Тошнило целый месяц, вся деревня оказалась парализована. Мужчины, женщины, старики, дети, — все могли лишь с трудом проглотить несколько ложек пресной, безвкусной жидкой каши. Потом все тихонечко растягивались на солнышке, а на лице всплывало кроткое выражение, такое смиренное, как у дурачка: и смеяться вроде бы не смеётся, и плакать вроде как не плачет. К тому времени уже переставало мутить, всё содержимое желудков уже давно было исторгнуто подчистую. И было такое ощущение, будто изверглись и остальные внутренности: и сердце, и лёгкие, и печень, и почки, — абсолютно всё. Человек лежал такой опустошённый, отрешённый от суеты, воздушноневесомый, можно сказать, его не волновали страсти и желания, точно младенца, только покинувшего материнскую утробу. Было жаль запертую в загонах несчастную скотину. Застоявшийся скот переполняла энергия, но, не получая питания, изголодавшиеся животные грызли корыта из-под корма, ограждения, ржали и мычали, надрываясь круглые сутки. Когда мы наконец набрались сил, чтобы отправиться в горы пасти коней и буйволов, прошло целых два месяца. К тому времени старина Дяо и Хайтянь давным-давно покинули наши края.
Они ушли однажды утром, за полмесяца до того дня. В то утро Саньпи поднялся ранёхонько и развалился на солнышке пузом кверху. Он услышал шаги двух путников, следовавших по дороге. Он сразу понял, что это были нормальные люди — люди, которые ни чуточки не страдали от изматывающей каждодневной дурноты. Пристально наблюдая за улочкой через открытые ворота, Саньпи терпеливо ожидал, и действительно, вскоре заметил старину Дяо и Хайтяня. Мужчина уже не опирался на бамбуковую трость, но по-прежнему ковылял, подволакивая ногу. Хайтянь неспешно следовал за отцом, неся коромысло с пожитками. Плоское коромысло из половинки толстого бамбукового ствола ритмично поскрипывало. На том конце коромысла, что было ближе к воротам Саньпи, к тюку был привязан какой-то странный длиннющий предмет, эта штука была такой белоснежной, что резало глаза, а по форме она очень напоминала тонкую длинную саблю. Саньпи долго всё это обмозговывал, но лишь через полмесяца понял, что это была за штуковина.
Не успели мы и глазом моргнуть, как наступила поздняя осень. Прошло несколько затяжных дождей, и вода в озере снова поднялась. Необъятная озёрная гладь уныло пустела, отражения цветных облаков бесстрастно плыли сквозь очертания огромных гор, а силуэты птиц беззвучно проносились, словно опадающие листья, гонимые ветром. Мы подошли к маленькому домику и обнаружили, что дверь заперта, будто бы жилище в любой момент приветливо ожидало, когда старина Дяо и Хайтянь вернутся. Мы повертели замок туда-сюда и, заглянув в дверную щель, почувствовали, что оттуда слегка пованивает. Мы не стали сгоряча взламывать замок. Усевшись на большом плоском камне, мы ожидали возвращения старшего и младшего Дяо. Мы разговорились, и оказалось, что никто не знал, откуда оба были родом. Каждый раз, когда их об этом спрашивали, они всегда посмеивались:
— Далече будет.
А мы и не интересовались, где же именно это «далече». Теперь мы пристально смотрели вдаль, туда, где заканчивались горы, и фантазировали, каков он, этот невообразимый «дальний» край. Ждали мы довольно долго и наконец полностью уверились в том, что отец и сын Дяо сюда больше не вернутся. Зловоние, исходившее из домика, манило нас. Как изголодавшиеся охотничьи псы, не в силах сдерживать инстинкты, мы нашли подходящий булыжник и разворотили замок. Глаза постепенно привыкали к тусклой полутьме внутри жилища, и мы увидели картину, которую, вероятно, и ожидали увидеть: на земляном полу, покрытом толстым слоем пыли, возвышался гигантский скелет Рыбьего царя. В ушах послышались отзвуки могучих ударов, которыми Рыбий царь сотрясал воду, но в ту же минуту эти отголоски стихли, исчезнув в крошечном пространстве комнатки. Мы внимательно рассматривали этот белоснежный пропорциональный скелет, похожий на остов какого-то доисторического животного, и нас переполняли самые разные чувства — и угрызения совести, и благоговейный трепет, а ещё одолевало невыразимое уныние. Мы грустили, поскольку отныне, несмотря на то что Беловодное озеро по-прежнему принадлежало нам, у нас не осталось легенды о Рыбьем царе, чтобы пересказывать её малышне. А потом Саньпи наклонился и начал ощупывать массивный, толстый хребет Рыбьего царя. Внезапно его ладонь замерла.
— Гляньте сюда, — прошептал Саньпи.
И только тогда мы заметили, что там, куда он указывал, в скелете Рыбьего царя не хватало одного гигантского ребра.
Перевод О.В. Халиной
Мa СяотаоСУПРУГИ С ЧЕРНОВОЙ ОТДЕЛКОЙ
1
Лэй Ле смотрел на крепко спящую Вэнь Сяонуань и думал, что чем старше она становится, тем больше походит на кошку: выражение лица сосредоточенное, независимое и загадочное. Не из-за того ли это, что слишком долго живёт рядом с кошками? Он поцеловал Сяонуань в щёку, она что-то пробормотала и повернулась на другой бок. Одна ступня высунулась из-под одеяла — красный лак на ногтях немного облупился, непонятно, эта девушка любит прихорашиваться или, наоборот, неряшлива? Лэй Ле прикрыл ногу одеялом, обошёл спящих крепким сном четырёх кошек, перешагнул через разбросанные по полу вещи и отправился на работу. Это повторялось каждый день: ещё нет семи утра и Лэй Ле уже собирается на работу, а Сяонуань только три-четыре часа назад легла в постель и сейчас как раз провалилась в глубокий сладкий сон.
