— Новоградская, — подхватил Турин, — любят они фамилии позаковыристей подбирать. Так вот, певичка должна съехать первой. Налегке. За неё не тревожься. Ей в театр к Задову надо успеть, затеяли там наши меценаты небольшие проводы. Её я беру на себя. А уж от театра до поезда, если кто к ней и пристанет, мы вот с товарищем Ширинкиным сопроводим. Корней Иванович, как увидел её один раз, так впечатлился на всю жизнь. Так, Корней Иванович? Опознать-то сможешь?
— Должен. Парочка та была очень приметная, — бодро начал участковый надзиратель, но чуть смутился: — Времени, правда, прошло…
— Что время? Недели нет!
— Лысый кавалер её очень приметен был, — забубнил Ширинкин. — Его век не забыть, в плечах, в голове, словно бык, и кулачища бойца циркового, а дамочка шляпой лицо всё прикрывала, но голосок не спутать, соловьём так и щебетала. Характерный говорок, волжский. Опознаю, Василий Евлампиевич.
— Ну вот. К тому же она в театре петь собралась. — Турин слегка погрозил участковому пальчиком: — Тебе, как говорится, и карты в руки.
— Будем стараться, — сдвинул брови тот.
— Ну что? Вроде всё обговорили? — Оглядел обоих начальник губрозыска. — Для порядка напоминаю, оружие применять только в крайнем случае. Предупреждать, прежде чем стрельбу открывать. Сунцов! Ты что-то всё молчишь? Пушку-то когда чистил последний раз? Мне Ковригин рассказывал про твою напасть…
Китаец едва заметно усмехнулся, головы не подняв.
— К чему ему наган, товарищ начальник? — Ширинкин хлопнул по своей кобуре у пояса. — У него ноги быстрее пули летают. А вы что же, про оружие серьёзно? Или как? Эта дамочка, выходит, и пальнуть могёт?
— Это я для порядка, Корней Иванович, — в тон ему ответил Турин. — Забыл про ружьё, что со стенки стреляет? Дамочку увидеть надо, сказать про неё ничего не могу, а вот если лысый тот академик объявится, вполне возможно, что пушка и понадобится. — Он подмигнул притихшему участковому и добавил, посерьёзнев: — Если это тот самый стрелок, что по люстрам палил у профессора Брауха, с ним туговато придётся, слышал я, тот без промаха бьёт даже в кромешной темноте.
Ширинкин заметно ссутулился от этих слов, Сунцов глаза сузил.
— Но академику тому высиживать здесь не резон, — ободряюще начал Турин, — его больше никто и не видел. Так что мог он ноги салом смазать давным-давно, однако другая закавыка имеется. На совещании только что слышали оба, надеюсь, намотали на ус о неизвестном гражданине, который к умирающему ночью врача приволок. Человек этот опасный, готовыми надо быть ко всему… А в общем-то, как обычно.
И он скомандовал на выход. Время поджимало.
Х
Южный вечер стремительно упрятал улицы во мрак, помог ему дождь, неприятно моросящий с обложного неба, поэтому, обманув надежды Турина, встреча у театра не затянулась. Замерла подкатившая пролётка у тусклых фонарей подъезда, распахнулась дверь и выскочивший Задов увлёк ступившую к нему гостью, прикрывая зонтом от ненастья. Лишь долговязый Самсоныч, не успевший за ними, съёжился у захлопнувшейся перед самым его носом дверью, сплюнул от досады, постоял, перекинулся несколькими фразами с извозчиком, проклиная непогоду, и тоже унёс своё непослушное жирафообразное туловище с дождя.
— Отсюда разве углядеть? — жаловался и расстраивался Ширинкин, вскидывая глаза на Турина: спрятаться за углом под балконом дома напротив в тридцати-сорока метрах от подъезда была его идея.
— Не горячись, Корней Иванович, — поучал Турин, сам изрядно вымокнувший, покуривая и пряча огонёк папироски в рукав плаща. — Наше дело — ждать. Пока все соберутся.
— Прикатила. Чего ж зазря мокнуть? — не унимался участковый.
— Пять — семь минут не повредят. Я не уверен, что Дилижанс с Марьяном прибыли, а их присутствие обязательно. Дилижанс меня сюда пригласил, как без него? А Лев Наумович Марьян — его хвостик.
— Вам да ещё приглашение ждать! — возмущался участковый.
— Ну, знаешь… Меня сюда вроде как генерала на свадьбу, — отшутился Турин добродушно.
— Что же по углам жаться? — напирал продрогший Ширинкин. — За столом-то уж точно веселей, да и дела свои быстро сварганим.
— Помолчи, Корней Иванович, — оборвал его тихо, но уже построже, Турин. — Не видели мы с тобой ни Дилижанса, ни Марьяна, а им ведь стол накрывать для певички. Им и ручки целовать артистке да комплименты сыпать, материальную да финансовую часть обеспечивают тузы.
— Там они оба, — не терпелось участковому. — Тем более раньше всех обязаны прибежать.
— Сомневаюсь я. Уж больно плохо выглядел Корней Аркадьевич, когда меня приглашал. Людей своих с пристани они с Марьяном пришлют, конечно, заранее, а вот не заспал бы он сам.
— Такое мероприятие не проспит!
