Отчим подобрал оружие, прицелился в другого полицейского и выпустил по нему очередь. Вдалеке раздался бой новогодних часов, грохот хлопушек достиг пика, праздновавшим людям показалось, что в этом году петарды особенно громкие.
Я прервал Юй Лэ:
— Почему же ты потом убил своих подельников?
Он ответил, что из-за опасений. Хотя он и не слышал, о чём они разговаривают, но у него было ощущение, что они хотят его убить, бросить труп у южной стены, чтобы направить погоню по ложному следу, а самим сбежать в северном направлении.
Они совершили ошибку: отчим изъяснялся жестами, они — разговаривали, но на их лицах было видно, что они его боятся.
— Как же ты убил сразу троих?
— Оружие было у меня в руках.
— Нет-нет. — Я замотал головой. — Есть одна деталь: ты надел форму охранника и притворился, что ты — это он, но это не должен был быть ты, ведь ты не мог на бегу кричать: «Сзади преступники, спасите меня». Но ты всё равно бросился вперёд — чтобы получить оружие, ты всё заранее спланировал, они должны были подъехать к южной стене, ты их убил, а сам ушёл из города пешком на север.
Он не реагировал, я был прав. Тогда я повторил свой вопрос:
— Почему ты убил их?
— Потому что они все совершили тяжкое преступление — убили людей.
— Ты тоже совершил тягчайшее преступление.
— Я — нет, я не должен был умирать.
Обхватив руками голову, я спросил:
— Зачем ты вернулся в Пекин и нашёл меня?
Он ответил, что скучал по мне, словно дикарь, он провёл больше года на Большом Хингане, больше не мог там оставаться, зимой там было особенно тяжко. Он рассказал, как провёл день: всё утро он бродил в лесу с ружьём, но ничего не видел, даже зайца какого-нибудь, и вдруг осознал, что во всём лесу, возможно, он — единственный, кто не впал в зимнюю спячку. Весной он собирался отправиться куда-нибудь ещё, он развернул карту и показал мне, что не застрянет в Пекине, иначе и меня втянет. Вот здесь — он указал на горы Куньлунь в Синьцзяне — точно должны быть кочевые племена, там не должно быть полиции и не нужен паспорт с пропиской, и он сможет там жить. К тому же он понял, что там, где говорят на другом языке, ему, глухонемому, легче будет выжить.
— Когда ты собираешься уезжать?
— Чем быстрее, тем лучше.
Я написал ему адрес, ящик на почте № 60 — то место, где я в отрочестве прятал деньги и сигареты.
— Доберёшься до места, напиши мне. На конверте не пиши ничего, кроме адреса получателя, и даже имя моё не пиши, а свой адрес запечатай внутри письма. И не пиши ничего такого, только какую-нибудь чепуху, типа, доченька, маме здесь очень хорошо. И я всё пойму.
Он кивнул и спрятал адрес.
— Но я никогда не буду навещать тебя, честно. Ты убил слишком много человек. Мне будет достаточно знать, что ты жив. Деньги у меня, я всё тебе отдам. Ты не можешь воспользоваться ни самолётом, ни поездом и в банк пойти не можешь, чтобы снять деньги. Но и постоянно побираться нельзя — так ты точно умрёшь на обочине. — Я встал и закурил, отвернувшись к окну, подумал, потом на языке жестов сказал: — Я тебе нарисую маршрут, иди по тропинкам и горным дорогам, избегай скоростных магистралей. Возьми мотоцикл, как увидишь полицейского, сразу сворачивай в горы, бросай мотоцикл и беги. На мотоцикл плюнь, потом по возможности купишь новый. Я сегодня продал золото, получил миллион и несколько сотен тысяч, хватит на восемьдесят с лишним мотоциклов.
Рассвело, я выключил лампу и в полумраке увидел, как он руками ещё показывает что-то, уже ненужное, а потом я услышал, как он плачет. Отблеск восходящего солнца осветил его лицо, и я вспомнил, как в тот день, тоже на рассвете, он гневно смотрел на Линь Ша. Проходит время, и всё меняется, те, кто должен был умереть, умерли, а кто должен был сбежать, сбежали, всё закончилось. Я стоял спиной к балкону, как раз против солнца, не знаю, мог ли он видеть, как я правой рукой дважды потрогал свой подбородок, что означало «отец».
17
Через пару лет, возможно, мне стало любопытно, и я съездил в Чанчунь, чтобы проверить ящик № 60. Он действительно прислал мне письмо, в котором нарисовал карту — к западу от гор, на Памирском плато, у подножия гор рядом с Киргизией. Сразу видно, место глухое, нет ни почтальонов, ни полицейских. Внизу он приписал два слова: «Всё хорошо». Я сразу же представил, как мой отчим лежит на спине быка, над головой — голубое небо с белоснежными облаками, а вокруг — стадо вольготно пасущихся овец.
Вот и хорошо, я кивнул головой. Потом достал ещё один конверт, разорвал, и из него выпала банковская карточка. Я нашёл банкомат и попробовал ввести тот пароль, который отчим использовал чаще всего: от номера нашего домашнего телефона нужно убрать первую и последнюю цифры, оставшиеся шесть и есть PIN-код. Он подошёл, я нажал «Посмотреть остаток» — на карте ещё оставалось восемьсот тысяч юаней. Я попросил сотрудницу банка посмотреть, кто владелец счёта, она, наморщив лоб, запинаясь прочитала имя из десяти с лишним иероглифов.
