– Верно. Быстро схватываешь. И последнее. Ты, Кларисса Львова, наверное, что-то хорошее сделала в жизни, раз осталась сегодня жива и даже здорова. Послушай моего совета, бросай эту чушь. Работу найди себе настоящую. Полезным чем-то займись. Потому что в следующий раз тебе может так не повезти.
Он встал.
– А вы меня не развяжете? – робко поинтересовалась Львова.
– Разумеется, нет. Дверь в офис я оставлю открытой, свет включу. Думаю, тебя скоро найдут: может быть, охранник забеспокоится, что лампы горят среди ночи. Или уборщица утром придет – бывает же тут уборщица? Можешь попробовать добраться до телефона, позвонить кому-нибудь. В общем, справишься. Переживешь. А я пошел.
Аркадий Леонидович взял портфель и вышел на лестницу. Сухо щелкнули рычажки рубильников в электрощите, и он зажмурился от яркого света. Стащил с головы ставший ненужным фонарик, спустился по лестнице, вышел на улицу, огляделся. Никого, только все те же неподвижные, оцепеневшие от мороза деревья, черный пруд и недобрые звезды. Он стянул маску, свернул ее, надел шапочку на голову и поплелся домой.
Мрачные тайны древнего капища остались пока без ответа: растерзанная кукла, закопанная в песке, зло, гуляющее, словно ветер, по улицам города; зато прояснилось кое-что другое, и от этого другого на душе было гадко. Как будто вышел во всеоружии на бой с трехглавым драконом и уже готов был сразить его мечом наповал, а вместо дракона увидел, к примеру, рекламный щит с объявлением о распродаже или о снижении процентной ставки по потребительскому кредиту.
Реальность порой страшнее любых фантастических чудищ, а иногда она их порождает.
Впрочем, исходя из того, что он сегодня узнал, появился шанс действительно закопать эту чертову яму.
Когда он вошел в подъезд, на часах было начало двенадцатого. Отважная вылазка для совершения акта инквизиции, допроса и казни и правда оказалась недолгой прогулкой. Дурачок из соседней квартиры стоял в приоткрытой двери.
– Привет, – поздоровался по привычке Аркадий Леонидович.
– Получилось? – осклабился тот.
Аркадий Леонидович покачал головой.
– Да как-то не очень, мой друг.
Глава 10
В субботу были похороны.
Все расходы, до последней копейки, взял на себя город. Даниил раньше никогда не бывал на похоронах; ему представлялась вереница блестящих черным лаком вытянутых катафалков, украшенных венками из алых цветов с траурными лентами, как в фильмах про гангстеров. Вместо этого под моросящим дождем по проспекту медленно двигались тринадцать маленьких старых автобусов, выкрашенных казенной сизой краской, кашляющих задыхающимися моторами и выпускающих клубы вонючего сероватого дыма. В этой убогой процессии было что-то по-настоящему жуткое: никакой театральности, только некрасивая правда смерти.
За автобусами с гробами ехали автомобили, за ними – еще два автобуса с близкими родственниками. Те, кто не поместился, отправились своим ходом. Вначале все поехали в храм Бориса и Глеба рядом с центральной площадью. Тринадцать одинаковых закрытых гробов стояли рядком перед иконостасом. Вообще-то погибших было больше, еще двое скончались в больнице от ран, но два человека оказались иногородними, приехавшими в командировку, и их тела отправили к родственникам в Петербург.
В Северосумске остались только свои.
В церкви Даниил тоже раньше ни разу не был; теперь его смущали мрачноватая торжественность, иконы, горячие ароматы воска и ладана, свечи и многолюдство, он не знал, что нужно делать и как вести себя правильно, поэтому смотрел на отца и на маму. Но те были неподвижны и замерли молча, склонив головы. Даниил стал разглядывать людей вокруг. Впереди всех, рядом со священником в золотой ризе, стоял мэр города Борис Глотов. Даниил знал его с детства как веселого толстощекого человека, который, приходя к ним домой в гости, всегда приносил ему что-то в подарок – игрушку или что-нибудь сладкое. Сейчас мэр был бледным, осунувшимся, даже круглые щеки обвисли, от чего лицо сделалось усталым и очень старым. Рядом с ним, сгорбившись и прикрыв лицо черным кружевом, стояла жена и три дочери; старшая прилетела на похороны из Москвы. В толпе вокруг было много и других знакомых лиц: директор и завуч из «единицы», учителя, ученики, папины и мамины друзья, даже мелькнула пару раз среди горящих свечей заплаканная мама Жени Зотова. Была здесь и Лиля: она стояла на противоположной от Даниила стороне церкви, и он подумал, что нужно обязательно подойти к ней позже и что-то сказать. Что именно, он еще не придумал.
Не было только его приятелей. После драки в пятницу более или менее ровное отношение у одноклассников сохранилось только к Даниилу; Макс, разбивший несколько носов, поставивший с десяток фингалов и отправивший в больницу с сотрясением мозга Пашу Мерзлых, видимо, счел за благо не появляться на похоронах; Женя, изящно исчезнувший во время побоища, все-таки получил свое в тот же день в гардеробе: не очень сильно, но достаточно ощутимо, чтобы сделать определенные выводы. О Роме и говорить было нечего.
