Потрясённая Наньянь подняла глаза от бумаги и взглянула на Юнмина. Он уже постарел, глубокие морщины изрезали лицо, однако воспоминания явно возродили его образ, когда ему было двадцать два года.
— Я и есть Ло Юнлян.
Здесь следует кое-что рассказать о братьях-близнецах Юнмине и Юнляне. Перед тем как они покинули родной дом и отправились на войну, мать со слезами на глазах вручила каждому амулет — половинку фамильной яшмовой подвески. Явившись в воинскую часть, братья, попав в одну и ту же дивизию, были распределены в разные полки. Изредка они получали какие-то новости, но всё равно очень беспокоились за жизнь друг друга! Когда Юнлян стал политруком третьей роты, до него дошла весть, что Юнмина назначили сержантом, ответственным за охрану и безопасность старшего должностного лица. Однако после боя в ущелье он также узнал о гибели брата — то была последняя новость о Юнмине, которую получил Юнлян.
Юнлян, как сообщалось в уведомлении о погибшем, упал с обрыва при выполнении команды по обеспечению подкрепления. Вся его последующая жизнь оказалась в руках Наньянь. По правде говоря, буквально через несколько дней его память понемногу стала восстанавливаться, и первое, что он осознал: Наньянь принимает его за Юнмина. Эта ослеплённая любовью невинная девушка раз за разом приходила к нему и рассказывала о тёплых, чудесных мгновениях прошлого, она не скрывала переполнявших её чувств — у кого бы хватило духу лишить её надежды? И кто бы мог отвергнуть такой ниспосланный свыше подарок судьбы? В течение всего периода выздоровления Юнлян постоянно думал о сложившейся ситуации, вконец изводя себя сложными противоречивыми чувствами. «Это девушка Юнмина», — говорил он себе. Сколько раз он хотел рассказать ей всю правду, но едва он видел нежный взгляд Наньянь, тут же пасовал. Шли дни, и когда наконец он тоже попал в прочные сети любви, он принял решение никогда не раскрывать правду. Он предпочёл навсегда остаться под маской Юнмина, нежели потерять любовь этой прекрасной медсестры.
И теперь уже седовласая Наньянь, не смея поверить в такое, смотрела на Юнмина, то есть на человека, которого, оказывается, звали Юнлян. Ей было трудно осознать, что в её жизни произошла такая ошибка, такое огромное недоразумение. Неожиданно вся её жизнь оказалась сплошным обманом! В считанные секунды из всех её мелких сомнений сложилась цельная картина. Ведь за столько лет, вопреки ожиданиям, муж никогда не брал её с собой в родные края, хотя бы однажды. А повзрослевшая дочь как-то в разговоре случайно задала вопрос: почему на половинках подвески, воплощавших жениха и невесту, были изображены два дракона, а не дракон и феникс? Было и ещё кое-что: когда Наньянь спрашивала Юнмина, кого он так боится найти среди погибших, тот ответил: «Похожего на меня». То есть он говорил о Юнляне! А в минуту их прощания он попросил Наньянь, чтобы она привела его в порядок перед погребением, если его тело вдруг доставят в госпиталь. Тогда он ничего не сказал про своего брата-близнеца. Но, доведись Юнляну пасть на поле боя, Юнмин мог быть уверен, что Наньянь проводит брата в последний путь так же, как и его самого.
— Был только один человек, который узнал меня…. — Взгляд Юнляна затуманился.
Это был старина Юй. Он видел Юнляна, когда третья рота выполняла задание по обеспечению подкрепления. На самом деле, когда он приехал в санчасть, то сразу узнал Юнляна в том безымянном раненом солдате. Но он не сказал этого. Почему? Никто не знает. Тем более непонятно, почему он не только взялся вместе с Юнляном сохранить эту тайну, но ещё и помог молодым людям перебраться в тыл, а также попросил своих людей подготовить документы на имя Ло Юнмина. В последний раз «Юнмин» видел его сразу после образования Нового Китая. Тогда старина Юй в скромном выбеленном кабинете из рук в руки передал «Юнмину» заполненное «Уведомление о солдате, павшем в бою», серьёзно посмотрел на него и, помедлив, сказал:
— Береги её.
У Наньянь защекотало в носу. И хотя она была уже в солидном возрасте, переполняющие её чувства, как и в молодости, тотчас выплеснулись наружу. Неожиданно оказалось, что на протяжении всей жизни её, Цзян Наньянь, заботливо охраняли сразу трое мужчин.
В глазах Юнляна читалась мольба о прощении, однако сердце Наньянь вдруг вспыхнуло ярким светом благодарности, в эту минуту, наполненную смешанными чувствами, она сжала худощавую руку Юнляна.
— Неважно, кто ты, — примирительно сказала она, — ясно лишь одно: мне самой судьбой было предопределено выйти за тебя замуж.
Словно ребёнок, Юнлян разрыдался, его плечи то и дело вздрагивали. Наньянь стала тихонько поглаживать его по шее, и на этот раз он не вздрогнул от прикосновения. Многие годы каждый раз, когда женщина касалась его шрама, он вспоминал Юнмина и его родимое пятно, также напоминавшее шрам.
Успокоившись, Юнлян достал из кармана медицинское заключение с диагнозом о «старческом слабоумии», внимательно прочёл его, вздохнул и, свернув несколько раз, положил в коробку. Потом он хорошенько закрыл коробку и для надёжности прихлопнул рукой по крышке. Похоже, все точки над «i» в его жизни были расставлены, и теперь он мог уже спокойно плутать по каким бы то ни было закоулкам своей памяти, не страшась потеряться навсегда.
