такой печи и обрела свой вечный покой Лиз. Следующей должна была стать некая любопытная особа.
– Так это Лора написала ту записку на салфетке в мой первый визит в паб?
– Да.
– Надо же! Я ее и не заметила там в тот вечер.
– Она вообще, если ты обратила внимание, и одевается, и ведет себя так, словно старается не попадаться людям на глаза.
– Да. Я заметила эту тенденцию у девушек, ставших жертвами насильников.
– Иногда, правда, она перебирает с алкоголем. – Джим как бы пропустил мимо ушей это замечание.
– Да. Ты прав. У Мартина на свадьбе, например. – Эйлин вспомнила, как Лора еще до начала ужина уже была сильно навеселе. – Погоди. Получается, что она за мной следила. Что-о-о?.. И Чипса отравила тоже она?
– Нет. Похоже, Чипс, как и подозревал ветеринар, стал жертвой догхантеров. Лора только воспользовалась этой новостью в надежде спугнуть тебя. Надеялась, что ты плюнешь на все и уедешь.
– Фигушки! Ты уже выяснил, чем она меня траванула?
– Она сама призналась, что бросила в твой чай таблетку аналептика, а когда ты, по ее представлению, уже заснула, вколола тебе что-то из семейства барбитуратов. Не забывай, она же фармацевт. Знает, что и как использовать. Видно, она ждала твоего визита и держала препарат в доме.
– Хреновый она фармацевт. Раз дозировку не рассчитала.
– Ты будешь писать рекламацию?
Они дружно рассмеялись.
– Не знала, что у тебя, Джим, есть чувство юмора.
– Ты еще многое про меня не знаешь. – Он вдруг лукаво подмигнул.
За дверью послышались шаги, и она приоткрылась. В щель протиснулось облако неуправляемых пружинок-волос. Из-под него выглядывало светло-кофейное личико Оливии. Она, как всегда без приветствия, вошла, осмотрелась, придвинула ближе к кровати свободный стул и обратилась к Джиму:
– Когда полиция вернет ей телефон? В справочную больницы невозможно дозвониться.
Эйлин обрадовалась.
– Так вы все-таки нашли мой телефон?
– И не только его, но и тебя благодаря ему. Конечно же, Билл и Лора не могли объяснить, что они делают на полусонной ферме в субботу вечером. Но когда один из полицейских обнаружил твой телефон в багажнике машины, это вынудило их заговорить. Кстати, ты зачем заперла дверь в амбар изнутри? Пришлось еще и спецбригаду вызывать. Вышибать засов.
– О’кей. Все поняла. В следующий раз сэкономлю деньги налогоплательщиков и оставлю дверь открытой. – Эйлин поставила на столик у кровати пустой стакан и протянула руку ладонью кверху. – Могу я получить свой телефон назад?
Джим пошарил в кармане пиджака и вытащил гаджет.
– Скажи «спасибо». Я тебе его зарядил.
– Спасибо, – хором ответили подруги.
– Джим, можно теперь мне? – добавила Оливия. – Тебе пора следующие преступления раскрывать, а нам по-девичьи посекретничать.
49
До возвращения в Оксфорд оставалось еще почти три недели.
Фотографии Эйлин не сходили со страниц местных газет. Они постепенно переходили с первых на вторые-третьи, но новость оставалась новостью, обрастая деталями и подробностями. Правда, статьи становились все короче и фотографии все мельче, но журналисты не прекращали подогревать интерес к делу без вести пропавшей школьницы, а также к истории бедной дурочки-цыганочки.
Эйлин потеряла интерес к этому делу. Дороти по инерции еще вырезала и складывала в отдельную папочку все, что включало имя Эйлин Колд, но и ее пыл постепенно умерился, в доме наступили такие приятные тишина и покой.
Прекратились звонки в дверь. Журналисты потеряли надежду вытащить еще хотя бы слово из Эйлин и перебрались на Саммерс-стрит к дому Барлоу. Там они дотошно расспрашивали соседей. Их рассказы и «воспоминания» становились то новой сенсацией, то ее опровержением. Казалось, что у журналистов в преддверье мертвого сезона открылся новостной конкурс-марафон: кто больше соберет и выставит напоказ грязного белья.
Обыватели не уставали судачить и перемывать бедные кости Джонатана Роя и Билла Барлоу, а Эйлин только однажды в разговоре с Оливией как бы вскользь заметила, что ни Харви Лукас, ни Хью Уайтфилд не привлекают к себе внимания, их имена ни разу не промелькнули в прессе.
Кому-то очень не хотелось видеть продолжение расследования с переходом от поимки убийцы Лиз к поиску путей наркотрафика.
– О! Неугомонная ты моя, – воскликнула на это Оливия, – может, тебе и не возвращаться в твой дурацкий Оксфорд? У тебя, похоже, уже созрела тема докторской диссертации. Забудем про диплом.
– Я бы и рада про него забыть, но докторскую недипломированному специалисту никто не утвердит. Так что все по порядку. Мы к этой теме еще вернемся.
– Кто бы сомневался. Так что? После защиты – домой? Расстаемся ненадолго?
– Ненадолго, – согласилась Эйлин.
Впервые за многие годы Эйлин с удовольствием проводила время с семьей.
