Я увидел, как на суровом лице седовласого предводителя отразилась печаль, и он сказал, что барон де Вернуа уже никому не сможет воздать возмездием в этом мире, и велел своим людям отпустить меня, что и было немедленно выполнено.
Старый разбойник представился нам Гийомом Дюбуа. Он был оруженосцем и слугой барона де Вернуа, на протяжении тридцати лет сопровождая того во всех походах и сражениях, в том числе и на Святой земле. Встречал он и лорда Валентайна и потому узнал его меч, который теперь принадлежал мне. Нам предстояло узнать горестные вести: два года назад по приказу короля Филиппа орден тамплиеров был разгромлен, а рыцари схвачены по всей Франции едва ли ни в один день. Эта участь постигла и барона де Вернуа, который, по слухам, умер в заточении от пыток, но не опозорил себя малодушием и не признал всех тех лживых и чудовищных обвинений, которые были предъявлены тамплиерам. Замок его сменил владельца, а слуги разбежались. Что же до Гийома Дюбуа, то он собрал нескольких верных своему бывшему господину солдат, к которым примкнули и некоторые из местных бродяг, и теперь разбойничает на дорогах, громя обозы и убивая слуг короля.
Так мы распрощались с надеждой получить помощь и защиту в замке старого рыцаря-тамплиера. Леди Вивиен была очевидно расстроена этими известиями и, когда Гийом спросил ее, зачем мы ехали в замок барона, честно поведала о страшной участи своего отца, о лорде Марвере и о том, что мы вынуждены спасаться бегством, словно сами являемся преступниками, а не жертвами преступления.
— Мне очень жаль, что я мало чем могу помочь дочери славного лорда Валентайна, — сказал Дюбуа. — Разве что дать немного денег из наших запасов. Но я обещаю и клянусь, что никто из ваших врагов теперь не пройдет по тем дорогам, за которыми мы следим. Пусть сейчас я разбойник, но не забыл о воинской чести и не позволю свершиться несправедливости в отношении леди.
Напутствуемые этим обещанием, мы попрощались с теми, кто еще совсем недавно составляли свиту блестящего рыцаря, а ныне стали лесными разбойниками вне закона, и продолжили наш путь на юг, будучи в подавленном состоянии духа и не вполне понимая, что делать дальше. Впрочем, у леди Вивиен вскоре появился какой-то план, и она сказала, что нам нужно теперь ехать на самый юг Франции, в Прованс, и добраться до Марселя. Мы продолжали двигаться, соблюдая все возможные предосторожности, хотя я надеялся, что преследователи давно уже потеряли наш след.
Увы, это было не так: чем дальше мы шли на юг, тем более ощущали их присутствие. Останавливаясь на постоялых дворах, мы все чаще ловили на себе косые взгляды лесных бродяг и слышали у нас за спиной перешептывание сумрачных местных жителей; все чаще нам приходилось отвечать ложью на настойчивые вопросы о том, кто мы и куда едем, и не один и не два раза мы срывались с места и уходили из таверн и трактиров окольными путями, ища ночлег в лесу, чтобы избежать встречи с лазутчиками зловещего Некроманта. Видимо, посланники лорда Марвера привлекли на свою сторону всех негодяев окрестных мест, посулив за наши головы большую награду, и теперь мы нигде не могли чувствовать себя в безопасности. Я почти вовсе перестал спать: ночью я лишь дремал час или два вполглаза, прислушиваясь к каждому звуку и шороху, так что, когда мы наконец достигли Прованса и миновали Авиньон, мир вокруг казался мне посеревшим и выцветшим, как старая гравюра, а тяжелое небо наваливалось сверху гнетом тяжкой усталости. Один раз я на минуту заснул прямо в седле, и мне привиделось, будто деревья вокруг дороги ожили и протянули к нам свои искривленные ветви, так что проснулся я с неистово бьющимся сердцем и до боли в пальцах сжимая рукоять меча.
Леди Вивиен тоже тяжело переносила этот длинный переход и постоянное щемящее чувство тревоги: она побледнела, осунулась и к концу ноября все больше походила на измученную и растерянную девочку-подростка, утратив свою обычную гордую осанку и решительный, непреклонный вид.
Наконец, когда до Марселя оставалось уже не более двух-трех дней пути, мы решились остановиться на ночлег в затерянной таверне, мимо которой вилась едва заметная лесная тропа. Задняя стена этого покосившегося строения вросла в лесистый склон, из которого сквозь заросли травы и кустарника проглядывали скальные выступы. Темные бревна и покатая крыша были покрыты мхом, а сама таверна была такой низкой, что два ее этажа вполне могли бы сойти и за один. Она больше походила на место сборищ местных ведьм и оборотней, нежели на людское пристанище, но зато здесь было тихо, безлюдно, и нам не приходилось опасаться, что кто-нибудь из постояльцев окажется соглядатаем преследующего нас Некроманта.
Хозяин, древний и словно бы замшелый, как и его таверна, отвел нам единственную крохотную комнатку на втором этаже, лестница в которую вела не через коридор, а просто упиралась в деревянный люк в полу у самой стены. И когда мы поднялись, я поставил тяжелый табурет прямо на этот люк, сел, прислонившись к стене, и стал по обыкновению ждать, когда леди Вивиен завершит свои занятия по переписыванию книги, которым ей в последнее время приходилось предаваться нечасто. Я смотрел на фарфорово-бледное лицо моей леди, почти прозрачное в трепещущем свете свечи, на ее правильные черты, тонкие пальцы, сжимающие перо, и, к величайшему своему стыду, вдруг заснул так быстро и так крепко, как будто усталость, как коварный противник, сразила меня неожиданным ударом палицы.
