— Иди сюда, Люси. — Брианна освобождает место для моей подруги слева от себя, а Люси бросает на меня извиняющийся взгляд, когда медленно подходит к своему месту.
Брианна делает глоток диетической колы.
— Как ты видишь, здесь нет места для тебя, Наоми. Кыш.
У некоторых за столом раздаются смешки. Себастьян, однако, не один из них.
Слава Богу. Рейна тоже остается спокойной, молча пережевывая салат, прежде чем обратиться ко мне.
— В любом случае, не похоже, что ты хочешь присоединиться к нам, не так ли?
— Нет, спасибо. Моя сучья батарейка заряжена на весь день.
Теперь, когда я насытилась им и убедилась, что это реальность, я могу отправиться в сад и спокойно поесть.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, когда сильная рука обхватывает мое запястье и заставляет меня резко остановиться.
Мои губы приоткрываются, когда я смотрю на Себастьяна, а затем на его хватку на моей руке. Он хватает меня, как когда мы одни, жестоко, не оставляя мне места…
Мои мысли затихают, когда его напористый голос эхом разносится в воздухе:
— Но я хочу, чтобы ты осталась, малышка.
За столом воцаряется тишина.
Мне требуется все мое мужество, чтобы не умереть от смущения прямо здесь и сейчас. Независимо от того, насколько я считаю себя выше социальных игр, даже я не могу смириться с тем, что меня обожают и называют "малышом" перед всеми его титулованными друзьями.
Большинство из них ненавидят меня.
Люси ерзает на своем месте, затем ее глаза встречаются с моими, и они как будто умоляют меня что-то сделать. Что именно, я не знаю.
— Ей негде сесть, — огрызается Брианна, кривя свои розовые губы в явном неодобрении.
— Да, я знаю.
Он тянет меня за запястье, пока я не падаю к нему на колени. Я задыхаюсь, когда приземляюсь прямо на теплую выпуклость.
Он… твёрдый.
О, Боже. В какой момент во время разговора он стал таким твердым?
Руки Себастьяна обвиваются вокруг моей талии, так что он обнимает меня сзади. Я ерзаю, совершенно незнакомая с этой позой, но он небрежно сжимает меня в объятиях. Если бы я планировала уехать, я бы ни за что не смогла сделать это сейчас.
Брианна что-то ворчит, а Оуэн меняет тему, но я ни за что на свете не могу разобрать, о чем они говорят.
Все, на что я настроена, — это его тепло на моей спине, подъем и опускание его груди и его член, который пульсирует у моих ягодиц.
Или, может быть, это пульсирует моя сердцевина. Мне кажется, я схожу с ума, потому что все, что я могу сейчас представить, — это он внутри меня.
Себастьян ставит передо мной свою тарелку.
— Ешь.
— Я бы предпочла, чтобы мы поговорили, — шепчу я, глядя на него в ответ.
Он трется носом о мою щеку, и я вздрагиваю.
— Тогда говори.
— Не здесь. Где-нибудь в уединенном месте.
Он делает паузу, и я не уверена, читает ли он отчаяние в моем взгляде или нет, но затем он мрачно бормочет:
— Лес. В семь.
Я сглатываю, когда образы того уик-энда снова и снова нападают на меня. Мне требуется вся моя воля, чтобы спросить:
— Почему в семь?
Он гладит меня по щеке своим носом, заставляя меня дрожать.
— Потому что в семь уже ночь, и ночью ты становишься моей шлюхой.
ГЛАВА 19
Себастьян
Так не должно быть. Когда в тот день я пришел к Наоми домой и увидел через балконную дверь, что она одна, я планировал немного напугать ее, подшутить, выключив свет, а затем прыгнуть перед ней.
Но в тот момент, когда я схватил ее сзади, я понял, я просто знал, что детской игры было недостаточно. Биение ее пульса под моими пальцами и прерывистое дыхание — это было совсем не то, что я чувствовал раньше.
Страх.
Необузданный страх, которого нет даже в фильмах ужасов. Глубокий страх, которым я питался, как гребаный наркоман, нуждающийся в большем.
Так что я взял его.
Даже когда она кричала.
Особенно когда она кричала.
Ее киска напрягалась с каждым ее всхлипом и воплем. Я верил в дрожь ее конечностей и дрожь ее ног, когда я разрывал ее влагалище.
Но я не остановился.
Ни когда она была на пределе, ни когда рыдала, ни когда умоляла меня остановиться
И уж точно не тогда, когда я понял, что она девственница.
Блядь.
Меня это никогда особо не волновало, и в конечном счете я предпочитал опытных девушек, но когда ее кровь покрыла мой член, меня пронзила волна экстаза.
Я ее гребаный первый.
Понятия не имею, почему она ждала так долго, но мне было наплевать, когда она позволила моему члену быть первым внутри нее.
И теперь мне так хочется сделать его последним. Эти мысли усилили мою гребаную похоть. Я брал и брал, пока не превратился в зверя, которого, как я думал, я не способен принять.
Оказывается, даже я мог бы достичь новых уровней. Потому что сегодня вечером у меня для нее новый сюрприз.
