– И поэтому ты решил уйти на пенсию?
– Врачи рекомендуют сменить климат. В прошлом году мы с мамой…
– …с мачехой, – поправила его Эйлин.
– …с Дороти. – Генри с упреком посмотрел на дочь. – Мы провели полтора месяца на юге Испании, и я себя там много лучше чувствовал.
– Разве жаркий климат не вреден для пожилых людей?
– Представь себе нет. Оказывается, от жары сосуды расширяются, и густой засахаренной крови по ним легче продвигаться. – Эйлин улыбнулась и покачала головой такому объяснению. – Да, звучит несколько примитивно, но это факт. – Он ласково потрепал ее руку. – Опять же, я завел этот разговор не к вопросу о моем здоровье, а к тому, что предстоят большие перемены и переезды.
Эйлин вдруг стало как-то неуютно:
– Ты хочешь продать дом?
– Вот мы и подобрались к сути нашего разговора. – У Эйлин внутри сжалась какая-то пружина и руки похолодели. Генри почувствовал ее напряженность. – Нет, я не хочу продавать дом. Но если ты собираешься остаться после выпуска в Оксфорде или планируешь переезд в Лондон, то мне хотелось бы знать твои планы.
– Я пока не решила, – честно призналась она. – Дэнни насколько раз намекал, что его отец поможет. Если не в свою фирму, то уж связей в мире юристов у него полные карманы. Вопрос с устройством в хорошую фирму не стоит.
– Тогда в чем вопрос?
– Я все еще не решила для себя – хочу ли я жить в таком гиганте, как Лондон. Да и связывать себя окончательно с Дэнни… Я тоже пока не уверена в этом.
– Вот и отлично. Я услышал то, что хотел услышать. – Отец убрал руку с руки Эйлин, перегнулся через стол и погладил ее по щеке. – Я хочу сохранить дом, но слегка перестроить его. Такой огромный он нам как семье уже не нужен. Я говорил с архитектором. Он предлагает перепланировку. В результате здесь можно будет сделать три-четыре квартиры. Одну Мартину, одну – тебе, остальные две – сдавать. Арендная плата будет покрывать платежи по содержанию дома и налоги, так что вам ни о чем не надо будет беспокоиться. Ну, и мне будет спокойнее. Все-таки ты будешь не одна. Мартин как никак, а старший брат. Да и золовка – твоя школьная подружка.
– Мы никогда особенно не дружили.
– Это неважно. Ты никогда ни с кем «особенно» не дружила. – Теперь уже Генри встал из-за стола, демонстрируя окончание беседы. – Пойдем. Нам по ритуалу полагается исполнить танец. – Он предложил ей свой локоть.
– Пап, ты ошибаешься. Это на свадьбе дочери отец обязательно танцует с невестой. Не могу вспомнить: первый танец или второй. Наверное, все-таки второй. Первый танцуют молодожены.
– Эх, дождусь ли я твоей свадьбы? Вот в чем вопрос.
Они нежно обнялись и расстались там, где встретились пять минут назад – в широком квадратном холле. Генри направился в глубь дома, через гостиную и в сад, а Эйлин почти открыла дверь на улицу, но спохватилась и бегом взбежала на второй этаж. Чипс так обрадовался освобождению, что даже, как в щенячестве, написал несколько капель на пол.
– Дурачок, как ты мог подумать, что я тебя тут надолго оставлю? – приговаривала она, нагнувшись к нему, пытаясь одновременно пристегнуть поводок и увернуться от его безудержного проявления любви.
19
Было у Эйлин одно укромное местечко, где она любила уединиться, когда очень хотелось побыть одной или просто сосредоточиться.
Оседлав жесткую и холодную скамейку в домике-укрытии для наблюдения за птицами, Эйлин сфокусировала окуляры бинокля и не спеша вела взгляд вдоль берега, отмечая тамошних обитателей. На левом берегу у самой воды застыл, как памятник самому себе, черный журавль. На правом берегу было пусто. Только новые стебли камыша пробивались сквозь чахлые и сухие полоски прошлогодних. Основная жизнь обитателей залива сосредоточилась на островке посередине. Неудивительно. На острове безопасно. Главный враг, лисы, сейчас заняты своим потомством, и потому на остров им недосуг наведываться.
Несколько мамочек уток-крякв еще высиживали запоздалые яйца, но многие уже величаво, как полагается гордым матерям, плескались у края берега в окружении своих выводков. Малыши, как и все малыши, были смешными. Если повнимательнее присмотреться, в каждом уже был виден характер. Вот этот серенький комочек – бесстрашный шустрик. Все время отплывает от остальных, и мать внимательно следит именно за ним. Вот этот – маменькин сынок, все пытается взобраться к ней на спину. Позади нее – трусишка. Он смешно топчется у края воды и явно не доверяет ее глади. Скоро, очень скоро они научатся и плавать, и самостоятельно ловить рыбу. И к осени птенцы уже не будут жаться к мамке, а забудут ее раз и навсегда.
Помнит ли Эйлин свою мать? Сколько раз она пыталась вспомнить ее лицо, но всегда перед глазами всплывала только фотография, стоящая на мраморной полке камина. Вдруг, первый раз за все эти годы, Эйлин подумала: почему Дороти не убрала фото бывшей хозяйки дома? Не ревнивая? Или деликатная? Не хотела обижать падчерицу?