Проснулся я так же внезапно, как и уснул. Вокруг стояла та глухая тишина дремучей ночи, какая бывает лишь в последние, похожие на заповедную территорию ночные часы, куда заказан вход бодрствующему сознанию. Даже огонек свечи горел тихо и ярко, словно опасаясь нарушить легким потрескиванием цепенящее молчание мира. И я увидел, что леди Вивиен стоит прямо передо мною, почти касаясь головой низкого потолка, и ее тень, закрывшая половину комнаты, чуть трепещет на стенах и потолке, как будто пытаясь вырваться на волю и слиться с бесконечной тьмой за стенами таверны. Шнуровка на лифе багрового платья леди была слегка распущена, а в руке она держала небольшую плоскую флягу на кожаном ремешке. Даже в неверном свете свечи я заметил, что от усталости и изможденности леди не осталось и следа: лицо более не было прозрачным и бледным, а отливало теплым румянцем; длинные локоны цвета черной меди снова обрели густоту и живость, и от всей ее фигуры исходило такое ощущение внутренней силы, что я вновь поразился тому, как удается моей госпоже так быстро побеждать крайнюю утомленность. Я бросил взгляд на узкую кровать: постель не была разобрана, зато на столе по-прежнему лежали листы пергамента и раскрытая книга. Тем временем леди, не сводя с меня пристального взгляда, медленно наклонилась и подняла с пола небольшой металлический предмет, круглую крышечку от ее фляги, падение которой, судя по всему, и послужило причиной моему пробуждению.
— Прости, Вильям, — сказала леди Вивиен, — я не хотела беспокоить твой сон.
Я рассыпался в извинениях за свою неподобающую сонливость, но леди жестом остановила меня. Она закрыла флягу, которую по-прежнему держала в руке, набросила кожаный ремешок себе на шею и, еще больше ослабив шнуровку на платье, убрала флягу на грудь под одежду, заставив меня отвести взгляд и покраснеть, что, я надеюсь, было не слишком заметно в полумраке комнаты. И когда я снова поднял глаза, леди уже сидела за небольшим столом и пригласила меня сесть напротив. Я взял табурет, сделал два шага и сел, и тогда леди Вивиен спросила меня:
— Что ты знаешь о моем отце, Вильям?
Я промолчал, не зная, какой ответ хочет услышать от меня моя госпожа.
— Тебе известно о его ученых занятиях? — снова спросила она, и я опять промолчал, теперь уже из уважения к доброй памяти о моем покойном лорде. Леди Вивиен посмотрела мне в глаза, потом отвела взгляд, задумалась, и негромко заговорила: — Мой отец отправился в последний крестовый поход совсем молодым рыцарем, взыскующим подвигов во имя правого дела, и это стремление к истине вело его потом всю жизнь. Сам поход нельзя было назвать ни победоносным, ни даже сколь либо удачным. Во время пребывания в Тунисе вспыхнула эпидемия лихорадки, и мой отец был в числе заболевших. К тому времени, как он смог побороть болезнь и снова подняться на ноги, часть рыцарей уже вернулась обратно, и многие из них погибли в морских штормах, а другие, вместе с будущим королем Эдуардом, отплыли в Сирию, чтобы продолжить затем поход в Палестине. Отец, вместе с еще несколькими товарищами, добрался до Египта, и там, в Александрии, случилось так, что он познакомился с древними мистериями и учением Гермеса Трисмегиста. Тайные науки об устройстве и природе мироздания так увлекли его, что он продолжил изучение их и в Акко, куда прибыл, чтобы соединиться с рыцарями принца Эдуарда. В этом городе не было недостатка ни в старинных книгах, ни в учителях, и мой отец стал прилежно заниматься астрологией, алхимией, теургией, а потом и каббалой под руководством знаменитого рабби Иехиэля. Из-за этой своей увлеченности он оставался в Акко и после того, как принц Эдуард, раненный посланным к нему убийцей, покинул Святую землю и вернулся в Англию. Потом город пал: постоянные распри между рыцарскими орденами позволили мамлюкам султана Ашраф Халиля взять город и вырезать почти всех христиан. Как ты знаешь, мой отец чудом спасся, пройдя через подземные ходы тамплиеров к пристани, но я еще слышала, что немалую роль в этом его спасении сыграла сарацинская девушка, которая так любила отца, что ради него приняла христианскую веру, а потом и пожертвовала собственной жизнью.
Речь моей леди звучала напевно и плавно, как будто она рассказывала старинную песнь о героях.
— Больше всего моего отца интересовала алхимия, и в особенности получение истинного эликсира, но не того, что преображает неживую материю, а того, который может сделать совершенной человеческую природу. Отец мечтал создать панацею, что навсегда избавит людей от болезни, страданий, и даже от самой смерти. Он сделался одержим этой идеей, но годы проходили в сотнях опытов и экспериментов, а попытки получить эликсир так и оставались тщетными. Отец дов