прежнему выглядел безучастным.
В палатке вдруг повисла тишина — не слышно было стонов, утих доносившийся из леса щебет птиц, казалось далее, все затаили дыхание. В тот момент обращённые друг на друга взгляды молодых людей наполнились сомнениями, и заместитель главврача, вздохнув, произнёс:
— Наньянь, хотя его ранение не представляет опасности, память он потерял и теперь даже не в силах вспомнить, кто он такой.
Сказать, что это было настоящим ударом, значит, ничего не сказать. Слёзы потоком хлынули из глаз Наньянь. Она уткнулась головой в край кровати и зашлась рыданиях. Он вернулся, но сердце его опустело! Все его воспоминания стёрлись, подобно тому, как прибой стирает следы на песке. Где уж теперь ему вспомнить медсестру из полевого госпиталя? И как ему осознать страдания Наньянь?
Никогда раньше девушка не была в таком отчаянии. Окружающие были не в силах её успокоить. Юй ещё сильнее сдвинул брови, он пристально посмотрел на сержанта Ло, потом медленно подошёл к нему и тихо спросил:
— Есть ли при тебе какая-нибудь вещь, которая помогла бы определить, кто ты?
Сержант Ло задумался, после чего с трудом стал ощупывать себя раненой рукой. Медленно он извлёк из кармана потрёпанный, заляпанный кровью блокнот и передал Юю, вокруг которого сразу столпился народ. Тот полистал блокнот, но это сплошь были записи политического содержания, типа правил и уставов народной армии, блокнот раненого ничем не отличался от блокнота любого из солдат. Единственной зацепкой оказалось написанное на обложке имя: До Юн… Последний иероглиф скрывало пятно крови.
— Его имя Ло Юнмин, — обращаясь к присутствующим заявила Наньянь, которая, перестав рыдать, вытирала красные от слёз глаза.
Юй по-прежнему сомневался:
— Чем ты можешь это подтвердить? Недавно ты говорила, что он был сержантом при взводе охраны, который послали в командный пункт на передовую. Но, насколько мне известно, практически все солдаты этого взвода погибли, а тех, кто остался в живых, оттуда эвакуировали вместе с командирами. А с этим солдатом… что могло случиться с ним?
Смутившись, Наньянь задумалась, после чего резко откликнулась:
— А я-то откуда знаю, может, его раненого спас кто-нибудь из крестьян? В любом случае я знаю, что это Ло Юнмин! Да и на блокноте написано его имя!
Парень, которого назвали Ло Юнмином, вдруг поднял руку, все посмотрели на него. Оказалось, он ещё кое-что обнаружил — висевшую на шее яшмовую подвеску. Увидав подвеску, Наньянь разволновалась и вытащила из-за пазухи точь-в-точь такую же. В соединённых вместе камешках проступило изображение двух драконов с огненным шаром — оказывается, две подвески вместе составляли цельную картинку.
То, что подвески оказались частями единого целого, вызвало тяжёлый вздох собравшихся, теперь всё было более чем очевидно. Все, кроме Юя, сочувственно смотрели на молодых людей. А тот, возвращая Ло Юнмину блокнот, посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Если что-нибудь вспомнишь, сразу сообщи мне, хорошо?
После того, как ушёл Юй, все остальные также поспешили разойтись по своим делам. Заместитель главврача отозвал Наньянь в сторонку и, запинаясь, произнёс:
— Наньянь, ты должна хорошенько подумать, может ли у тебя что-то быть с этим Ло… Ло Юнмином? Он — сержант, ему, по уставу, прежде чем жениться, следует дослужиться до комбата. Это сколько тебе ждать придётся? Ну, и к тому же ведь он… он уже ничего не помнит из того, что было раньше. Есть ли смысл в таких жертвах? На мой взгляд, заместитель комиссара Юй — человек не плохой, кроме того, это предсмертное желание главврача Юань…
Наньянь подняла голову и серьёзно посмотрела на доктора, одним взглядом давая понять, что разговор закончен. Он чуть помедлил и со вздохом сказал:
— Ну хорошо, думай сама.
Наньянь нечего было обдумывать, она уже приняла решение, которое избавляло её от душевных терзаний, связанных с мыслями о разлуке с любимым. Сначала она заполучила сердце молодого человека, потом потеряла его, и сейчас, когда возлюбленный возвратился, она заново должна обрести его любовь, больше она не намерена терять ничего! В эти суровые военные будни, когда человеческая жизнь висела на волоске и каждый прожитый день считался за счастье, как можно было поступиться любовью?
— И вот с тех самых пор, — продолжала Наньянь, светясь от счастья и поглядывая на обалделого Юнмина, — я взяла себе за правило каждую свободную минуту приходить к тебе и рассказывать о нашем прошлом. Рассказывала, как мы познакомились. Помнится, тебя поразило, что местом нашей первой встречи был задний двор, где лежали трупы. Я также поведала, как мы полюбили друг друга, а ещё как в момент разлуки ты отдал мне половинку яшмовой подвески…
Тогда же у неё появилась ещё одна привычка: перебирая в памяти те чудесные моменты, она непроизвольно протягивала руку к шее Юнмина и принималась поглаживать её. Тот небольшой шрам уже исчез, его заменил более глубокий рубец от гранатного осколка. Каждый раз, когда девушка дотрагивалась до этого места на его шее, Юнмин невольно вздрагивал.
