– Вам тут нравится? – прозвучал сверху голос Трока.
– В яме? Не очень.
– Нет, я имею в виду Северосумск.
– Да, неплохой город.
Аркадий Леонидович водил фонарем: четыре выступающих камня, похожие на низкие сиденья или постаменты; небольшая каменная полка на уровне груди на закругленной стене; еще один камень, плоский, лежит под ногами. И следы, множество разных следов: их было так много на истоптанном плотном песке, что они перекрывали друг друга и трудно было определить, особенно в темноте, чьи они – мужские или женские. Впрочем, само по себе это еще ничего не значило: наследить могли михайловские археологи или коллеги-историки из Петербурга. Искать нужно что-то другое: следы пламени, копоти, может быть, крови…
– Знаете, я ведь тут всю жизнь прожил. – Трок наверху, похоже, разговаривал сам с собой. – Мой отец работал инженером на «Созвездии», попал по распределению после института. Я помню этот город другим. Людей было больше в два раза, предприятия работали в полную силу, строили крейсеры, подводные лодки. Помню, как вот в этом поселке еще жили люди, рыбаки, кажется. А теперь здесь только развалины. Да и тех скоро не станет.
Ни следов подпалин, ни капель воска, ни пятен, похожих на кровь. Аркадий Леонидович нагнулся, внимательно осмотрел лежащий по центру камень: на ребрах змеились царапины и едва заметные сколы. Он поднял глаза и увидел черную щель в стене. Похоже, кто-то вытащил камень оттуда. Зачем?
– Я много читал в детстве. В основном про морские походы и приключения. А вот как раз на этом месте мы еще мальчишками часто гуляли, и я любил смотреть в море. Оно тут всегда, как сейчас, тусклое и серое. И небо такого же цвета, сливается с морем. Если долго смотреть вдаль, то поверишь, что где-то там и правда есть край земли. Не в смысле обрыва, с которого можно свеситься и увидеть слонов и черепаший панцирь, а другой край, предел мира. И если долго плыть, никуда не сворачивая, то незаметно для себя перейдешь этот предел и окажешься нигде: туман и ничего больше. А наш город стоит на последней кромке суши перед этой туманной бесконечностью. Я думал об этом, смотрел, вот как сейчас, пока не становилось страшно, как будто заглядываешь в бездонную глубину и ждешь, что оттуда сейчас что-то явится… Что-то огромное и нечеловеческое.
Аркадий Леонидович не слушал. Он с натугой перевернул плоский камень, увидел под ним нечто белесое и продолговатое и запустил пальцы в стылый плотный песок. Слежавшиеся мокрые комья посыпались с длинных черных синтетических волос. В руках у него было тонкое обнаженное пластиковое тельце куклы и ее оторванная, беспощадно раздавленная голова. Чудовищно изуродованное игрушечное лицо таращилось в полумрак одним огромным размалеванным глазом.
Он охнул и сел.
– Все в порядке? – Голос Трока зазвучал из отверстия лаза. – Что-то нашли?
Биение сердца отдавалось в пальцах, державших изувеченную куклу.
– Да. То есть нет. Почти.
Аркадий Леонидович осторожно пристроил пластмассовый трупик на место, присыпал песком и накрыл сверху камнем. Встал, посветил фонарем, немного подвинул – да, теперь точно как было. Отряхнул брюки и направился к лестнице.
– Я вылезаю.
Трок протянул сверху руку.
– Давайте помогу. Держитесь. Вот так.
Они снова стояли рядом. Аркадий Леонидович тяжело дышал, наполняя легкие тугим морским ветром.
– Я к чему это все рассказываю. – Трок опять посмотрел туда, где за остовами разваливающихся домов шумело свинцовое небытие холодного моря. – Это мой родной город. Отец говорил, что, если не можешь ничего улучшить там, где живешь или работаешь, – уходи. А мне нравится здесь. Так что вот вся эта история с новым терминалом и портом – это не только деньги. Это еще рабочие места, отчисления в бюджет, новые люди, новая жизнь, не такая, как раньше, но, может быть, еще лучше. Хочется как-то исправить мир, понимаете?
– Да, – ответил Аркадий Леонидович. – Это я понимаю.
Они еще помолчали немного. Потом Трок поежился, застегнул пальто и сказал:
– Ладно, пойдемте отсюда. Вам достаточно того, что увидели?
Хлопнули дверцы. Салон автомобиля после промозглого стылого ветра был расслабляюще теплым, как турецкая баня. Водитель Андрей завел двигатель.
– Да, пока этого хватит, – ответил Аркадий Леонидович. – Если можно, еще один вопрос.
– Задавайте.
– Кто такая Львова? Та, что из «Северной Веды»? От ее имени очень много публикаций в Сети про капище.
Трок поморщился.
– Львова? Идиотка. Родилась здесь, уехала в Москву, вышла там замуж за какого-то то ли ресторатора, то ли продюсера. Развелась, вернулась в Северосумск. Потом с чего-то решила, что она духовный наставник, эзотерик, не знаю, как это еще называется. Собрала таких же сумасшедших и назвала «Северной Ведой». Я считаю, просто пытается денег заработать. Читает какие-то лекции, курсы ведет, пару книжек напечатала, кажется, за свой счет. Одно время даже именовала себя ведьмой.
– Ах вот как. Ведьмой.
– Говорю же, идиотка. Кстати, именно Львова первой учинила переполох вокруг этой ямы.
– В смысле?
