[1286]. Так, в июле 1919 г. дезертиров в европейской части России насчитывалось 266 тыс., в августе – 284 тыс., за все второе полугодие 1919 г. – 1545 тыс. В 1919 г. стало массовым дезертирство крестьян из Красной армии. В июне 1919 г. распространилось в Псковской, Тверской, Ярославской, Костромской губерниях. В июне – сентябре на учете в Калужской губернии насчитывалось 16 310 дезертиров, в Нижегородской – 29 147, в Тамбовской – 80 тыс.[1287]
В июле 1919 г. с участием дезертиров имели место восстания в ряде уездов Московской, Владимирской, Вологодской и Тверской губерний, во всех уездах Ярославской и Костромской губерний, почти всех уездах Тамбовской губернии[1288].
Борьба с дезертирством была одной из главных задач органов ВЧК. Со временем по мере нарастания угрозы реставрации старых порядков со стороны белых органы ВЧК начали фиксировать принципиальное изменение отношения крестьян к дезертирству и советской власти. Так было в Воронежской, Орловской, Пензенской и других губерниях[1289].
Органы ВЧК фиксировали резкое изменение настроений крестьян в пользу большевиков на территории, временно оказавшейся под властью белых. Сообщалось, например, что в с. Покровка Бузулукского уезда Самарской губернии замечается «трогательное единение между зажиточными и бедняками», так как после «нашествия казаков все поняли, что Советская власть необходима. Дезертиров нет»[1290]. После освобождения Екатеринбургской губернии от власти Колчака мобилизация крестьян в Красную армию дала свыше 10 тыс. добровольцев. Аналогичная ситуация сложилась в Тобольской губернии[1291]и т. п.
В поле постоянного зрения ВЧК находились учреждения советской власти (советы и комиссариаты различного уровня, исполкомы, продовольственные комитеты, комитеты бедноты, органы милиции, комитеты коммунистической партии и др.) и ее конкретные представители.
В инстанции регулярно направлялись доклады, раскрывавшие неприглядные стороны поведения чиновников на местах, отношение к их действиям и образу жизни самых различных слоев населения города и деревни. Так, Вятская ЧК 20 августа 1920 г. сообщала: «Выпивка в Ижевске идет усиленным темпом… Имеются специальные фабрики по изготовлению самогонки, таковых фабрик много. В пьянстве замечены: Матвеев – предисполкома, Макаров – начальник милиции, Татарский – заведующий Земотделом, Филимонов Поликарп – заведующий ссыпным пунктом, Бажутин – заведующий стройотделом. Выпивка происходит за городом на даче…»[1292] В начале 1920 г. Пензенская губчека отмечала: «Деревне приходится утолять аппетиты примазавшихся к советской власти “комиссаров”, которые, приезжая в деревню, чувствуя себя вдали от строгого взгляда своих парткомитетов, считают своим священным долгом сперва напиться пьяными, а потом следуют остальные прелести, как-то: насилование женщин, стрельба и пр. Подобного рода преступления, взяточничество, незаконные реквизиции всего того, что понравилось, процветают в уездах вовсю, и те репрессии, которые применяются, не помогают. Устраняя такой примазавшийся элемент, на их место ставится почти такой же, ибо людей неоткуда взять, все лучшее выкачано на фронт»[1293].
В 1918–1920 гг. органы ВЧК регулярно получали и докладывали в инстанции критические материалы о деятельности учреждений советской власти и ее представителей на местах. Отмечалось, что они часто оказывались сосредоточением взяточников, спекулянтов, мародеров, пьяниц, саботажников и контрреволюционеров[1294].
В 1920 г., как фиксировали органы безопасности, среди крестьян бытовало мнение о происходившем перерождении советской власти в результате постепенного захвата ее учреждений бывшими помещиками, кулаками, чиновниками и т. д. Они назывались главными виновниками тяжелого экономического положения деревни, авторами продовольственной политики. Об этом открыто говорилось на съездах волостных Советов. Например, в информационной сводке Пензенской губчека за 15–30 ноября 1920 г. сообщалось: «Недовольны крестьяне очень тем, что за последнее время по учреждениям уж очень много населось везде бывших угнетателей крестьян. На мельницах и других предприятиях снова уселись их прежние владельцы и кулаки, которые по-прежнему диктуют и приказывают. По этой причине отмечается, что на состоявшихся съездах представителей волисполкомов и их отделов, крестьяне определенно обижаются на то, что, хотя власть и называется рабочей и крестьянской, но по существу, всю власть в свои руки забрали по-прежнему кулаки, торговцы, помещики, чиновники и прочие, которые постепенно переворачивают власть Советскую другой стороной, не дают оказывать местной власти свое влияние и свою инициативу»[1295].
Местные органы ЧК информировали центр о тревожном настроении крестьян в волостях и селах, обусловленном недовольством политикой Советов и недоверием в отношении представителей коммунистических ячеек, которые, по словам крестьян, ничего не имели общего с коммунизмом: занимались пьянством, всевозможными нерегистрируемыми конфискациями у населения. Информационные сводки характеризовали отношение к власти в крестьянской среде как «недоверчивое» (Московская, Рязанская губернии), «враждебное» (Владимирская, Тверская, Костромская, Пензенская), «отрицательное» (Саратовская)[1296].
Уже в 1920 г. секретарь ЦК РКП(б) Е.А. Преображенский констатировал, что «обнаружилась резкая борьба т. н. низов партии с верхами», которая проходила под лозунгами: «Долой обуржуазившихся лжекоммунистов, генералов, шкурников, долой привилегированную касту коммунистической верхушки!»[1297]
В своих информационных материалах ВЧК фиксировала отношение рабочих и крестьян к коммунистической и оппозиционным большевикам политическим партиям.
Интересно мнение по этому поводу доктора исторических наук С.В. Ярова, который считает, что отношение рабочих к коммунистам в годы Гражданской войны определяли две особенности политической практики. Во-первых, это упрочение партии именно как властной инстанции, которая брала на себя ответственность за положение дел в государстве и от решений которой зависели благополучие и достаток рабочих. Во-вторых, это превращение партии в некую отдельную, обособленную касту, отчасти привилегированную и – что очень важно – преимущественно обособленную от рабочих низов, что уже само по себе формировало отношение к большевикам как к «чужим».
Естественно, что в рабочей среде отношение к коммунистической партии и коммунистам было неоднозначным. Так, например, в 1919 г. в Петрограде на заводе Сименс-Гальске отмечалось, что «есть элементы, выступающие против коммунистов». На Русско-Балтийском моторном заводе по поводу восприятия заводской коммунистической организации указывалось, что «незначительная часть рабочих относится враждебно, остальная – пассивно». На Балтийском заводе вообще отмечалось, что «…против коммунистов злостное настроение» и т. д.[1298]
К 1921 г. пресловутый «зазор» между коммунистами и беспартийными стал на фабриках и заводах Петрограда притчей во языцах. «Сейчас чуствуется большая отчужденность коллективов (РКП) от беспартийных рабочих», – сообщалось в информационной сводке вопросов, заданных рабочими в марте 1921 г. Вместе с тем в восприятии рабочих облик коммуниста не имел однозначно негативного смысла. Часть рабочих различала собственно коммунистическую партию и лиц, ее представляющих и замеченных в неблаговидных поступках[1299].
Любопытно также и то, что даже передовая часть рабочего класса – петроградские рабочие не делали большой разницы между коммунистической и иными социалистическими партиями, считали партийные разногласия несущественными. Характерно, что на предприятиях даже в 1920 г. во время выборов в Петроградский совет либо в фабрично-заводские комитеты большинством голосов избирались как коммунисты, так и представители оппозиционных партий[1300]. По мнению профессоров С.П. Постникова и М.А. Фельдмана, на всем протяжении Гражданской войны рабочие демонстрировали неоднородность политических симпатий, что приводило к различным линиям политического поведения[1301].
Отношение крестьян к коммунистической партии определялось, прежде всего, их пониманием решающей роли партии и коммунистов в выработке и осуществлении на практике продовольственной и военно-коммунистической политики советской власти. Поскольку данная политика разоряла их хозяйства и обрекала крестьянские семьи на полуголодное существование, а члены партии занимали руководящие посты в органах советской власти и нередко своим поведением дискредитировали ее, отношение к компартии большинства крестьян было отрицательным. Кроме этого сводки ВЧК отмечали политическую малограмотность крестьян, в частности, непонимание ими целей и задач коммунистической партии[1302].
Пристальное внимание органы ВЧК уделяли деятельности партии эсеров. В первом полугодии 1918 г. левоэсеровские организации имелись в Белоруссии, на Украине, в Крыму, на Северном Кавказе, в Закавказье, на Дону и Кубани, в Донбассе, в Центральном промышленном районе, во всех поволжских и уральских губерниях, на Русском Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Туркестане. Наибольшую численность имели харьковская (свыше 10 тыс. членов), губернская Петроградская (свыше 7,5 тыс.), Уральская областная (свыше 7 тыс.), Воронежская (свыше 6 тыс.), Уфимская (около 3,5 тыс.) организации и ряд других. К лету 1918 г. обозначился рост партийных рядов левых эсеров, а также приобрела устойчивый характер тенденция вытеснения большевиков из Советов