Из старческих уст Наньянь вырвался скорбный стон.
Она снова должна будет потерять его.
На этот раз потерять навсегда.
Перевод О.П. Родионовой
Ди АньКОГДА ЖЕ МОЙ ЧЕРЁД?
Сказать по справедливости, те десять лет его жизни — от семидесяти пяти до восьмидесяти пяти — ему не нравились больше всего: в тот период он больше всего боялся умереть. Воспоминания о тех годах часто сопровождались неизбывным чувством стыда и неловкости, как от намокшего подгузника.
Кода ему было семьдесят пять, это был 1982 или, может, 1983 год, в общем, в тот год родилась его младшая внучка. Он разглядывал этого похожего на огромного червяка младенца, с серьёзным видом щурившего глаза, и вдруг стал его ненавидеть. Ненавидеть за то, что его внучка ещё такая маленькая, ненавидеть за то, что он, скорее всего, не увидит её взрослой, ненавидеть за то, что она нарочно так подстроила, нарочно будет жить в этом мире после его смерти, расти и превратится в грациозную барышню или простушку. Он ненавидел всё в этом мире, что напоминало ему о собственной смерти.
Жена почувствовала его настроение и невозмутимо сказала:
— У нас уже есть три внука, а вот теперь ещё и внучка появилась, радость-то какая! Смотри, глазки у неё большие, линия губ чёткая, вырастет красавицей! — Затем она довольно вздохнула: — Сяо Чэн у нас семьдесят восьмого года, а сейчас и девчушка появилась — этих детей ждёт хорошая судьба — тяжёлые времена уже позади, вот они как раз вовремя и родились… — Она засмеялась, и на переносице у неё появились морщинки.
Он молчал. Ей показалось, что он огорчён из-за того, что родилась девочка, а не мальчик. Она всю жизнь по-своему растолковывала его поведение, и со временем ей стало казаться, что она знает этого чело века вдоль и поперёк. Порой даже он сам не разбирал, были ли некоторые черты его натурой или их ему приписала жена. Но жене он никогда ничего не объяснял.
И вот как раз через шесть месяцев после рождения внучки, во время плановой проверки здоровья, у него обнаружили злокачественную опухоль. Он сидел в больничном коридоре, когда впервые увидел Духа смерти. На вид Дух был немного моложе его, ему было около шестидесяти, хотя, конечно же, в глазах молодёжи они оба были стариками. Дух смерти был одет в старую, но опрятную серую «суньятсеновку». Если бы увидела жена, её первая реакция непременно была бы: «А материальчик-то ничего». У него было доброжелательное выражение лица, казалось, с этим человеком легко можно было найти общий язык, то есть я хотел сказать, с этим духом легко можно было найти общий язык. Дух сел на ободранную скамейку напротив, привычным движением уперев руки в колени, достал из кармана «суньятсеновки» пожелтевшую салфетку, энергично высморкался, и, застенчиво улыбаясь, сказал:
— Что-то в последнее время погода совсем испортилась.
— Сколько мне ещё? — спокойным голосом осведомился он. Его правая рука крепко сжала в кармане аккуратно сложенный листочек с результатами анализов. Ту бумажку он складывал в ровный квадрат с особой тщательностью, как бы демонстрируя этим, что готов хладнокровно принять эту реальность.
— Что значит «сколько ещё»? — Дух, похоже, не притворялся. У него было не совсем стандартное произношение, но невозможно было определить, какой именно это был диалект.
— Так ты что, не за мной пришёл, что ли? — усмехнулся он, в душе радуясь появившейся горечи, — ведь всё-таки это означало, что ему было не наплевать на себя.
— Ах, ты об этом! — в голосе Духа послышались официальные нотки. — Ну, это-то не проблема, с этим всё просто. — Потом он рассеянно вытащил портсигар и, как бы обращаясь сам к себе, сказал: — А спички куда подевались?
— У меня рак лёгких, — терпеливо объяснил старик. — Ты мог бы не курить моем присутствии? Хотя врач и говорит, что мне повезло, что выявили на ранней стадии…
Дух опешил, но всё-таки закурил:
— Не переживай, одна сигарета погоды не сделает.
Он всё понял. Дух смерти был прав.
Как бы там ни было, но в свои семьдесят пять он был ещё таким ранимым. По прошествии почти тридцати лет он по-прежнему отчётливо помнит, как дрожали пальцы, когда он старательно пытался сложить тот зловещий листок со смертельными результатами анализов, как всё-таки совместил уголки и, разделив листок пополам, одним резким движением провёл плотно сжатыми пальцами правой руки по гладкой поверхности бумаги, и под теплом его рук листок послушно согнулся. Но этого ему было мало, и он ещё несколько раз плотно прошёлся по линии сгиба ногтем. Эта картина ясно всплывала перед его глазами, отчего ему становилось не по себе.
Когда воспоминания приводили его к таким неловким моментам, как этот, он знал, как поступить: он начинал тихонько напевать про себя строчки из песни, причём каждый раз из разной. Последние двадцать с лишним лет ему особенно нравилась одна весёленькая и незамысловатая народная песенка, которую он разучил в 1948 году в освобождённом районе. Ему тогда было уже за сорок, но, когда он пел эту песню, ему становилось радостно, как в детстве.