Лэй Ле нужно было успеть на второй рейс автобуса. Путь был долгим, занимал больше часа и проходил по скоростному шоссе. В автобусе было битком набито: бодрые служащие отправлялись зарабатывать себе на пропитание. Никто друг другу места не уступал, рьяно охраняя свой крохотный кусочек пространства. Но Лэй Ле всегда удавалось примоститься на сиденье, потому что он садился на конечной остановке. Он жил на восточной окраине города, и хотя добираться туда было неудобно, но зато имелось преимущество: автобусные маршруты начинались отсюда, и здешним пассажирам удавалось не стоять всю дорогу, а отдыхать, сидя на своём месте.
Лэй Ле быстро умылся, ровно в семь вышел из дома и заглянул в лавку, которая располагалась на нижнем этаже, чтобы позавтракать. Здесь продавались только четыре блюда — баоцзы, бульон с пельменями, лепёшки и соевое молоко. Однако лавка была так популярна, словно международный сетевой супермаркет. Пока завтракаешь, приходится ещё угодливо улыбаться хмурой продавщице, говорившей с шаньдунским[41] акцентом, будто бы заказываешь у неё не иначе как эликсир бессмертия. Раньше Лэй Ле завтракал дома. Вэнь Сяонуань вставала на полчаса раньше и с сонным видом возилась на кухне. Пока они завтракали вместе, Вэнь Сяонуань сонно щурила глаза и двигалась так медленно, что Лэй Ле боялся, как бы она не потеряла сознание. После завтрака она провожала его до двери, снова ложилась и только после полудня наконец окончательно вставала с кровати. Завтрак всегда был невероятно продуманным: яичница в форме сердечка с золотистыми желтками; между двумя кусками хлеба аккуратно уложены слоями бекон, ветчина и помидоры; картофельное пюре в виде овальной кошачьей мордочки, даже с треугольными ушками и изюмом вместо глаз; сосиски с вырезанными цветочными узорами скреплены зубочистками по две. Бог ты мой, кто бы мог подумать, что в этой комнатушке на восточной окраине города скрывается такой искусный повар?! Первый раз увидев этот волшебный завтрак, состряпанный из обычных продуктов, Лэй Ле был потрясён до глубины души, поцеловал заспанное лицо Вэнь Сяонуань, выражая свою благодарность и преклонение перед её кулинарным талантом. Однако не прошло и нескольких дней, как Лэй Ле затосковал: каждый день на столе европейский завтрак — яичница и бутерброды. Вэнь Сяонуань не останавливалась на достигнутом и всё больше изощрялась: картофельное пюре приобрело облик персидской кошки, волшебный блеск глаз которой обеспечивали зелёная и фиолетовая изюминки одного размера. Лэй Ле было жаль рушить творение Вэнь Сяонуань, и он долго раздумывал, откусить ли сначала кошачьи уши или выковырять глаза.
Обыкновенная домашняя еда подавалась слишком изысканно. Лэй Ле не знал, что предпринять, но питаться так дальше было выше его сил. Он привык к кухне Северного Китая и совершенно не выносил таких вот деликатесов на завтрак — то ли с юга Франции, то ли с западного побережья Америки. Поначалу, конечно, всё было заманчиво и в диковинку, но со временем подобное разнообразие пятизвёздочного отеля стало пугать и дико захотелось каких-нибудь баоцзы, пампушек, солений да рисовой каши из придорожной лавки. Глядя на Вэнь Сяонуань, с всклокоченными волосами хлопочущую на кухне, он чувствовал, как сердце его сжимается при мысли об очередных мучениях с заморскими изысками. Лэй Ле осторожно намекнул Вэнь Сяонуань, что ей не следует с утра до ночи так трудиться, что он переживает за неё. Та понимающе кивнула: ничего страшного, ведь для своего любимого она готова и ночами не спать. В конце концов она любезно согласилась на уговоры Лэй Ле не вставать рано и не готовить завтрак. Он погладил её по голове и мысленно попрощался наконец с кукольными завтраками.
Бамбуковая решётка для приготовления баоцзы уже испачкалась от постоянного использования, пиалы для бульона были все в трещинах, но Лэй Ле с удовольствием ел из такой посуды. Ведь это был настоящий завтрак — простой и безыскусный, после которого аж пот прошибает! Поев, он откашлялся и отправился на работу. Лэй Ле работал в одной фирме, вернее не фирме, а мастерской. В ней трудилось всего несколько десятков человек. Даже он, проработав менее двух лет, уже считался ценным сотрудником. Фирма занималась звуко- и видеозаписью. При ограниченном наборе услуг объём работы выполнялся большой. В прошлом году Лэй Ле уволился с корпоративного телевизионного канала, оставив стабильную и беззаботную работу ведущего, и перешёл сюда, поскольку при большем заработке смог бы быстрее выплатить кредит. До работы на телевидении он был ведущим на информационном канале мобильного оператора, где при высокой зарплате работы было мало и ведущие соперничали не на жизнь, а на смерть. Ещё раньше парень занимался озвучанием на спортивном канале, и большинство коллег были его однокурсниками. Работа была весёлой и прибыльной, но, к с