— Закурить есть?
Я пощупал карман:
— Не взял.
Он глубоко вздохнул, словно ему не хватало воздуха, и со слезами в голосе произнёс:
— Фу Жуй умер.
Я не мог понять, сегодня же тридцатое, все справляют Новый год дома, как он мог умереть?
— Сегодня он дежурил в тюрьме Тебэй. — Инспектор достал мобильник и уставился на него. — Трое преступников сбежали и убили его.
— Кто сбежал?
— Я жду списка.
Я вспомнил, Фу Жуй жаловался, что в Новый год не будет отдыхать, он должен дежурить тридцатого. Не знаю почему, хотя я никогда не видел его дочь, в голове промелькнул образ красивой девушки, которая учится танцевать и не разрешает отцу курить.
Раздался сигнал телефона — пришла эсэмэска, инспектор просмотрел список и спросил:
— Как зовут твоего отчима?
— Юй Лэ.
— Да. — Он дважды ударил по стеклу. — Он и есть предводитель.
14
Когда мне было двадцать два, я жил плохо, но я не буду так жить всегда. В последние десять дней перед окончанием университета я перечитал письма Тань Синь. Всего она прислала мне по электронной почте семнадцать писем, в них говорилось, что пишет она для меня, но казалось, что это дневник её беременности. То сообщение, что было вверху, — самое последнее, я не собирался читать её письма, как письма отчима, — не по порядку. Она писала: «Действительно мальчик, 8 цзиней 6 лянов,[32] хорошо ест и пьёт, кормлю восемь раз в день, и ему всё мало». В приложении была фотография младенца, она спрашивала, похож ли он на меня. Когда я раньше слышал такой вопрос от других родителей, мне всегда казалось это смешным. Дети сразу после рождения одинаковые — все в морщинах, больше на обезьян похожи. Но в тот день я, глядя на экран компьютера, смеялся, а по лицу текли слёзы:
— Похож! Очень похож!
Я написал ей письмо, в котором объяснил, что в последнее время был действительно очень занят, и что уже простил её. Вернувшись в феврале в Цинхуа, я почти не выходил из комнаты. Целыми днями просиживал над книгами, стремясь наверстать упущенное. Я знал, что не буду заниматься этой специальностью, но я должен был реализовать мечту кое-кого, особенно ту, с которой я заканчивал Цинхуа. Мой отчим Юй Лэ всю жизнь страдал от бедности, мучимый своей инвалидностью, но в тот день, когда я поступил в университет, он почувствовал, что это того стоило. Понимаешь, о чём я? Всю жизнь он был несчастен, но моё поступление рассматривал как вклад в моё будущее счастье. По ночам, когда я думал об этом, вспоминал его лицо и то, как он махал руками, показывая, что счастлив, мне хотелось плакать.
Ты как-то сказала, что у меня нет кумиров, нет мечты, я ничего не боюсь, я долго был огорчён этим. Перефразируя то, что я когда-то писал своему отчиму, некоторые люди, такие, как ты, уже в пятнадцать лет знают, чем они хотят заниматься, а есть такие бестолковые, как я, до самой смерти не задумываются, зачем они пришли в этот мир. Но сейчас я знаю: я хочу рисовать, и это всё благодаря тебе и Цуй Ли. Ты не поверишь, если я скажу, что полюбил живопись.
Раньше я не говорил, но кое в чём ты похожа на мою мачеху. Любовь и я, и мой отчим выбросили в одну и ту же яму, разница в том, что отчим мачеху убил, а я нет, я тебя простил, по-прежнему ненавижу, но я тебя простил.
Я никогда не рассказывал тебе о своей семье, а теперь сразу вывалил столько всякого-разного — что у меня нет родителей, а мой отчим убил мою мачеху. Что поймёшь, то поймёшь, не буду тебе много рассказывать, и вообще больше не буду никому говорить об этом и даже будущей супруге ни словом не намекну. Между людьми всегда бывают размолвки, я не хочу, чтобы моя жена или друзья, рассердившись на меня, с осуждением сказали: ничего странного, ведь Сюй Цзямин рос в такой нездоровой атмосфере, у них в семье нет хороших людей!
Мои родные всё-таки хорошие люди, и, хотя отчим в итоге убил девятерых, я считаю его хорошим человеком. Он убил Линь Ша из-за глубокой любви и боязни её потерять, а остальных — потому что не было другого выхода. Лишь одного человека мне жаль — это Фу Жуй из тюрьмы Тебэй — его смерть была ужасной. Юй Лэ отрезал ему обе руки, вырезал глаза, а ноги привязал к воротам, так что вся кровь вытекла. Но это не самое важное. Я часто думаю о его дочери. Он говорил мне, что бедные растят сыновей, а богатые — дочерей. Его уже нет, как же будет его дочь без него?
У Фу Жуя был альбом с фотографиями — выражения лиц смертников за долгие годы. Он считал их произведениями искусства и собирался на пенсии собрать их вместе под общим названием «Отчаяние». Звучит довольно мощно, отчаяние — то, что объединяет этих людей. Он не сфотографировал моего отчима, потому что тот был глухой и читал уведомление, низко наклонив голову, а когда поднял её, то самое настроение уже ушло. Если бы он сфотографировал, поместил в альбом, вероятно, можно было догадаться, что что-то не так. Он обнаружил бы, что на лице отчима нет отчаяния, а есть решимость. Да, у отчима не должно было быть сокамерника, он получил его благодаря сочувствию Фу Жуя и своей глухоте. Перед лицом смерти он полностью изменился, подбил двух других преступников вместе с ним совершить побег, один из них попросил друга на воле подогнать машину и ждать снаружи. Выйдя за ворота, они не разбежались и не сбежали одной компанией. Только представь: мой отчим Юй Лэ убил всех троих, а после этого исчез с лица земли, не оставив и следа.
Есть ещё кое-что, из-за этого мне стыдно вот уже почти год, при воспоминании об этом я не могу простить себя. Отчим сбежал в канун Нового года, во время фейерверка инспектор Ли сказал мне, что три человека сбежали из тюрьмы и что он ждёт список. В тот момент я надеялся, что один из этих преступников — Юй Лэ. А потом он подтвердил, что Юй Лэ — зачинщик побега и его местопребывание не установлено. Я испугался своей реакции — я не осуждал его, не ненавидел, наоборот, сжав кулаки в карманах пуховика, мысленно поздравил его. Если бы не погиб лучший друг инспектора Ли, я открыл бы дверцу машины, выскочил на улицу и бегал по снегу, пока не кончились силы.
Расскажу, как прошёл этот год: после защиты диплома я принялся зарабатывать деньги, целый месяц записывал рекламу. Я спешил отдать долги Юй Лэ. Я возвращал не его долг, а те расходы на воспитание, которые был ему должен. С большинством кредиторов я был знаком, все эти глухонемые дяди и тёти, видевшие, как я рос, уже состарились и, покинув завод по пошиву перчаток и выйдя на пенсию, они один за другим уехали из дома для немых. В первый момент, когда я приходил, они были не слишком приветливы, так и норовили захлопнуть дверь, ведь я был пасынком Юй Лэ, и они чувствовали, что поговорка «чужая душа — потёмки» правдива. Но, узнав, что я пришёл вернуть деньги, они тут же меняли своё отношение, точнее сказать, не меняли, ведь Юй Лэ всё равно оставался для них всё тем же хорошим стариком. Он был всегда таким бедным, не мог вернуть долг, но, даже зная это, они всё равно одалживали ему деньги. Видишь, как здорово, с помощью этих денег я смог вернуть хоть какое-то уважение к нему.
Фамилия последнего кредитора была Хуай, он жил на улице Наньху. Я не помнил такого человека и, лишь увидев его, понял, что это шутка моего отчима. Его фамилия была не Хуай, а Хао.[33] Лучший друг отчима — дядя Хао. Он был всего лишь немым, мог слышать, но не мог говорить. Я рассказал ему о цели своего визита, но он поспешил на языке жестов сказать, что не может взять эти деньги. Я ответил:
— Дядюшка Хао, если бы вы были первым, к кому я пришёл, то из уважения к вашей дружбе с отчимом, возможно, я и сэкономил бы эти деньги. Но вы — последний. Я столько всего понял за это время, вы обязательно должны взять эти деньги, тогда я полностью исполню свой долг.
Со слезами на глазах он принял деньги, он тоже скучал по отчиму.
Вечером он рассказал мне, что в ту ночь, в два часа, Юй Лэ прислал ему эсэмэску с того мобильника, который ему подарил я, сообщил, что случилась беда, и попросил дядюшку Хао срочно приехать из Даляня. После восьми часов утра дядюшка Хао вошёл в нашу квартиру и увидел на полу двух человек. Он не собирался ни о чём расспрашивать или развернуться и уйти, он подумал, что, даже если и попадёт за это в тюрьму, всё равно должен помочь другу. Он спросил Юй Лэ, где тот собирается закапывать трупы, а сам решил пойти за машиной. Отчим велел пока забыть о трупах, он торопился в Сунъюань забрать деньги, миллион двести, ему нужны были эти деньги, ведь если с ним что-нибудь случится, он должен оставить наследство Цзямину.
— Поэтому в тот день я с ним поехал в банк, — сказал дядюшка Хао. — Восемьдесят или девяносто цзиней денег мы погрузили в мою машину. Я взял коробку, вынул печенье и положил золото. Даже жена не знает. Ты — молодец, вернул все долги своего отчима, ты — достойный почтительный сын, возьми это!
В замешательстве я не мог понять, какие чувства меня обуревают. Последний человек в списке Юй Лэ должен был выяснить, достойный ли я сын. Тань Синь, веришь или нет, я отказывался. Тогда он сказал, что, во-первых, Юй Лэ ему доверял, эти деньги добыты ценой крови, и он не может поступиться совестью, а во-вторых, об этом никто не знает, а если бы он внезапно разбогател, это вызвало бы разговоры, что неизбежно привело бы к беде — он сел бы в тюрьму. Я спросил, не знает ли он, где сейчас отчим. Он отрицательно покачал головой, так как не знал. Уже почти год, как выдан ордер на его арест, вполне возможно, что его застрелили. Я сглотнул, не в состоянии вымолвить ни слова. Вот ведь — такие грязные деньги дают такой чистый свет.
Когда придёт время, расскажи эту историю Цуй Цзямину, только не говори, что его отец — я. Я люблю его, возможно, я ещё больше люблю тебя, не могу тебя забыть. Не пиши мне больше. Я собираюсь двигаться вперёд, не хочу то и дело останавливаться и оглядываться на тебя.
Р. S.: Ты мне должна один раз в KFC, будешь вечно мне должна.