– И что? Трахнул, вместо того чтобы уволить?
Эйлин чувствовала, как в ней закипает волна ненависти к этому полному любви к себе негодяю. Она поглядывала на стол, где среди продуктов по-прежнему лежал большой кухонный нож. Так вдруг захотелось его схватить, да и вонзить прямо в центр фартука.
– Кто-то знал в пабе, что ты уезжал?
– Я босс, никому не отчитываюсь. Уехал-приехал.
– Что потом?
– Я решил, что мы можем договориться. Она бросает торговлю, а я устраиваю ее как можно скорее на работу вдалеке отсюда. Она готова была бросить школу и даже не доучиваться последний класс. Хотя сначала мы планировали, что она начнет работать через год, когда закончит школу. Дома мы поскандалили. Я вырвал у нее из рук сумку. Хотел забрать все пакетики с этой гадостью и выбросить их. Я уже был на пути к туалету, когда она как кошка повисла у меня на спине. Сработал солдатский рефлекс. Нас ведь в армии как тренировали: захват снизу под колено напавшего, постараться схватить за волосы, сорвать со своей спины, пригнуться, дернуть, перекинуть через себя, чтобы поставить лицом к себе, и… Она упала на спину. Оттолкнулась от меня ногами с такой силой, что ее пронесло по паркету коридора. Она въехала головой в мраморную доску основания камина. Моментально натекла лужа крови, но Лиз была жива, лежала на полу и стонала. Я пошел в ванную за аптечкой. Меня самого колотило. Я не помню, как долго умывался, но когда я вернулся в комнату, ее уже не было, только куртка с окровавленным воротником валялась около входной двери. Я вышел из дому. Машины тоже не было. Она сама уехала. Видно, травма, как часто бывает с травмами головы, была несерьезная, но кровообильная.
– А потом?
– Я прибрался в доме как мог и вернулся в свой паб. Меня и не было-то всего с полчаса. Я понял, что с ней все-таки что-то случилось, только в воскресенье днем, когда полиция пришла с расспросами. Они всех нас опросили и объявили ее в официальный розыск.
– И как тебе пришло в голову перевести стрелки на Томаса Смита?
– Как-то само собой. Он был ближе всех к ней. Ни с кем особо не дружил. Неразговорчивый. Ну, типа, в тихом омуте. Мы-то знаем, где черти водятся. В понедельник паб был закрыт, а во вторник он вышел на работу. Ну, я в подсобке, где персонал переодевается, нашел его рюкзак, засунул в него куртку Лиз. Потом попросил Тома остаться после работы. Якобы выпить за ее скорейшее возвращение. Он все показывал мне ее фотографии в телефоне. Как будто у меня своих не было. Были… и даже более откровенные.
– Так это ты переслал ему фото Лиз в джакузи?
– Я.
– Когда? В тот же вечер?
– Не помню. Может, раньше, когда у меня план созрел. Вроде как бы он заревновал. Пока мы с ним выпивали, я добавил ему в пиво водки, и он быстро опьянел. Все повторял, что это его вина, что он не поехал с ней, и что он не знает, как теперь ему жить. Я шутливо сказал: «Ну и не живи». Мы даже посмеялись. Он пошел в туалет, а телефон на столе оставил. Я взял и отправил его матери суицидальную записку. «Мам, с этим грехом на душе дальше жить не могу. Прости. Прощай». Он был сильно пьян. Когда он вернулся, его совсем развезло. Я предложил отвезти его домой. Он в машине заснул, а я поехал в сторону Красных скал. Остановился неподалеку от обрыва. Бросил его рюкзак и телефон на землю, а самого слегка подтолкнул. Он, по-моему, и проснуться толком не успел.
– Ты знал, что Аманда ведет дневник настроений?
– Конечно. И не только знал, но и читал его регулярно. Не мог же я допустить, чтобы она с собой что-то сделала.
– Ну, да. Конечно… И ты послал ребятам угрозу рассказать о том ДТП, если они не изменят свои показания, данные днем раньше, в воскресенье.
Он снова молча кивнул. Расцепил сложенные на груди руки и оправил фартук. Эйлин смотрела ему прямо в лицо.
– Где и когда ты ее нашел?
– Ближе к Рождеству. Здесь, недалеко от гольф-клуба. Она шла вдоль обочины дороги. Даже странно, что никто из проезжающих мимо не обратил на нее внимания. Было довольно холодно и сыро, и ранние зимние сумерки уже наступали. А она была в летних розовых джинсах и легкой кофточке. Мокрые от дождя волосы свисали вдоль щек. Как будто она была на пляже, искупалась и вот – вышла из воды. Она была очень худой и качалась. Не то пьяная, не то обкуренная. Я, недолго думая, остановился, сгреб ее в охапку и запихнул в машину. Она как будто даже обрадовалась. Попросила воды. Я сунул ей бутылку и быстро привез сюда.
Он отер обеими ладонями лицо, как бы снимая с него невидимую пелену наваждения, и снова потянувшись к ножу, тихо спросил:
– У тебя еще что-то? Мне надо закончить готовку. Все уже остыло.
Эйлин в первую минуту удивилась такому спокойствию. И в эту минуту ее охватил страх. Липкий, леденящий. Понятно, что после такого откровения он не выпустит ее отсюда. Хорошо, если тоже сделает заложницей, а то и… Сейчас вот дотянется до ножа… Она сделала шаг вперед, приблизившись к столу и, не спуская глаз с ножа, как-то даже слишком спокойно спросила:
– Зачем ты отравил мою собаку?
