— Хайтянь, — соблазняли мы его, — если дашь посмотреть ружьё, мы дадим тебе покататься на лошади!
Два гнедых жеребца Маотоу — оба с высокими и стройными ногами, с широкой грудью, оба горделивые и резвые, как ветер, скакуны — нетерпеливо пофыркивали. Хайтянь поглядел на коней и равнодушно ответил:
— Не буду я кататься.
Но всё-таки больше всего радости нам доставлял рыбный лов. Когда подходил намеченный день, мы поднимались ранним утром и на плоту отправлялись вместе со стариной Дяо и Хайтянем на середину озера. Каждый раз, когда из воды вытягивали сеть, мы орали во всё горло, видя барахтающуюся в ней рыбу. После рыбного лова старина Дяо с сыном, как было заведено, садились выпить. Нам нравилось смотреть, как старший Дяо глотает водку, нравилось слушать, как он протяжно свистит, осушив бутылку. Но, к сожалению, его свист уже не казался таким молодецким, как поначалу, да и он вроде бы свистел только для того, чтобы развеселить нас. Похоже, мы стали воспринимать его как ещё одного взрослого мужчину — ровесника наших родителей.
Самый крупный рыбный лов был устроен в конце прошлого года, перед Праздником весны. Старина Дяо выбрал для этого огромный невод, длина которого достигала почти четверти от ширины озера. Кроме того, он позвал на подмогу с полдюжины ловких, работящих парней из деревни. Стоя на плоту, старина Дяо и трое молодцев держали одно крыло длинного невода, а второе было протянуто к берегу, где его тянули Хайтянь и ещё четверо-пятеро парней. Плот — по воде, а люди — по отмели перемещались в одном и том же на правлении, все двигались медленно, но, глядя на изогнувшиеся от напряжения мужские спины, можно было понять, что невод они волокут, преодолевая большое сопротивление. Над водой висел мглистый туман, и когда утреннее солнце стало подниматься над озером, широкие полосы яркого света наискосок пронизали беловатую дымку; было похоже на то, как сверкающий стальной нож разрезает нежную мякоть соевого творога тоуфу. Туман понемногу рассеивался, озёрную гладь заливал розовеющий рассвет, и светозарные лучи, отражаясь в хрустально-чистой воде, казались бесчисленными стайками играющих рыбок.
Мужчины всё шли и шли, а скапливающаяся рыба то и дело выскакивала из невода, перепрыгивая через него. Верхняя подбора натянувшейся сети сверкала изящной серебристой дугой. Глядя на выпрыгивающую из невода рыбу, мы снова и снова обеспокоенно вскрикивали, было жаль её упускать, нам казалось, что если дело и дальше так пойдёт, то вся рыба разбежится подчистую. Чем дольше рыбаки волокли сеть, тем тяжелее им было двигаться. Лбы у парней покрылись крупными каплями пота, они сбросили всю одежду, оставаясь только в трусах. Солнечный свет плескался, подобно воде, и струился, словно музыка, омывая все эти крепкие обнажённые мужские торсы. Те четверо-пятеро парней, тянувшие по отмели, сгрудились на берегу. Молодки, что стояли неподалёку, укутанные в неуклюжие цветастые одеяния, беспрестанно хихикали, потупив головы. Щёки девушек вспыхивали лёгким румянцем, они то и дело бросали из-под полуопущенных век стыдливые взоры на эти мощные, налитые силой мускулы. Парни, которые волокли невод по отмели, тоже время от времени искоса посматривали на высокий берег, оглядывая то одну яркую фигуру, то другую. В молодых телах бурлила неуёмная энергия, она выплёскивалась наружу пронзительными, звучными выкриками, под которые тяжеленая сеть начинала скользить намного быстрее. Рыбы, выпрыгивавшей из невода, становилось всё больше и больше, рыбины вылетали всё выше и выше, выскакивали всё дальше и дальше, как будто у них повырастали крылья и они превратились в птиц. Такой картины никто из зрителей, собравшихся на берегу, отродясь не видывал, и оттого все стояли, раскрыв от изумления рты. «Всё пропало, — думали мы. — Наверняка уже ничего в сети не останется». Наконец невод выволокли на берег, тут у зрителей рты раскрылись ещё шире: так много рыбы ещё никто никогда не видел.
У нашей глухой деревни в одночасье наладилось сообщение с далёким, малознакомым миром. Узкие улочки были забиты автомобилями людей, приехавших из уездного центра и окрестных посёлков городского типа. Нескончаемая вереница автомобилей ползла откуда-то извне, извиваясь, пробираясь через всю деревню, она устремлялась туда, где начинались горы. Карканье клаксонов, угасая, сменялось гудением сирен. Семи-восьмилетняя малышня ошалело носилась между машин, и глотки возмущённых водителей разрывались от шумной брани. Лов рыбы продолжался три дня, и все эти дни деревенские улицы были забиты все прибывающими машинами. Через три дня весь уезд только и судачил, что о старине Дяо и Беловодном озере.
— На Беловодном озере, — восхищённо рассказывали они, — и вправду появился Рыбий царь, царь по фамилии Дяо!
С тех пор многие люди в уезде, завидев старину Дяо, так к нему и обращались: Рыбий царь. А тот, сложив ладони в знак приветствия, неизменно скромно отвечал:
— Вы оказываете мне незаслуженную честь! Мне ещё расти и расти!