Она не спешила складывать факты в слова дипломной работы. Слова были сухи, а факты все еще оставались живыми. Она никак не могла отделить себя от происшедших с ней событий. И потому с удовольствием читала, помогала Дороти на кухне, однажды даже присоединилась ко всей компании, когда семья отправилась далеко в море рыбачить с катера. Было весело.
Единственное, что она прекратила – это утренние прогулки вдоль пляжа. Без Чипса они как бы потеряли свой смысл. Странным образом отсутствие собаки напоминало и об отсутствии бойфренда. Но об этом Эйлин не сожалела. Правда, иногда задумывалась о том, что скажет, когда встретит Дэнни в коридорах университета, но шанс встречи был невелик. Лекций-то больше не будет, а так, если и пересекутся где-то, то можно сделать вид, что не заметила его. Скорее всего, он сделает то же самое.
50
Конец сентября на побережье Английской Ривьеры, пожалуй, самое красивое время года. Разноцветное буйство летних красок уступает место полутонам. Горизонт над морем все чаще прячется в дымке, и граница между небом и морем становится невидимой. Тени деревьев удлиняются, а тени их крон теряют свою густоту. Солнце золотыми нитями пробивается сквозь поредевшие ветки, отчего земля вокруг деревьев становится похожей на шкуру жирафа.
Именно таким золотисто-пятнистым днем Генри Колд вез свою дочь на вокзал. Она попросила поехать пораньше. Хотелось без домашней суеты посидеть и тихо поговорить, как говорится, «тет-а-тет» до отхода поезда.
Двери привокзального кафе были открыты в обе стороны – на платформу позади него и на веранду рядом с входом в здание вокзала. Народу почти не было. На веранде несколько столиков. Генри подкатил чемодан Эйлин к одному из них, а Эйлин направилась к барной стойке.
– Тебе чай или кофе? – спросила она уже из дверей.
– Без разницы. Возьми то же, что и себе.
Через пару минут она вернулась. На подносе два бумажных стаканчика и один круассан, щедро обсыпанный шоколадной крошкой.
– А тебе круассан? Разве ты не любишь? – удивляется отец.
– Нет. Этот как раз мне, а тебе с твоим диабетом пора забыть про мучное и шоколадное. Вот, – она положила перед ним маленький пакетик соленых орешков, – это тебе.
– Спасибо за заботу.
Эйлин села напротив отца. У нее заметно дрожали руки.
Стаканчик почти выскользнул из мокрой от волнения ладони.
– Что? Что опять? Почему ты опять такая нервная?
Она обтерла ладони о колени и, наклонившись под стол к своему рюкзачку, слегка подула на них. Дыхание восстановилось. Она достала большой А4 конверт.
Как только конверт оказался у нее в руках, она моментально успокоилась. Выпрямилась и положила его на столик перед отцом.
– Взгляни.
Генри привычным жестом выудил из нагрудного кармана рубашки очки, расправил дужки. Не спеша заправил их за уши. Спокойно достал из уже открытого конверта одинокий лист бумаги. Им оказался бланк лаборатории DDC – DNADiagnosisCentre.
Далее шла таблица из четырех колонок с непонятными аббревиатурами и цифрами. Колонки аллелей носили названия: «отец», «дочь», «сын». Разобраться в цифрах было невозможно. Но внизу под таблицей было написано жирным курсивом:
Совпадение:
совпадение отец – дочь 99,999 %.
Совпадение отец – сын 99,999 %,
дочь – сын 85 %.
– Я рад, что ты теперь все знаешь.
– Нет, папа, это далеко не все. Хотелось бы побольше.
– Эйлин, ты же знаешь, мы не так давно говорили об этом. Твоя мать была психически нездоровой женщиной. У нее была, как говорила твоя бабушка, «больная совесть». Ей было стыдно за всех и вся. За то, что живет в достатке. За красивые платья, которые я ей покупал. Она раздавала деньги попрошайкам, не глядя на достоинство купюр. Люди смеялись над ней и пользовались ее щедростью.
– Я помню.
– Как ты можешь помнить это? Ты еще крошкой была.
– Нет, не это. Я помню наш разговор на свадьбе Мартина. Ты мне это уже рассказывал.
Он как будто бы не услышала ее ответа.
– Периодически Анна проходила курс лечения, но и тогда покоя не было. Она ударялась в пышное веселье. Закатывала огромные вечеринки, покупала самые дорогие вина и деликатесы. Нас всех штормило от перепадов ее настроений. Уходя утром, я никогда не знал, в какой дом приду вечером. Вдруг она нашла на улице каких-нибудь бродяг, привела их в дом и раздала им все без разбору – от антиквариата до какой-нибудь обгоревшей кастрюли с кухни. Я боялся, что в пылу своей щедрости она отдаст кому-нибудь и тебя. Мы, семья, твои дед и бабушка тогда еще были живы, мы настояли на том, чтобы ей были прописаны серьезные антидепрессанты. Они на какое-то время помогли. Она перестала чудить и закрылась в себе, как моллюск в раковине. В прямом смысле. Если кто-то из нас силой или обманом пытались вывести ее из дома, она начинала плакать, кричать и упиралась в открытую дверь так, что ее было невозможно сдвинуть с места.