инженера. Из окна с покосившейся рамой была видна узкая длинная площадь, на которой и должна состояться встреча. Напротив возвышалась угрюмая громада того самого гигантского корпуса, где на крыше дежурила одна из групп, а справа и слева виднелись две дороги, ведущие на площадь и похожие на провалы ущелий между темными скалами каменных зданий.
Прошла ночь с густым снегопадом, который временами так затруднял видимость, что Шут начинал беспокоиться и посылал своих людей в пешее патрулирование территории. Потом проснулось хмурое блеклое утро и дождь смыл остатки снега, превратив его в грязные лужи. Начиная с полудня Шут каждые два часа звонил Абдулле и докладывал ему обстановку, а сам выслушивал такие же доклады по рации от своих групп каждые полчаса. Так минуло еще шесть часов, и скучный серый день сменился тоскливыми сумерками. Шут и его люди сидели на продавленных креслах, пили чай из термосов, иногда негромко перекидывались парой фраз, но чаще молчали, прислушиваясь к пустой тишине, и временами из глубины давно заброшенного здания доносились далекие звуки: то что-то коротко звякало, отдаваясь эхом, то вдруг дребезжало оконное стекло, то раздавался неожиданно близкий хруст бетонного крошева, словно отзываясь на чьи-то шаги. Шут думал, что, окажись он тут один, то бежал бы без оглядки до тех пор, пока не оказался за воротами, подальше от этих странных звуков и неприятного ощущения постоянного тяжелого взгляда, окружающего со всех сторон. Но снова включалась рация, он слышал голоса своих людей и говорил себе, что бояться нечего, потому что он все сделал правильно и у него все под контролем.
И вот теперь Шут не понимал, как это могло произойти. Он сидел в кресле у окна и, кажется, глубоко задумался, а может быть, даже немного задремал тем тонким сном, в котором собственные мысли становятся зримыми и неотличимы от легких и ярких сновидений, как вдруг почувствовал прикосновение к шее. Прикосновение, которое не спутаешь ни с чем: тонкий холод острой стали.
Шут замер, глядя в окно перед собой. Чьи-то умелые и быстрые руки сняли с его плеча автомат, вытащили пистолет из кобуры и кинжал из ножен на бедре. После этого ему разрешили повернуться.
Два его человека темными бесформенными кучами лежали там, где сидели до этого. На столе рядом с одним из них по-прежнему стоял открытый термос и дымился паром металлический стаканчик с чаем. Винтовка с прицелом ночного видения осталась на месте, прислоненная к стене. Перед Шутом стояла женщина: высокая, стройная, короткостриженая, с сильной спортивной фигурой, затянутой в черный комбинезон и бронежилет, каких он раньше никогда не видел: гибкий легкий доспех повторял контуры тела и разительно отличался от тяжелой штурмовой брони, которая висела на его плечах, как кираса. У входа и у дальней стены рядом с распростертым безжизненным телом одного из его бойцов замерли две темные фигуры, тоже в броне, шлемах с глухими защитными стеклами и с короткими автоматами в руках. Такой же автомат висел на боку у стоящей перед Шутом женщины, а в руке она держала длинный нож, похожий на уменьшенную копию самурайского меча.
«Танто, — неожиданно всплыло в памяти слово. — Этот нож называется танто».
Женщина мягко опустилась в кресло напротив, не сводя с него пристального взгляда холодных глаз, мерцающих как серебро. Шут смотрел на ее красивое, удивительно правильное лицо, на эти мерцающие ледяные глаза и думал, что еще никогда в жизни не видел ничего страшнее. Хотя возможно, это слово не вполне подходило сейчас для описания его ощущений: страшными бывают уродство или злоба, а, глядя на эту женщину, Шут чувствовал себя так, словно заглядывал в глаза древним давно угасшим звездам, а может быть, той темной части мироздания, которая разрушает галактики или стирает созвездия с ночного неба.
— За что тебе платят? — спросила женщина, и при звуках ее голоса Шут вздрогнул.
— Я… это… не…
— Пожалуйста, успокойся. И просто ответь мне на вопрос: за что тебе платят?
— За работу, — выдавил Шут.
— Хорошо. И в чем она сейчас заключается?
— Наблюдение. Координирую группы, потом звоню… шефу.
— Группами руководишь ты?
Шут на секунду задумался, сглотнул комок в горле и кивнул.
— Сколько всего групп?
— Пять, — Шут откашлялся. — Пять групп.
Женщина одобрительно кивнула.
— Молодец. У тебя пока получается выжить. Скажи мне, а нет ли еще одного или двух отрядов, которые не выходят на связь по рации, чтобы их нельзя было обнаружить, и находятся в запасе на случай непредвиденных обстоятельств?
Шут помотал головой.
— Нет.
— А очень зря, — укоризненно сказала женщина. Потом чуть коснулась пальцами уха и, продолжая смотреть в глаза Шуту серебристым холодным взглядом, отчетливо произнесла: — Первый — четвертый, подтверждаю ликвидацию. Центр у меня.
Видимо, от страха чувства Шута неимоверно обострились: в таком состоянии человек может слышать, как падает звезда и как шепчутся сны. Сейчас он буквально кожей ощутил, как в один миг оборвалась дюжина жизней.
— Итак, тебе платят за работу, — снова обратилась к нему женщина. — Может быть, тебе платят и за то, чтобы ты умер?
— Нет.