– В ночь, когда обнаружили святилище, она со всем своим выводком оказалась на стройплощадке раньше меня. Я утром приехал, а они уже толпились вокруг. Устроили целое камлание с поклонением духам и прочим в таком роде.
– Очень интересно. И как она объяснила такую осведомленность?
Трок пожал плечами.
– Да никак. Несла что-то про мистический зов, откровения и видения.
– А вы?..
– Проверил, естественно. На всякий случай. Никто из тех, кто работал в ночную смену, ей не звонил. И она никому не звонила. Так что черт ее знает, откуда ей стало известно. Честно, я и не задумывался об этом. Понимаете, с точки зрения экономической выгоды Львова вообще лицо не заинтересованное. Единственные дивиденды, которые она получает от такой находки, – это возможность постоянно напоминать о себе. Недавно даже пыталась прорваться через охрану; кстати, репортаж был об этом на Региональном канале, не видели?
– Нет, – ответил Аркадий Леонидович. – Видимо, пропустил. Но теперь посмотрю обязательно.
Range Rover остановился у проходной «Лиги».
– Ну что ж, я обратно в офис, – сказал Петр Маркович. – Если хотите, Андрей может подвезти вас до дома.
– Нет, спасибо. Я прогуляюсь.
– Тогда всего доброго. – Трок протянул руку. – Надеюсь, у вас что-нибудь получится. Если понадобится помощь или появятся новости – сообщайте.
Аркадий Леонидович попрощался и вылез из машины. Трок перегнулся через сиденье:
– Мне просто интересно: вы уже знаете, с чего начнете?
Аркадий Леонидович улыбнулся. Это была предвкушающая улыбка человека, которому дали повод нарушить слишком долгое воздержание.
– Да. Я знаю.
– Никогда больше.
– Никогда.
– Все, забыли.
– На хер, хватит.
Они сказали это друг другу еще в воскресенье, по телефону, а во вторник, встретившись в школе с утра, вместо приветствия повторили:
– Никогда. Забыли. Хватит.
Прошедшие два дня были адом. Как потом оказалось, это было всего лишь его преддверие.
После того как мама сказала, что уйдет на всю ночь, Женя заперся на щеколду и сел на пол, прислонившись к двери спиной. Он слышал торопливый топот босых ног по квартире, стук дверцы гардеробного шкафа, громкие звуки музыки: мама всегда включала что-нибудь развеселое и бодрящее, когда собиралась уйти из дома в субботу. Потом музыка стихла. По линолеуму простучали высокие каблуки. Из кухни понесло легким запахом табака и ментола. Женя знал, что сейчас мама сидит у приоткрытого окна на кухонной табуретке, закинув ногу за ногу так, что тонкая ткань короткого платья задирается вверх, скользя по гладкой блестящей коже, курит, чуть щуря глаза, и ждет звонка. Он тоже ждал, сжав кулаки и зажмурившись, чтобы не дать пролиться горячим и злым слезам. Но время шло, а ничего не происходило. Только дым ментоловых сигарет чувствовался все сильнее. Почти через сорок минут звонок все же раздался, но, хоть мелодия его была та же, звучал он тревожно. Женя слышал, как мама бросила в трубку несколько коротких, обрывистых фраз, а потом почти побежала к двери.
– Сынок, я в больницу! – крикнула она. – Меня вызвали, что-то случилось!
Голос у нее был обеспокоенный.
Он остался один. Большая квартира наполнилась пустой тишиной, от которой звенело в ушах. Женя включил телевизор, зажег везде свет, походил из комнаты в комнату, посидел у компьютера, снова встал, не в силах усидеть от волнения.
Что-то случилось. Он это чувствовал. И радостно от этого не было.
Впервые, оставшись один, он не знал, чем заняться.
А потом пришла Инга. Было уже почти пять утра. В гостиной по-прежнему бубнил телевизор, спасая от тягостного безмолвия. Женя сидел у себя в комнате, когда щелкнул замок и дверь тихонько открылась. Он прислушался. В коридоре кто-то возился. Женя приоткрыл дверь и выглянул.
Сначала он подумал, что сестру изнасиловали. Бледное лицо было припухшим, рот приоткрыт, большие глаза покраснели, еще больше округлились и смотрели на брата, будто не узнавая. Тушь, тени, розовая помада размазались, как на покойнице. На коленях поблескивали свежие ссадины. Куртки не было, сумочка тоже куда-то пропала. Инга покачнулась, пытаясь стащить высокие узкие сапоги, один из каблуков которых был сломан, схватилась за вешалку и чуть не упала. Женя подскочил к сестре и успел ухватить ее за тонкий локоть. Инга уставилась на брата и вырвала руку.
– Не надо. Сама.
Он попытался спросить, что случилось, но сестра не ответила; молча прошла в гостиную и легла – нет, упала – лицом вниз на диван и замерла неподвижно. Женя топтался рядом. Ему стало жутко. Под потолком ярко горела люстра. Телевизор разговаривал сам с собой на разные голоса, как душевнобольной. Женя принес из маминой спальни плед, осторожно накрыл лежащую на диване сестру, погасил свет, выключил телевизор и вышел из комнаты. Прислушался. Тишина. Он взял телефон и набрал номер мамы, но та не ответила. Ему захотелось убежать из квартиры, куда угодно, хоть бы даже просто на улицу и ждать маму на лавочке у подъезда, но он пересилил себя и сел на табурет в коридоре у входной двери, как одинокий оловянный солдатик.