– Какую собаку? – Его изумление было абсолютно искренним. – У тебя есть собака?
– Была.
40
Наступившую тишину, как тем самым ножом, что лежал между ними, прорезали звуки полицейской сирены. Машины приближались. Вой становился все громче, все пронзительнее.
Джонатан первым дотянулся до ножа и сделал выпад через стол, пытаясь дотянуться до Эйлин. Она не отступила, а вместо этого сделала шаг в сторону. Не ожидая такого маневра, Джонатан на секунду потерял равновесие и упал ничком на стол. Его рука с ножом была протянута вперед. Эйлин, воспользовавшись моментным замешательством, одним прыжком обогнула край стола и оказалась возле холодильника. Она протянула руку к ключу, сдернула его с крючка…
Почти одновременно с этим послышались быстрые, уверенные шаги, резкий настойчивый стук у входной двери и громкий женский голос:
– Полиция! Я вхожу! Всем оставаться на своих местах!
Дверь распахнулась. В проеме появилась фигура с черным шаром вместо головы и в черном оперативном костюме. Руки девушки были вытянуты вперед. Зажатые в них пистолет и фонарик поверх него закрывали и без того невидимое из-за шлема лицо. У нее за спиной стояли еще двое полицейских. Их черные силуэты на фоне всполохов синих огней казались картонными декорациями.
Позже, когда Оливия опять и опять расспрашивала Эйлин про это приключение, та не могла ответить, какое из шестых-седьмых-восьмых чувств подсказало ей, что ключ, который она сорвала с вешалки-подковы, и есть тот самый. Ключ к разгадке. И еще одно… Она знала, что должна найти Лиз до того, как это сделает полиция.
Эйлин толкнула заднюю дверь, и по помещению бывшей конюшни побежал сквозняк, как бы подталкивая Эйлин в спину. Джонатан обернулся на скрип двери.
– Где она?
Он кивнул в сторону заднего двора.
– Нож! Брось нож! Руки за голову! – слышалось у Эйлин за спиной.
Дверь в амбар открылась почти бесшумно. Эйлин ожидала, что там будет темно и сыро. Еще почему-то – она сама не знала почему – клише картины стокгольмского синдрома стояло у нее в голове, пока она пересекала двор. Она ожидала увидеть там еще и детскую кроватку с малышом. Ведь за столько лет не могла же Лиз не забеременеть.
На деле все выглядело совсем не так.
То, что когда-то было мастерской художника и, по представлению Эйлин, должно было быть заляпано краской и завалено кусками засохшей глины или алебастра, на самом деле было превращено в уютную студию. У входа даже стояли ящичек биотуалета и ширма, за которой просматривался электронагреватель воды и кронштейн с душевой насадкой.
В остальном комната была обычной гостиной: диван, два кресла, стеллаж с книгами, на стене напротив дивана плоский экран большого телевизора. Что особенно бросалось в глаза, так это обилие ламп и торшеров. И тем не менее только один из них был зажжен, погружая все остальное пространство комнаты в глубокий полумрак. Оба окна хоть и располагались в задней стене амбара и выходили на высокую зеленую изгородь, тем не менее, были закрыты плотными жалюзи.
Эйлин в первый момент показалось, что в комнате никого нет, но мерцание телевизора и тихий голос с дивана «Кто там?» заставили ее пройти вглубь. На диване, скрестив и поджав под себя ноги, сидела молодая женщина. Руки без колец и маникюра спокойно лежали у нее на коленях. Длинные, темные, почти черные волосы закрывали пол-лица. Создавалось впечатление, что она медитирует. Эйлин обернулась на телевизор. Там шел фильм «Один дома».
Эйлин подошла поближе. Теперь стала видна одежда девушки: пижама с мишками и звездами. Точно такая же, как была на Аманде несколько дней назад. На столике перед диваном стояла кружка с недопитым кофе и недоеденный тост с джемом.
– Аппетита нет? – сочувственно спросила Эйлин.
– Нет. С завтрака осталось. Скоро Джо принесет ужин.
– Не принесет.
– Почему?
– Сейчас узнаешь.
В это время девушка, наконец-то, откинула волосы назад и подняла лицо на гостью.
Второй раз за последние двадцать минут холодный липкий ужас охватил Эйлин.
На первый взгляд пленница была похожа на повзрослевшую Лиз, но, подойдя еще ближе и склонившись почти вплотную над ней, Эйлин поняла, что перед ней другая девушка.
Снова послышались громкие уверенные шаги нескольких пар ног. В комнате как-то сразу стало тесно. Зажегся верхний свет.
– Вы в порядке? – спросила все та же женщина-полицейский. – Вам придется проехать с нами.
На ней уже не было шлема. Ее светлые волосы выпали из-под заколки и рассыпались по плечам, закрывая собой погоны.
Она протянула обе руки к лже-Лиз, помогла ей встать с дивана. Полицейские, стоявшие в дверях, расступились, освобождая проход.
Проходя через гостиную основного дома, Эйлин сдернула со спинки дивана шотландский плед и накинула его на плечи затворницы. Та ей слабо улыбнулась.
Во дворе три полицейские машины уже выстраивались на выезд. В головной, на заднем сиденье, размещался Джонатан. Он как будто уменьшился в размере, голова ушла в плечи. Лицо спрятано между ладоней, плотно прижатых друг к другу браслетами наручников.