— В таком случае я предлагаю тебе немного поработать для меня и получить в качестве оплаты свою жизнь. Ты будешь по-прежнему звонить своему шефу и говорить, что все в порядке. Конечно, это будет означать, что ты плохо выполняешь ту работу, за которую тебе платят деньги. Так что придется выбирать: добросовестное исполнение своих обязанностей или жизнь.
— Я все сделаю, — сказал Шут. Сейчас он действительно был готов сделать все.
— Хорошо. Когда ты должен звонить следующий раз?
Шут посмотрел на часы.
— Сейчас.
— Тогда не будем изменять традиции.
Шут с трудом расстегнул нагрудный карман, непослушными пальцами достал мобильный телефон и два раза ткнул в зеленую кнопку, повторяя последний вызов. В динамике раздавись монотонные сдвоенные гудки.
«А вдруг он не ответит, что тогда?» — мелькнула было паническая мысль, но тут гудки прервались и послышался знакомый каркающий голос:
— Слушаю, говорите, ну.
— Босс, это Шут. У нас все тихо.
— Хорошо, отбой, — прокаркал голос, и разговор прервался.
Шут убрал телефон и посмотрел на женщину.
— Отлично. Ты вполне справляешься.
Она выпрямилась в кресле и слегка потянулась как кошка, всем своим гибким и сильным телом.
— Похоже, нам придется провести много времени вместе, — сказала она. — Так что давай знакомиться. Меня ты можешь называть Хлоя. А как зовут тебя?
— Игорь, — честно ответил Шут.
— Ну что ж, Игорь. Предлагаю о чем-нибудь поговорить. За хорошим разговором время летит быстрее, правда?
Шут кивнул:
— Правда.
— Какие книги тебе нравятся, Игорь?
Шут посмотрел на мертвые тела своих товарищей, лежащие у окон, на два черных силуэта в броне и шлемах, замершие в темных углах, на женщину с серебристыми глазами, сидящую напротив.
— Не знаю… мне разные нравятся. — И, помолчав, добавил: — Я люблю романы ужасов.
Огромный деревянный парусник «Мария Селеста», на двух этажах которого располагались модное кафе и один из лучших ресторанов в городе, неподвижно застыл у набережной недалеко от моста. И хотя он был почти точной копией легендарного загадочного судна, сейчас, в неверном сумеречном свете наступившего вечера, освещенный прожекторами, сияющими на его мачтах, как огни святого Эльма, парусник больше походил на другой знаменитый корабль, «Летучий голландец», прибывший сюда на пути своих скитаний в мировом океане.
Абдулла сидел в ресторане на втором этаже и смотрел на город. По случаю его визита ресторан был закрыт для посетителей, только в дальнем углу за пустым столом располагалась пара его молчаливых охранников, иногда бесшумно пробегал через зал бледный и сосредоточенный официант, да время от времени мелькало в дверях озабоченное лицо управляющего. За толстым стеклом панорамных окон в дождливом полумраке неестественно ярко светились Ростральные колонны, мосты, повисшие над темной водой, как причудливые гирлянды, и сияли парадные набережные: картинный и фальшивый фасад города-призрака, похожий на золоченую маску, надетую на иссохшее лицо мумии. Абдулла пил коньяк, но коллекционный «Chabasse» не приносил сегодня никакого удовольствия. Глядя на торжественную панораму города за окном, Абдулла вспоминал совсем другие города и другие пейзажи.
Вот горы, их склоны покрыты густым лесом, а вершины сияют снежной белизной на фоне яркого синего неба; вот ущелья, изрезанные яростными мелкими речками с каменистым дном, зеленые долины, маленькие селения, жители которых смотрят настороженно и испуганно, когда он и его товарищи тяжелой поступью проходят по пыльным дорогам между покосившихся домишек. Вот разрушенные войной города, пустые каменные остовы домов, выпотрошенных взрывами снарядов, железные тела сгоревших мертвых танков. Вот он сам, молодой, усталый, голодный, злой и грязный, и на его плечи тяжело давят ремень автомата, бронежилет и лямки большого рюкзака. Он чувствовал себя в своей стихии, война любила его, и он платил ей взаимностью, умудряясь выживать там, где остальных настигала неминуемая смерть. Потом тот самый роковой, последний бой, долгое отступление по лесам с преследующими их по пятам отрядами спецназа, снова бой и шесть пуль, которые разорвали его тело и надолго отправили к самой границе жизни, за которой его ждала клубящаяся злая тьма. Тогда ему повезло. Пусть и далеко не бескорыстный, но искусный хирург спас ему не только жизнь, но и здоровье, чудом избавив от участи навсегда остаться калекой, а потом сделал так, что молодой бандит оказался в глазах властей героем-ополченцем, так что в далекий северный город Абдулла прибыл не как беженец-нелегал, а как героический ветеран боевых действий.
Потом были поиски работы, месяцы жизни мелкими грабежами и налетами, пока ему снова не помог счастливый случай — и вот он уже работает в охранной структуре Германа Галачьянца, бизнесмена номер один в этом городе. И Абдулла не упустил свой шанс, делая свое дело старательно, рьяно, так что его усердие не осталось незамеченным. Неформальное, но очень эффективное подразделение Абдуллы подчинялось напрямую самому Галачьянцу, что вызывало зависть у некоторых его коллег из официальной службы безопасности, зависящих от бесконечного числа директоров, управляющих и руководителей, делавших вид, что помогают в управлении бизнесом, хотя, по глубокому убеждению самого Абдуллы, они только путались под ногами и превращали самое простое дело в сложный и бесконечно затянутый процесс. Сам Абдулла всегда предпочитал прямой путь и быстрые решения.