Глядя на птичью малышню, Эйлин в своих раздумьях пошла еще дальше. Все-таки интересно, что вперед: яйцо или курица? Отец редко бывал дома, и потому мать была всегда немногословна, почти никогда не улыбалась. Или в силу такого холодного, такого закрытого характера матери отец проводил с семьей как можно меньше времени?
Может быть, ему хотелось сына. Судя по тому, как быстро они с Мартином сдружились и Мартин стал называть его отцом чуть ли ни на следующий день после свадьбы их родителей, так оно и было.
Надо отдать отцу должное – он никогда не демонстрировал разницы в своем отношении к детям. Оба были для него детьми. Очень скоро сводные брат с сестрой поняли, что ходить к отцу с жалобами друг на друга – пустая трата времени. Он никогда не становился на сторону одного или другого и всегда наказывал обоих. Эйлин было до слез обидно. Ведь она девочка, она младше, и она сирота. Правда, эти аргументы еще могли сработать с мачехой, но не с отцом.
Какие разные семьи. Какие разные отцы. Вспомнилась фраза Лоры о том, что их отец всячески стравливал сестер, подчеркивал достоинства одной и недостатки другой, подогревая этим их неприязнь друг к другу. Наверное, он таким образом пытался воспитать в них индивидуальность…
Эйлин и не заметила, как над заливом сгустились сумерки. Солнечный диск ушел за горизонт. Его закатные всполохи окрасили воду в кроваво-красный цвет, и дельта реки от берега до берега на минуту превратилась в ту пурпурную ванну, в которой Эйлин нашла холодное тело своей матери.
Она еще раз окинула взглядом берега – пусто. Птицы исчезли в своих гнездах.
Темнота и густой туман одновременно спустились на берег залива. Эйлин завела машину, но свет фар уперся в белую стену тумана и ослепил девушку. Она решила подождать. Откинула спинку сиденья, пошарила рукой на заднем сиденье и нащупала мягкую ткань. Потянула на себя. Находка оказалась легким шерстяным пальто Дороти, забытым в машине, очевидно, еще с зимы. Эйлин поудобнее устроилась, укрывшись им. Чипс плотно прижался к левому боку, согревая его. Стояла абсолютная обволакивающая тишина. И вдруг… Шаги по песку прибрежного откоса и тяжелое, с храпом на выдохе, дыхание. Сердце заколотилось так, что, казалось, машина сотрясается от его ударов. Эйлин схватила с пассажирского сиденья сумку и стала ее трясти: «Дэнни, Дэнни, проснись. Здесь кто-то есть». Прислушалась к тишине, потянулась и низким басовитым голосом сказала: «Ну, что ты паникуешь? Спи уже. Показалось». «Лошадь, наверное», – подумала она. Затаив дыхание, какое-то время еще прислушивалась к тишине, потом наклонилась и поцеловала пса в теплый, сухой и сонный нос. «Ах ты, трусишка! Гавкаешь только, когда в дверь звонят, и ты знаешь, что хозяева дома. А тут? Сам притаился! Ты же собака! Ты должен меня защищать, никому в обиду не давать».
20
Торжество явно закончилось. Чужих машин у дома не было, но к крыльцу по-прежнему было ни подъехать, ни подойти. К двум белым фургонам организаторов банкета теперь прибавился еще и синий, принадлежащий компании уборщиков. Пока четверо парней в белых комбинезонах складывали столы и стулья, разбирали конструкции шатра и сворачивали полотна его занавесок, три женщины, одетые в синие короткие куртки, похожие на те, что теперь носит медперсонал в госпиталях, выгружали из своего фургона моющий пылесос, корзины с чистящими и моющими средствами, швабры и тряпки. Удивительно, как можно в процесс простой уборки вовлечь такое количество инструментария.
Эйлин оставила машину там, где и взяла – на стоянке, принадлежащей соседям. Чипс несколько удивился тому, что хозяйка почти у дома взяла его на поводок. Обычно наоборот, ближе к дому она позволяла ему бежать самостоятельно, но, увидав вокруг себя столько ног, он послушно засеменил рядом с ней.
Эйлин бочком пробралась между машин, обогнула сваленные в середине прихожей атрибуты уборщиков и легко взбежала на второй этаж в свою комнату. Пес не отставал ни на шаг.
Она поняла, что смертельно устала, в тот самый момент, когда с легким щелчком у нее за спиной закрылась дверь. Ночная поездка, раздумья и переживания не остались без последствий. Эйлин, как была, не переодеваясь, прилегла на кровать, притянула пушистый теплый ком собаки ближе к себе, прижалась к нему животом и крепко уснула. Где-то далеко под окном сквозь вату сна были слышны приглушенное звяканье алюминиевых шестов и скрежет складываемых стульев. В самом же доме, внизу, гудел пылесос.
Проснулась Эйлин от тишины. С телефоном в руках вышла из своей комнаты, спустилась в кухню. В доме никого не было.
Теперь, когда единственным и безмолвным напоминаем о суматохе прошедших двух недель стали вазы, ведра и всякая другая посуда, подходящая для продления жизни цветам, дом наконец-то утих и почти принял свой обычный вид. Эйлин выглянула в сад, затем посмотрела в окно на площадку перед домом.
Вздохнула с облегчением и… в этот момент зажужжал телефон.
ОЛИВИЯ.
Вот тебя-то мне и не хватало. Разговаривать не хотелось. Она нажала красную кнопку и быстро набрала ответ: «приходи вечером».