После того, как я вернулся домой в ту ночь, я сказал себе, что это будет на один раз, что мы оба забудем о том, как мы питались темнотой друг друга, и похороним этот опыт в прошлом. И все же мысль о том, чтобы повторить это, пульсировала во мне безостановочно. Это занимало каждую минуту моего бодрствования. Сразу после того, как я добрался до своей квартиры, я встал под душ и дрочил при виде ее крови на моем члене и кончил быстрее, чем подросток с проблемами выносливости.
Но я боролся с тем, чтобы вернуться к ней домой и забраться к ней в окно. Во всяком случае, пытался.
Это было наполовину глупо, но я продолжил наш текстовый разговор с того места, на котором остановился, как будто ничего не произошло.
Я намеревался оставить все как есть.
Но потом я увидел ее сегодня в кампусе. Один только вид ее в короткой черной юбке и белом топе заставил меня подумать о том, чтобы снова измазать ее своей спермой.
Мой мыслительный процесс состоял только в том, чтобы удерживать ее, пока она брыкалась и царапалась, пока я трахал ее до бесчувствия.
И вот так просто любая попытка забыть о том, что произошло той ночью, растворилась в воздухе. Потому что правда в том, что я не могу насытиться. Я не думаю, что это возможно в ближайшем будущем.
Не тогда, когда мое сердце колотится от предвкушения погони. О том, как я хватаю ее за волосы и вгоняю свой член в ее тугую киску, пока она кричит от страха и боли.
Значит ли это, что я облажался? Возможно.
Меня это волнует?
Черт возьми, нет.
Я переспал с большим количеством девушек, чем мог сосчитать, и все же мне всегда казалось, что чего-то не хватает. Я делал это грубо и безумно. Я трахал их до тех пор, пока они не могли пошевелиться, но хотя это и заводило меня, в этом не было ничего особенного. Это даже не идет ни в какое сравнение с безумным удовольствием, которое я испытал, когда разорвал девственную плеву Наоми, сломав ее в переносном и буквальном смысле.
В каком-то смысле мне кажется, что я ждал кого-то вроде нее. Для того, кто наслаждается извращенным дерьмом так же сильно, как и я. Кто-то, кто кричит, плачет и царапается, даже когда в глубине души ему нравится каждая секунда этого.
Кто-то, кто умоляет меня остановиться, но не использует слово, которое положило бы всему этому конец. Кто-то, кто приходит после того, как его избивают.
Я стою перед тускло освещенным зеркалом в дверном проеме и надеваю толстовку. Тень скрывает мои черты. У меня есть лицо, за которое меня хвалят чаще, чем мне хотелось бы. Меня называют горячим, скульптурным, прекрасным созданием.
Современный Адонис.
Но никто не знает, какой тип монстра скрывается за физическим совершенством. Никто, кроме моей Цундэрэ. Клан Уиверов выделяется тем, что они красивы, но варвары. Могущественный, но коррумпированный. Наверное, я похож на них больше, чем думал.
Обычно мне не нравится, когда меня ставят в один ряд с моими предками, но сейчас мне было на это наплевать. Единственная потребность, пульсирующая в моих венах, — это продолжить с того места, где я остановился с Наоми, и, возможно, подняться на новые высоты. Я смотрю на часы — семь пятнадцать. Я нарочно опаздываю, чтобы моя хорошенькая маленькая игрушка оставалась в напряжении. Завязав шнурки на ботинках, я выхожу из своей квартиры. Она расположен в одном из зданий, принадлежащих другу дедушки. Потому что он и бабушка должны постоянно присматривать за мной, даже после того, как я съехала из их дома.
Лифт открывается, и я останавливаюсь, когда мой дядя выходит, неся сумку с едой на вынос.
Натаниэль Уивер — еще один пример того, как хорошо мы прячемся за красивым фасадом. Его модные костюмы и ухоженный внешний вид однажды принесли ему титул «самого востребованного юриста» в одном журнале.
Они сказали, и я цитирую, потому что бабушка гордилась и отправляла это более тысячи раз:
“Сын сенатора Брайана Уивера, Натаниэль Уивер, — сердцеед Бруклина, мечта каждой светской львицы и самый труднодоступный плод. У него внешность греческого бога, но он такой же холодный.”
И это правда.
Нейт, возможно, и пытался заполнить пробел, оставленный отсутствием моих родителей, но он вообще не ведет себя хорошо с посторонними — или со своими собственными родителями. Он бесстрастен и отчужден, спокоен и расчетлив.
И у него есть эта чужеродная способность читать мысли. Вот почему встреча с ним прямо сейчас — наихудший сценарий. Может ли он видеть гнусную похоть, сияющую в моих глазах? Или, может быть, он может расшифровать мою потребность причинять боль снова и снова? Его темный взгляд меряет меня с ног до головы. Он часто так делает, запугивая своих противников молчаливым наблюдением, пока они не расколются сами по себе.
— Куда ты идешь, Негодяй?
Я выворачиваю шею и завожу руку за спину.
— Пробежка.
— Сейчас?
— Да. Я бегаю после того, как люди уже разошлись по домам
— Ты также можешь лучше скрыть преступление, когда никто не видит.
Я ухмыляюсь.
— Это тоже.
— Что ты задумал? Мне нужно быть твоим адв