— Щекотно? — нежно улыбаясь, спрашивала Наньянь.
Её взгляд искрился, а когда она, давая себе волю, широко улыбалась, на её глаза наворачивались слёзы. Этим полным надежды взором она пыталась заглянуть в самую глубь Юнмина. Глядя на него долго и неотрывно, она словно хотела протоптать в его душе тропинку, которая вывела бы его на путь воспоминаний.
Дела у Юнмина мало-помалу пошли на поправку, это касалось как физического, так и душевного состояния, которое намного улучшилось. Однажды Наньянь сидела с ним рядом и чинила его гимнастёрку. Прокладывая стежок за стежком, она так сосредоточилась на шитьё, что совсем не заметила, как, затаив дыхание, за ней наблюдает Юнмин.
— Наньянь… — он позвал её.
Наньянь подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза. На неё был устремлён полный нежности взор, в котором выразилась готовность к переменам и мужество человека, отрезавшего путь к отступлению. Своим взором он словно протянул к ней обе руки, желая заключить Наньянь в объятия.
На миг девушка застыла, потом вдруг, уткнувшись головой в гимнастёрку, разрыдалась! Наконец-то он вспомнил, он действительно вспомнил её!
Она вновь обрела его!
То событие стало наиважнейшим поворотным пунктом в судьбе Наньянь. Именно с того момента она по-настоящему стала счастливой. Наступил уже июнь 1949 года, военная ситуация прояснилась. Раненых, среди которых оказался и Ло Юнмин, отправили в тыловой госпиталь, вскоре туда же перевели Наньянь. Она была бесконечно признательна заместителю главврача, считая, что это его рук дело, поскольку всеми кадровыми вопросами заведовал именно он. Затем начались проблемы с установлением личности Юнмина, ведь он всё ещё не мог восстановить многие детали своего прошлого. К тому же, учитывая неоднократную передислокацию войск, уже никак было не докопаться до его исходной воинской части и боевых друзей. А тот командир, за охрану которого отвечал раньше Юнмин, погиб во время прорыва окружения. Таким образом, единственным человеком, который мог подтвердить личность Ло Юнмина, была Наньянь. Поэтому, когда она в третий раз пришла подписывать свидетельские показания, личность Ло Юнмина официально признали установленной.
Ну а потом пошло-поехало: победа, основание КНР, переезд на новое место, замужество, рождение ребёнка…
День безмолвно погружался в сумерки, вечерний небосвод словно потихоньку закрывал веки, более не реагируя на события в мире людей. Наньянь участливо поглаживала руки Юнмина, довольная, что сегодня она смогла всё рассказать до самого конца. Приблизив к нему лицо, она следила, как постепенно проясняется его взгляд. По её наблюдениям, каждый день в это время в памяти Юнмина наступало кратковременное просветление, когда он свободно справлялся сам, без посторонних подсказок и помощи. Наньянь понимала, что со временем таких цельных картинок в его сознании будет всё меньше.
— Я нашёл выписку с диагнозом, которую ты спрятала, — сказал он, вставая и неуверенными руками освобождаясь от пледа, — я всё знаю.
На миг Наньянь растерялась, не зная, как реагировать. Хорошо, что этого не заметил Юнмин, который прямиком направился в комнату. Какое-то время женщина продолжала сидеть на балконе, чувствуя, что на неё словно наваливается вечерний туман. Наконец она решила тоже войти в дом, чтобы откровенно поговорить с Юнмином в короткий момент просветления.
Тот стоял посреди комнаты и сосредоточенно, с выражением необычайной торжественности на лице, будто во время важной церемонии, ожидал её появления. В руках он держал проржавевшую от времени жестяную коробку от печенья. Наньянь очень хорошо знала эту коробку, Юнмин частенько открывал её и перебирал содержимое. Она до краёв была наполнена самыми дорогими его сердцу вещами, которые накопились у него за всю жизнь. В ней лежали и та записная книжка, и две яшмовые подвески, и военные нашивки, и перьевая ручка, и грамоты разных лет за разные достижения.
— Я постоянно думал о том, что когда-нибудь настанет такой день… — начал Юнмин, и его сморщенные губы снова задрожали, — Янь, я не знаю, должен ли я говорить тебе об этом, всю свою жизнь я проносил на душе этот камень… И если я его не сброшу, то сам так и не узнаю, кто же я на самом деле…
Он аккуратно поставил коробку на стол и вынул из неё завёрнутый в шёлк свёрток, размотав его, он вытащил сложенный в несколько раз листок бумаги. Трясущимися руками он передал его Наньянь. Она взяла его, развернула и стала не спеша изучать. Это было «Уведомление о солдате, павшем в бою». Наньянь схватила очки и придвинулась к свету. В бумаге значилось, что некто Ло Юнлян (22 года), служивший политруком третьей роты такого-то полка, такой-то дивизии, пал в бою. Рядом в колонке «героические подвиги» было написано, что в марте 1949 года, во время обеспечения подкрепления политрук третьей роты Ло Юнлян сорвался с обрыва, пав жертвой во имя правого дела.