найти меня. Он уточнил:
— Вы слушаете?
Я потёр глаза, открыл окно, впустив холодный воздух, чтобы взбодриться:
— Слушаю, говорите!
Он всё-таки замолчал, словно соблюдая ритуал, я подумал, что он точно хочет сообщить мне что-то важное. Я повторил:
— Говорите, я всё выдержу.
Он откашлялся:
— Приезжайте на Новый год, всё произойдёт в эти несколько дней.
12
Одноклассника инспектора Ли звали Фу Жуй, это был толстячок-коротышка средних лет. На полицейской машине он приехал в аэропорт встречать меня. По дороге я поблагодарил его за хлопоты, он махнул рукой, сказав, что это пустяки, не о чем говорить, тем более он сейчас не занят, да и старина Ли давно его уже предупреждал. Потом он заговорил о своей двадцатилетней дружбе с инспектором Ли, после окончания полицейской Академии они получили хорошую работу: один ловит преступников, другой охраняет. Он улыбнулся:
— То было замечательное время, мы пошли в полицейские из любви к профессии. Не то что сейчас. Молодые люди с момента поступления в Академию только и выгадывают, где работы поменьше, а доход побольше. — Свернув направо, он наклонился ко мне и спросил: — Что тебя связывает со стариной Ли?
— Это он арестовал моего отчима, наверное, у нас отношения полицейского и родственника преступника.
— Нет, он, даже будучи в командировке, говорил о вас, поэтому мне и любопытно, какие отношения вас связывают.
— Вы не поверите, но никаких особых отношений между нами нет. Я сейчас учусь в Цинхуа, он, когда появляется возможность, делает так, чтобы мы с его сыном встретились, созвонились, поговорили о жизненных идеалах, стремлениях и так далее. Его сыну это неинтересно, он лишь делает вид — для отца, в итоге и мне не по себе.
Фу Жуй расхохотался и кивнул:
— Да, он такой.
Затем он рассказал, что сын инспектора Ли даже однажды ушёл из дома. Тогда инспектор подал запрос начальству и за три дня и три ночи обшарил все подпольные интернет-клубы и нашёл сына. Работу, на которую обычно уходит три месяца, он проделал за семьдесят два часа — ни одного клуба не пропустил. Коллеги потом всё время подшучивали над ним.
— Сын — это слишком хлопотно, лучше дочку родить, — вздохнул Фу Жуй. — Одна проблема — деньги, бедные могут позволить себе растить сына, а богатые — дочерей. Нынешние девочки, если не отдать их в школу балета или не выучить играть на фортепьяно, когда вырастут, будут сравнивать себя с другими девочками и обвинять тебя, своего отца, что ты ни на что не годен.
Он всё рассуждал, а я решил, что он точно считает свою дочку самой красивой в мире, хотя сам был всего лишь толстым коротышкой.
— Какую специальность ты изучаешь в Цинхуа?
— Ирригационные сооружения.
— Это что значит? Кем потом будешь?
Я долго объяснял, но он не понял, однако не сдавался и всё пытался разведать, что конкретно я буду делать после окончания универа. Он мне надоел, и я сказал:
— Бывший староста нашего факультета, который был самым успешным, сейчас — председатель страны.
— Понятно-понятно, — рассмеялся он. — А ты? Не может быть, чтоб ты тоже собирался стать председателем КНР?
— Я хочу быть художником, — впервые я сказал об этом постороннему, это было так приятно.
— Я люблю искусство, всё время этим занимаюсь, уже столько фотоальбомов собрал. — Опасаясь, что я не верю, он взглянул на меня и продолжил: — После вынесения смертного приговора он не обязательно сразу же приводится в исполнение, ты ведь знаешь?
— В этом году узнал, что существует процедура проверки и утверждения.
— Да, но когда придут результаты, никто не знает. Иногда — через месяц, а иногда ждут по три-пять лет в надежде, что смертный приговор заменят на пожизненное. Часть моей работы — объявить преступнику, что пришли результаты проверки. Потом я делаю паузу, это самая последняя тревога: может, проверку не прошёл и временно отложили исполнение приговора, а может, прошёл, всё — смертная казнь. Они с нетерпением во все глаза смотрят на меня. У некоторых результат проверки — смертная казнь, и я сразу фотографирую выражение их лица в этот миг. Реакция самая разная — слёзы, смех, боль, даже обморок. Но выражение лица у всех одинаковое — разочарование.
— Это несколько жестоко.
— Что именно? Сообщать или фотографировать?
— Всё! Вы вешаете фотоаппарат на шею, готовитесь и потом им сообщаете?
— Они были более жестоки, когда убивали.
Я достал сигарету, предложил ему. Он ответил, что завязал, дочь не разрешает курить. Слегка опустив стекло, он сказал, чтобы я не стеснялся. Я затянулся, стало полегче, уняв дрожь в голосе, я спросил:
— Вчера вечером, когда ты сообщал моему отчиму, тоже сделал фото?
— Он — исключение, ведь он же глухой, поэтому может лишь читать приговор на бумаге, голова всё время вниз опущена. А когда голову поднял, момент ушёл. Это уже не искусство!
Сжав в пальцах сигарету, я начал грызть ногти:
— Когда приговор приведут в исполнение?
— В восьмой день первого месяца, в первый рабочий день.
— Но вы же и в Новый год работаете?
