турин. — Выходит, меня специально поджидали? Явился начальничек — вот тебе подарочек!
— Версия реальная, — в поддержку Легкодимова сделал шаг вперёд и Рытин, волнуясь, смахнул надоевшие очки с носа и измазал маслом лицо.
— Факты мне, а не версии! — отрубил Турин. — Вам известны мои требования. Пётр Петрович, вы что-то помалкиваете? Статейку никчёмную в газету тиснули! Кого обвести вокруг пальца собрались?
— Есть факты, — протянул ему раскрытую ладонь Камытин.