Священник распевным басом читал непонятные слова молитв; ему вторил хор; многие крестились и кланялись, и Даниил сам не заметил, как тоже стал повторять эти движения: рукой ко лбу, к животу, а потом направо и налево, на плечи. Отец покосился на него и нахмурился. Даниилу стало неловко, и оставшуюся часть службы он простоял неподвижно.
Потом все поехали на кладбище. Оно располагалось на восточной окраине города, почти точно напротив того места на западе, где в земле притаилось зловещее капище. Местность вокруг тоже была пугающе схожей: плоский широкий пустырь, кромка черного леса и серое пустое море, правда, гораздо дальше от кладбища, чем от заброшенной стройплощадки. Никаких склоненных в меланхоличной задумчивости вековых деревьев, старых склепов и белоглазых мраморных ангелов; только голое поле, утыканное крестами и памятниками. Даниил подумал, как, должно быть, грустно и одиноко здесь тем, кто остается в могилах, когда живые уходят.
Дождь усилился, посыпался вниз крупными тяжелыми каплями. Вокруг зашептали: «Погода плачет». Ветер с моря выворачивал зонтики наизнанку и срывал синие капюшоны дождевиков, надетых поверх пальто и курток. Даниил сразу продрог: на нем было тонкое шерстяное пальто, как у папы, и новый черный костюмчик с белой рубашкой и галстуком. Мама увидела, что он дрожит, и укутала его шею теплым шарфом.
До места захоронения идти пришлось долго. Под ногами расползался мокрый песок. С двух сторон дорожку окружали могилы; на некоторых из них стояли большие памятники в виде покрытых патиной черных плит, с которых смотрели фотопортреты молодых людей в спортивных костюмах и с ключами от «Мерседесов» в руке.
Тринадцать глубоких могил зияли провалами в песчаной глинистой почве. Смотреть было страшновато. В голове замелькали ассоциации с другой ямой на противоположной окраине и с пластмассовой куклой, прикопанной и придавленной камнем. Неподалеку виднелся свежий холмик с новым деревянным крестом и увядшими венками – могила мальчика, сына учительницы математики.
Даниилу захотелось, чтобы все кончилось поскорее, но церемония затянулась. Многие решили произнести прощальные речи. Хуже всего пришлось мэру: Даниил видел, что он не испытывает никакого желания говорить, но положение обязывало сказать что-то даже сейчас.
– Я сегодня хороню дочь, – выдавил он. – И понимаю, как тяжело всем, кто потерял своих близких. Я сделаю все для того, чтобы облегчить бремя вашей скорби.
Провел рукой по покрасневшим глазам и добавил:
– Прощай, дочка. Прости, что не уберег.
Наверное, это была его лучшая речь за все годы правления городом. Во всяком случае, сейчас абсолютно все были с ним единодушны.
Потом выступали другие: родственники, друзья и знакомые. Все рассказывали, каким прекрасным человеком был покойный, каким замечательным другом или подругой, как всем будет его или ее не хватать. Расписывали таланты, достоинства и удивительные душевные качества. Многие плакали. Завуч «единицы» Светлана Николаевна произнесла проникновенную речь о духовности и ее важном значении в жизни каждого человека, а начальник полиции Михальчук пообещал принять меры, чтобы такие трагедии не повторялись.
К тому времени, когда речи закончились, все уже замерзли, промокли, устали и хотели домой. Священник, тоже приехавший на кладбище, взмахнул кадилом и негромко запел:
– Со святыми упокооооой…
Это был самый тяжелый и страшный момент похорон. Заупокойная песнь звучала как знак окончательности происшедшего, будто бы возвещая: вот теперь точно все. Гробы медленно поползли вниз. О деревянные крышки со стуком ударились комья земли. Общий плач усилился и превратился в многоголосое, надрывное рыдание. Какой-то женщине стало плохо, и ее с трудом оттащили в сторону. Кто-то пронзительно закричал. Даниил почувствовал, как подступившие слезы защипали глаза. Он несколько раз моргнул, прогоняя влажную пелену, и неожиданно увидел прямо перед собой Лилю. На ней был длинный серый плащ, наглухо застегнутый под горлом, рыжие волосы покрывал черный платок. Пальцы испачканы мокрым песком.
– Привет, – поздоровался Даниил.
Лиля молча кивнула.
– Прими мои соболезнования, – сказал он. Прозвучало серьезно и по-взрослому.
Губы у Лили задрожали, скривились, и она отвернулась.
– Я очень сочувствую, правда, – добавил Даниил и прикоснулся к ее перепачканным пальцам.
– Спасибо, – шепнула она.
Лиля порывисто обняла его на мгновение, прижала к себе так, что он уткнулся носом в большое и мягкое, затянутое в ткань плаща, потом отпустила и пошла по дорожке, придерживая под руку толстую женщину в черном, которая едва передвигала ноги.
«Ее мама», – понял Даниил.
Дома родители остались в гостиной, а Даниил отправился наверх в свою комнату.
– Не нужно было его брать с собой, – услышал он слова мамы, когда поднимался по лестнице. – Он такой впечатлительный, ты же знаешь.