— Конечно! Отдыхаем по очереди, из семи-восьми выходных дней я отдыхаю два и тридцатого числа буду здесь! — Он покачал головой. — Но ты можешь приезжать когда захочешь, даже если меня не будет, я поговорю с тем, кто будет дежурить.
— Спасибо! Всё, что я могу, — это почаще навещать его. Я говорил инспектору Ли, у меня даже на похороны денег нет. Совсем я никчёмный.
— Ну ты же всего лишь студент.
— Я сначала хотел продать квартиру, но никто не покупает, так как она — в доме для немых. Там пахнет смертью, я не хочу там жить. — Я горько рассмеялся. — А что сделают с телом?
Фу Жуй ушёл в свои мысли и не обратил внимания на мои слова. Я повторил:
— Вы его кремируете?
Он обернулся и поделился сомнением:
— Я вот думаю: можно или нет?
— Что?
— Сегодня утром старина Аи говорил о деле твоего отчима, что не пройдёт и нескольких дней, и надо будет позаботиться о нём, чтобы он спокойно ушёл. Как правило, в это время преступник должен сидеть в одиночной камере, и я не делал никаких перестановок. Но так как твой отец глухонемой, должен быть человек, который передавал бы ему слова. Если запереть его в одиночке, в абсолютной тишине, то, если он умрёт, я и не узнаю.
— Спасибо вам!
— Теперь я понял: дело верное. Что ты только что говорил?
— Я спрашивал, что делать с похоронами.
Он снизил скорость, посмотрел на меня:
— Юй Лэ уже подписал согласие на пожертвование тела.
— Сердца, роговицы и тому подобное? Чтобы помочь другим обрести новую жизнь?
— Нет, это донорство органов. А его положат в раствор формалина и передадут университету для анатомической практики.
При мысли о том, как толпа студентов-медиков будет резать тело отчима, подступила тошнота. После того как машина остановилась, я проблевался у обочины, а потом сказал Фу Жую, чтобы тот уезжал: уже недалеко, я пройдусь, погуляю, подышу свежим воздухом. Он ответил:
— Тоже неплохо. А я сообщу Юй Лэ, пусть подготовится.
Желудок совсем взбунтовался, учитывая похмелье после вчерашнего. Когда я съел печёного сладкого картофеля, стало намного лучше. Я двинулся по тропинке, прямо по снегу, и через полчаса дошёл до тюрьмы. Фу Жуй уже ждал меня в холле. Потирая руки, он сказал, чтобы я сперва отогрелся. Я взглянул на часы — было уже почти три — и спросил, можно ли увидеть отчима.
— Можно. — Он всё мялся. — Я только что узнал, он не хочет тебя видеть.
— Не встретится со мной?
— Мы ему написали о тебе, а он в ответ всего три слова: «Не хочу видеть». Мы спросили: когда встретитесь? Он ответил: «Никогда!» Хочешь взглянуть на ту бумагу?
— Не надо, не надо. — Я вдохнул, не зная, как поступить. — Но я ведь специально приехал из Пекина. Я не смогу забрать тело, да ещё и повидаться не получится?
Фу Жуй продолжал тереть руки:
— Обогрейся немного и проводи меня.
Я махнул рукой, извинился за беспокойство, низко поклонился и вышел за дверь. Фу Жуй догнал меня и сказал: у него есть кое-что, что он должен мне передать. Это был лист бумаги, на котором Юй Лэ написал имена и адреса более двадцати человек, а рядом суммы. Внизу была приписка от него: «За всю жизнь я задолжал двадцать с лишним тысяч юаней. И хотя не имею права заставлять тебя, сына, возвращать долг отца, но всё-таки прошу, когда разбогатеешь, верни деньги этим людям».
— Ты вернёшь деньги? — спросил Фу Жуй.
Я аккуратно спрятал бумагу и кивнул:
— Верну. Сейчас нет такой возможности, а потом обязательно верну.
13
Тридцатого числа инспектор Ли затащил меня к себе встречать Новый год, он видел, что настроение у меня не очень, и постоянно утешал меня: Юй Лэ, вероятно, боится прощаний, того, что я буду горевать, поэтому не захотел со мной встретиться. Он дважды повторил это, потом решил, что в его словах мало логики, тогда он сменил тему, попросив сына пообщаться со мной. Парень равнодушно спросил, как там университет Цинхуа, красив ли, и продолжил листать комиксы. Инспектор велел сыну достать свою экзаменационную работу, чтобы брат Цзямин посмотрел на это безобразие. Но тут вмешалась жена:
— Ну хватит тебе! И в Новый год заставляешь ребёнка учиться! Идите хлопушки повзрывайте!
Сын инспектора не хотел никуда идти, а я спустился вниз, чтобы пройтись. Поначалу людей было немного, но около двенадцати часов внезапно стало шумно и оживлённо. Не знаю, это встречали Новый год или провожали старый, но разом загрохотали петарды, взвыли автосигнализации и ночное небо озарилось вспышками. Подняв голову, я уставился на фейерверк, на глаза навернулись слёзы.
Инспектор Ли спустился вниз, даже не накинув пальто. Схватив меня за плечо, он что-то сказал, но было так шумно, что я не расслышал. Жестом я изобразил традиционное китайское поздравление и прокричал: «Счастья и богатства!» Он покачал головой, затащил меня в свою машину, весь шум остался снаружи. Когда он включил свет, я разглядел его лицо, казалось, он только что плакал. Инспектор повернулся ко мне: