разница? Ему вдруг захотелось поговорить о прошлом. Захотелось спросить, помнит ли она, как он увёл её из детского дома, как перемахнул с нею на спине через ограду, когда она подумала, что летит, и так радостно засмеялась?
Хотелось спросить, помнит ли она, как сидела у него на спине в поезде дальнего следования, как он покупал ей вишни, сахарную вату, вертушку, как она всё время проводила у него на спине, в самом уютном доме?
Хотелось спросить, помнит ли она дом в маленьком городке, где они прожили три года, где он устроил ей красную комнатку и накупил множество красных туфелек? Помнит ли, как он готовил ей еду, как заправский отец или домохозяйка, как вкладывал всю душу, чтобы сварить её любимый рыбный бульон?
Спросить, помнит ли она, как он отвозил её на мотороллере в школу, как они ехали по шоссе вдоль берега моря, и дул свежий ветер, и она держалась руками за его талию? Будто опиралась на него, ведь можно так считать, верно?
Спросить, помнит ли она, как с тех пор, когда ей исполнилось пятнадцать, он раз за разом отправлялся искать её, как, выбиваясь из сил, убивал, чтобы добыть денег, как находил её и возвращался с ней домой? Помнит ли, что он был заляпан кровью при встречах с ней, а силы его были на пределе?
Но, похоже, времени на это уже не осталось. Что-то надвигалось, он это чувствовал. Не было уже времени с грустью вспоминать минувшее. Поэтому он прислонился к изгороди и обратился к ней:
— Денег немного не хватает, ещё как-нибудь наскребу, пришёл вот сначала взглянуть на тебя.
Девочка повернулась к нему. Заметила, что он хромает, обратила внимание на изодранное ветками лицо и тело, на гной, сочащийся из ран. Оглядела очень внимательно, потому что всё больше усматривала в нём потенциальный объект фотосъёмки, вроде тех израненных животных, увечья которых не сочетались с чувством прекрасного и душевным теплом. И с улыбкой устремилась к нему:
— Красиво здесь, правда? Тебе нравится?
Взволнованный её улыбкой, он кивнул:
— Столько снега, очень красиво.
Он вытащил деньги и протянул ей. Девочка направилась к нему. Он чувствовал огромную радость, девочка подходила всё ближе, словно возвращающаяся в норку зверушка, она шла к нему послушно шаг за шагом. Он стоял в снегу, легко одетый, но ему было тепло. И он улыбнулся своей любимой красавице-зверушке самой преданной улыбкой.
Тут раздались выстрелы. Один, второй, третий.
Выстрелы прозвучали за спиной. Раз. Два. Три. Он понял: это его преследователи. Обычно киллеры ревностно относятся к своему ремеслу, поэтому стрелять один раз не будут. Три пули вошли в тело, и плоть соединилась с металлом. Раньше он причинял эту боль другим. А теперь смог наконец сполна прочувствовать это на себе. И, стискивая деньги, навзничь рухнул на снег.
Мир перед глазами перевернулся, забулькала кровь. Вытекая, она смешивалась со снегом и окрашивала его в новые цвета, как аппетитный десерт. Он ощутил тепло своей крови. Надо же, какая горячая! Никакая не холодная. Почему говорят, что киллеры хладнокровные, ничуть они не хладнокровные. И он прижал руку к ранам, наслаждаясь теплом крови. И в конце концов согрелся, согрелся своим же теплом. Глаза у него ещё были открыты, и он мог видеть мир, только перевёрнутый. Кровь на лбу и на волосах закружилась, как мошкара, струйки сливались одна с другой. Перед глазами возникли бесчисленные красные туфельки. Комната девочки полна красных туфелек, и все они двигаются, двигаются грозными рядами. Ну да, и девочка без конца дробится, вот их уже две, вот четыре, с какой-то поразительной силой она заполняет собой всё вокруг.
Молодых киллеров было трое. Подошёл их заправила, вырвал у него из рук пакет с деньгами.
— Эй, это мои деньги! — крикнула девочка.
Повернувшись, все трое уставились на неё. И увидели по-детски наивную, прелестную молодую женщину. Рядом целая груда растерзанных зверюшек, курица с оторванной головой, выпотрошенные воробьи. А ещё выведенные куриной кровью иероглифы и кучки снега, утыканные костями. В руках она держала большую мотыгу, на которой уже застывала кровь. Румяное от мороза лицо вспыхнуло ещё ярче, словно разгорающееся пламя.
Казалось, она полна неиссякаемой пылкости и энергии.
— Вам деньги, что ли, нужны? — спросила она, подойдя к ним, будто видеть не видела совершённого убийства. Такая она была невозмутимая.
— Прелестная барышня! — усмехнулся главарь. — Ты, видать, можешь вместе с нами провернуть одно дельце. Могу поспорить, у тебя получится покруче, чем у этих бойцов. Как, не желаешь отправиться с нами?
Склонив голову набок, она серьёзно задумалась:
— А что, будет интересно?
— Ещё как, — хмыкнул главарь. — Море ощущений.
— Хорошо, — сказала девочка.
И они собрались уходить. Тут девочка сказала:
— Погодите-ка.
Она подошла к нему, лежавшему навзничь на земле. Сняла тонкую рубашку, стащила брюки. Лицо колченогого покрывал неровный слой щетины, в обнажённом теле зияли три пулевых отверстия, кровь из них собралась в одну лужицу. На её лице засияла улыбка: отличный объект для съёмки!