— Он — из народности вэй? — спросила она.
— Киргиз.
Возвращаясь на поезде в Пекин, я понял, что кто-то из его новых друзей помог ему открыть счёт. Он отправил карточку мне, чтобы я каждый день снимал по двадцать тысяч, за сорок дней можно было бы снять всё и положить на мой счёт. Я словно одеревенел. Повзрослев, я и хотел бы плакать о многих вещах, но слёз не было. Отчим всё так же хотел, чтобы я поехал учиться за границу, а я не оправдал его надежду.
Тань Синь вернулась в Китай. Это было главное событие последних нескольких лет. Ещё более важным событием было то, что они с Цуй Ли собирались пожениться. Она позвонила и спросила, приду ли я. Я ответил, что думал, что они давно женаты. Она объяснила:
— Нет, Цуй Ли долго не хотел брать в жёны девушку, которая младше на сорок с лишним лет.
— Ты уже не девушка, тебе скоро тридцать, ребёнку уже почти пять лет, ведь так?
— Разве это не твой ребёнок тоже? — рассмеялась она.
— А почему ты за него выходишь замуж?
— Если сейчас этого не сделать, то можно не успеть, а я хочу побыть его женой.
Мы замолчали. Глубокая и мучительная любовь терзала нас всю нашу молодость.
— Ты придёшь, Сюй Цзямин?
— А он не против, чтобы я пришёл?
— Нет, — сказала она. — Все эти годы его мучали угрызения совести, он так тебе обязан.
Свадьба была на Хайнане — на краю света. «Когда вы родились, меня ещё не было на свете; а родилась я, вы уже состарились. Я от вас далеко, и вы — на краю света».
Я вместе со своей тогдашней девушкой за несколько дней до церемонии прилетел в Санья. Солнце, пляжи, кокосовые пальмы! Но через какое-то время ей всё это перестало казаться прекрасным, ведь мы приехали сюда не в отпуск, не для того, чтобы предаваться любовным наслаждениям, а всего лишь на свадьбу моей бывшей девушки. Моя подружка перебила все зеркала в гостинице и вне себя от ярости улетела в Лицзян на поиски мужчины, который будет её любить, а может быть, того, кто проведёт с ней лишь одну ночь. «Так или иначе, они все будут круче тебя, Сюй Цзямин!»
Вечером, сидя в одиночестве в кинотеатре, я вспомнил, что такие же слова говорила Линь Ша: «Цянь Цзиньсян скоро умрёт, если сейчас не выйти за него замуж, то можно не успеть». Я должен чем-то заменить эту пару уток-неразлучниц с горькой судьбой, отпустить их на волю.
В кинотеатре я познакомился с только что брошенной кем-то девушкой, мы перекинулись парой фраз, провели несколько ночей, и я предложил ей, если она не занята, пойти со мной на свадьбу.
— Ты ведь никогда не бывала на банкете, где не надо следовать церемониям?
Я ждал её ответа — не хотелось идти на свадьбу одному, не хотелось, чтобы Тань Синь думала: вот она меня бросила, и я теперь один-одинёшенек, «ходячий мертвец».
— Ты же не украдёшь невесту со свадьбы? — спросила она.
— А?
— Если ты собираешься сбежать с невестой с церемонии, бросив меня и жениха, это было бы слишком постыдно.
На языке жестов я сказал ей «Никогда!», эта девушка мне очень понравилась.
Уже на свадьбе я понял, что та боль, что была раньше, — выдуманная. Посреди всеобщего веселья, пусть даже женихом был не я, а невестой была Тань Синь, я всё равно не очень расстраивался. Осмотревшись по сторонам, я увидел своего сына, Цуй Цзямина, вмиг душа словно воспарила в небеса, я всё смотрел на него, пока не подошла его мать и не заслонила его, только тогда я вернулся обратно на землю.
— С тобой всё нормально? — спросила она.
— На этот вопрос ведь не отвечают «плохо»?
— Как это называется? Вынужденный положительный ответ? Так и будем его называть. С тобой всё нормально?
— Нормально, очень хорошо.
Она рассмеялась:
— Я чувствую, что у тебя всё хорошо. И девушка очень красивая.
— Кто? — Я поднял голову. — Я даже имени её не помню.
Хорошо, что она сменила тему, а то я мог, отпустив тормоза, сказать что-нибудь типа: после того как мы расстались, я «спал среди цветов и ночевал в ивах»,[34] «ночи напролёт играл на шэне и пел песни»,[35] чтобы доказать, что я, Сюй Цзямин, не тот мужчина, который никому не нужен. В её присутствии я был таким слабым.
— Я видела, как ты стараешься! — произнесла она. — Ты замечательно рисуешь, ему очень нравится. Он сказал, что ты точно… Ты хочешь услышать, что он думает о твоих работах?
— Говори. После того как я стал заниматься живописью, оценил его талант и ценность, понял, каков его вклад в искусство.
— Он сказал, что тебе не хватает только одного, самой малости, и если ты это найдёшь, то точно станешь великим мастером.
— Я тоже так думаю, но мне это не ухватить, и я даже не знаю, что это.
— Ты сейчас непривычно скромный, ты же гостиничный «мастер на все руки»!
— Как ты и сказала, я многое узнал и стал более уважительно относиться ко всему.