— Ну хорошо, хорошо. Если и собрались, там сейчас прелюдии да овации наблюдаются. Нам с тобой эту часть можно пропустить. Видишь, певичка извозчику приказала ждать, значит, долго задерживаться не собирается, а, следовательно, сядут они за стол, заздравный тост, и вручит ей в руки Григорий Иванович гитару. Вот тогда наше с тобой времечко и настанет.
— Продрог я, как собака! — явно завидуя тем, кто сейчас за праздничным столом, откровенно посетовал Ширинкин и выругался без злобы: — Водочку небось попивают, сволочи, а тут мёрзни.
— Подадут и нам рюмочку, — хлопнул его по плечу Турин и сжалился: — Ну ладно. Шагай вперёд да не торопись. Пошло наше время.
Приподняв воротники, они, обходя лужи, перешли дорогу, приблизились к подъезду и услышали едва различимые звуки музыки и шум голосов. Турин дёрнул шнурок у двери, отозвался весёлый колокольчик. Ждать не пришлось. Самсоныч, не успев далеко отлучиться или поджидая поблизости, высунулся в дверь с кислой физиономией, но тут же преобразился любезной улыбкой, узрев перед собой начальника губрозыска:
— Василий Евлампиевич! Проходите! — он распахнул дверь. — Дожидаться вас приказано Корнеем Аркадьевичем, я уж выглядывал, выглядывал, промок насквозь, начал сомневаться…
— Врёт старый хрыч и не краснеет, — буркнул участковый, протискиваясь внутрь за спиной Турина, пока тот, остановившись, выслушивал любезности швейцара.
— Пожалуйте-с ваши одежды, — принял их плащи старик, — я им местечко подыщу-с специальное, чтоб они просохли-с.
— Спасибо, Самсоныч! — скинув плащ, потёр руки Турин, поджидая раздевающегося Ширинкина. — Ты нас не провожай. В кабинете у Григория Ивановича гости собрались?
— У него-с. Там уютнее и теплей. А в залах теперь замёрзнешь. Их же трое с дамочками да Маргарита Львовна.
— Вот бабники чёртовы! — бубнил участковый. — Седина в башку, а не успокоятся.
— Я туда дорогу найду. Ты свет-то не включай, — Турин остановил всё же двинувшегося было за ними швейцара. — Мы осторожненько, лбы не разобьём, не опасайся.
— Да что же не включать-то? — удивился тот. — Вы гости дорогие!
— Это тебе мы дорогие, а им бы нас век не видать, — бурчал своё Ширинкин, но уже не так злобно, видно, согреваясь и озираясь в потёмках.
— Давай за мной да смотри, не наткнись на чего, — скомандовал Турин, — они свет притушили здесь, чтоб внимания не привлекать, это в стиле Григория Ивановича. Тот ещё ловелас! Ты по огонькам ориентируйся, они как раз к нужному месту и приведут.
В театре действительно царил полумрак, если не считать светящегося рожка над входной дверью да лампы у гардероба, лишь подсветка из мелких лампочек на стенах как ориентир определяла направление, по которому следовало двигаться к отдалённому кабинету, из полуоткрытой двери которого доносились голоса и музыка.
Когда они подобрались ближе, смолкли бурные хлопки, зазвучали струны гитары и нежный женский голос заставил их замереть:
Зажгите свечи, господа, зажгите свечи,
Особенным сегодня будет этот вечер.
Пусть за окном танцует дождь по тесным лужам,
Сирени свежий аромат ласкает души…
— Она, Василий Евлампиевич! Ей-богу, она! — ещё не видя певицу, задёргал за рукав Турина Ширинкин.
Он весь изогнулся, стараясь заглянуть в дверь, но Турин мешал ему, почему-то не входя, а застыв столбом у самого порога.
— Василий Евлампиевич! — попробовал потеснить его участковый. — Позвольте я гляну.
Он поднял глаза на Турина и смолк — тот опёрся об стену, опасаясь упасть, взгляд устремлён вперёд в одну точку, а в лице ни кровинки.
Голос певицы набирал силу:
Вы чуть устали, господа!
На этой встрече
Гитара пусть звучит для вас,
звучит и лечит.
Среди забот и суеты есть майский вечер,
Трава и звёзды, и мечты о скором лете.
Остановитесь
скорый шаг замедлить надо.
И посмотреть, кто ж Тот,
что с Вами рядом.
И этот Кто-то, может быть,
Вам станет другом.
Наступит день, когда он Вам
протянет руку.
Не отвергайте, господа,
внезапной встречи.
Возможно, что самой судьбой
Ваш путь отмечен.
Зажгите свечи, господа, зажгите свечи,
И пусть запомнится надолго этот вечер[45].
Отзвучал голос, гитара смолкла и смолкли крики «Браво!», среди которых особенно выделялся бас Задова, а Турин всё так же стоял, не двигаясь.
— Всё сходится, Василий Евлампиевич, — подтолкнул его нерешительно участковый надзиратель. — Певичка та самая, с академиком она кренделя выписывала у «Богемы».
— Маргарита Львовна, значит, — очнулся наконец от замешательства Турин.
— Ну да, Седова-Новоградская.
— Так-так… А действительно, что же ждать? Будем знакомиться. — Турин обернулся Ширинкину: — Пушка далеко?
— Зачем вам? — выкатил тот глаза.
— Встань на дверях у входа и задерживай каждого, кто вдруг еще объявится. Самсоныч пусть комнату для них отведёт, если много будет. Лысый катала заявится, сам понимаешь, клади его сразу на пол вниз лицом, а начнёт ерепениться, — пали, но не до смерти.