Она сняла с плеча фотоаппарат и щёлкнула затвором. Вот у него и появилась первая в жизни фотография. Наконец он выступил в роли модели, отпечатался на негативе. Это было последнее, что он смог даровать ей — своё тело.
— Пошли, — удовлетворённо бросила девочка. И, подняв ногу, совершенно естественно перешагнула через его тело.
А он, как ни старался разлепить глаза, увидел лишь красные туфли. Они перешагнули через него. Точно так же — это сохранилось у него в памяти с того момента, когда он впервые увидел её, — как девочка перешагнула через тело своей матери.
Она перешагнула через него как через крошечный, почти незаметный ручеёк. И пошла прочь, удаляясь всё дальше и дальше.
5 марта 2004 года
Перевод И.А. Егорова
Цзян ФэнЗАКОНОПОСЛУШНЫЙ ГРАЖДАНИН
1
Когда мне было двадцать два, я жил плохо, возможно, я жил плохо всегда. В тот год я был на грани. В конце декабря я написал своему отчиму Юй Лэ письмо, в котором объяснил, что не отвечал, так как был занят, и не стоит испытывать угрызения совести и заваливать меня письмами, ведь я уже простил его. После того как мы в мае расстались, и я вернулся в Цинхуа, у меня начались неудачи на экзаменах. Долгое время я был подавлен, не знал, что делать дальше. Некоторые и в пятнадцать лет уже понимают, в чём смысл жизни, а некоторые — как мы с тобой — до смерти не задумываются, зачем весь этот мир создан. Ты знаешь, как в итоге я успокоился? Я тебе так скажу: мне всё равно, в какой университет поступать, а тебе — нет, для тебя самым важным моментом в жизни стало поступление пасынка в Цинхуа. Если бы меня уговорили забрать документы, больше всех расстраивался бы ты, а не я. Мне намного лучше, и я рад этому.
Я простил тебя, но по-прежнему ненавижу тебя, не могу простить. Мне не нужны твои деньги, я подозреваю, что и ты грязный, и деньги твои грязные. На летних каникулах я нашёл дополнительную работу. Друзья говорят, что у меня хороший голос — баритон, вызывающий доверие и наполненный энергией молодости. Естественно, сам я этого не мог слышать, до самой смерти ты не сможешь понять, какими качествами может обладать твой голос. Это помогло мне попасть на запись рекламы. Мне надо было сказать по сценарию: «Такой-то товар — твой выбор навсегда». Я шутил, что не составил бы такую неправильную фразу. Компании требовался человек с хорошими отметками по китайскому нормативному языку, и я сделал себе липовую справку. Северо-восточный говор трудно исправить, но я вырос вместе с немыми, поэтому и акцент был не слишком сильным. От каких-то привычек мне нужно было избавиться: когда я разговариваю, непроизвольно размахиваю руками, так что кажется, будто я рассержен, а ещё, разговаривая с людьми, я смотрю не в глаза, а на рот, вспоминая, как ты читал по губам. Всё это я перенял у тебя, глухого. Столько лет мы прожили вместе, и сколько бы ни прошло лет, жив ты или умер, какое бы мрачное событие ни происходило в моей жизни, оно связано с тобой, можешь быть спокоен.
Я влюбился, её звали Тань Синь, она была на втором курсе Академии художеств. Это было такое приятное чувство — я каждую минуту, каждую секунду думал о ней. Если ты спросишь, что в ней было такое, что мне нравилось в ней, я так сразу и не отвечу, для меня она была ангелом. Возможно, ты прав, и я стремился найти родного человека, ну и что? Я раньше полагал, что среди семи миллиардов незнакомцев ты — мой единственный близкий человек. Мама не в счёт — психически больные живут в другом измерении. Ты не был им, ты — всего лишь глухой, который должен был стать мне отцом, но я ошибся. Что бы ты ни делал, всё выдавало в тебе постороннего. Я ненавижу тебя, пусть даже я тебя и простил, но для меня ты всего лишь чужак.
Я часто вспоминал о нас, используя свои вехи: я в первый раз увидел её, я в первый раз был с ней на свидании, я в первый раз признался ей в любви, в первый раз мы были вместе, в первый раз поссорились, я в первый раз сказал ей «люблю тебя», мы в первый раз планировали будущее. Я чувствовал, как с каждым днём мы становимся всё ближе, всё роднее, могли бы стать мужем и женой, близкими людьми, или могли расстаться.
Да, я разочаровался в любви, эта рана до сих пор не зажила, и за это я ещё больше ненавижу тебя. Если бы ты не бросил меня, я не стремился бы так поспешно найти любимого человека и уж точно не позволил бы какой-то девушке в одно мгновение разбить мне сердце. Я не знаю, что делать дальше, боюсь, что не переживу этот год.
Я столько написал, а потом долго раздумывал: не порвать ли письмо и не продолжать ли игнорировать твои послания? Хорошо, сохраню его и отправлю. Представь, что я ничего не говорил, что я простил тебя. У меня всё хорошо, живу прекрасно. У меня всё будет нормально, я столько пережил и выстоял, я повзрослел. Я должен сказать себе, что впереди всё озарено ярким светом, который ждёт меня, Сюй Цзямина. Как говорил перед смертью мой дедушка: «Когда ты вырастешь, всё будет хорошо!»