Но в нашей деревне лишь несколько человек называли старину Дяо Рыбьим царём. Большинство жителей, перешёптываясь за его спиной, желчно злословили:
— Какой ещё Рыбий царь? Где уж такому, как он! Всего-то на всего рыболов захудалый!
К вечеру четвёртого дня старина Дяо появился в нашем дворе. Мы видели, как родители смутились, словно польщённые великой милостью. Отец так растрогался, что чуть не потерял дар речи.
— Старина Дяо, ну старина Дяо! — наконец произнёс он, поднимая кверху большой палец.
Мать, повязав фартук, была похожа на счастливую курочку, которая только-только снесла яичко. Весело щебеча и смеясь, мать летала туда-сюда танцующей походкой.
— Оставайтесь с нами ужинать! Оставайтесь с нами ужинать! — вновь и вновь приглашала она.
Устало улыбаясь, старина Дяо опять сложил ладони и, обращаясь к родителям, почтительно приподнял руки:
— Не беспокойтесь! Не беспокойтесь, пожалуйста. Я зашёл, чтобы позвать ребятишек к нам наверх покушать.
В тот вечер старина Дяо превзошёл самого себя. Мы как цунами набросились на роскошное рыбное яство, лбы у всех покрылись испариной, а по носам текло ароматное масло. Хозяева, как и прежде, практически на прикасались к еде, налегая на выпивку, причём в этот раз они глотали водку даже яростнее, чем обычно. Мы только-только успели утолить первый голод, «бросив на кишку» пару кусочков, а бутылка уже больше чем наполовину опорожнилась. Уголки губ Хайтяня расползлись в довольной улыбке, щёки окрасил румянец, умиротворённым, исполненным спокойствия взглядом он смотрел на отца. У старины Дяо побагровела вся физиономия, его толстые, короткие пальцы легонько подрагивали. Тут мы заметили, как что-то во взоре старины Дяо стало меняться. Белки и даже тёмные радужки его глаз постепенно покраснели, а потом стали прозрачными, слившись воедино. Наконец, подобно двум крошечным пылающим огонькам, его глаза заискрились. Запрокинув голову, старина Дяо проглотил последнюю каплю водки, тихонечко поставил пустую бутылку на стол и, потерев жёсткую щетину на подбородке, протяжно-протяжно вздохнул. Этот вздох — такой бесконечно тягучий, такой тоскливый и трогательный — долетел, словно звуки печального романса, до озёрной глади. Застывшее водное зеркало покоилось в безмятежной тишине. Так, с палочками в руках, мы и замерли, глядя на его лицо.
6
В этом году с началом весны зарядили дожди. Капли, словно серебристо-белые бабочки-толстоголовки, лихорадочно мельтеша, пикировали с высоты на озеро и на деревья. Уровень Беловодного озера с каждым днём поднимался. Крайне обеспокоенный старина Дяо пытался любыми способами сбрасывать воду, поскольку вместе с паводком в долину уносило немало рыбы, но ему оставалось только сокрушённо вздыхать. В низине многие жители нашей деревни, установив в канавах и протоках рыболовные садки, доставали из них тиляпий со сверкающей снежно-белой чешуёй, и втихомолку радовались даровому улову. К счастью, как только закончился апрель, небо прояснилось и паводок на озере стал резко спадать. Только морщины на лице старины Дяо успели разгладится, как приключилась новая напасть: на протяжении нескольких месяцев с неба не упало ни единой капли. Дни стояли утомительно долгие, раскалённое так, что хотелось стонать и плакать, нещадное солнце нависло над самым озером и никак не желало спускаться. Прищурив веки, можно было подумать, что пространство кишит мириадами крошечных колючих огненных шариков. Что в низине, что на горах все посевы опалило так, что колосья уныло поникли, свисая к самой земле. Приходилось забирать воду из озера для орошения, все горные кукурузные плантации тоже поливались только из Беловодного озера. Каждый день на берегу устанавливали по нескольку насосов, которые, монотонно гудя и вибрируя, выкачивали воду. Атакованное со всех сторон, Беловодное озеро иссякало ещё быстрее. Не прошло и месяца, а вода в озере уже упала ниже самого минимального уровня, который доводилось видать деревенским старожилам.
Старина Дяо от волнения не находил себе места, словно муравей на горячей сковородке. Когда жители приходили к озеру набирать воду, он подходил и садился рядом. Вначале старина Дяо был очень приветлив — то папироску предложит, то ведро подаст, сокрушённо вздыхая по поводы такой засухи.
— Да уж, — отвечали деревенские, — от первопредка Паньгу до дармоеда Бяньгу,[40] никогда не случалось такой суши!
— Ни на севере, ни на юге Китая, — вторил им старина Дяо, — нигде не видал такой жаркой погоды!
Но всякий раз, приходя за водой на озеро, деревенские обнаруживали старину Дяо, усевшегося рядом; со временем этот факт неизбежно стал вызывать недовольство. Мало-помалу люди, качавшие воду, принялись вполголоса судачить:
— Это он приходит, чтобы следить за нами, чтобы нам было совестно набрать побольше воды.
От таких разговоров стало нарастать раздражение.
— Этот старина Дяо, — озлобленно ворчали жители, — выращивая в нашем озере рыбу, нажил о-го-го какие барыши. А сейчас, в такую великую сушь, чего ему беситься, если мы откачаем чуток воды в экстренной ситуации?