«Ну и пусть», — усмехнулся он про себя. Сын уже проснулся, волосы у него торчали в разные стороны, глаза были ещё сонные; он бесцельно огляделся по сторонам и широко зевнул. Он хотел было попросить сына сменить бельё, но ему вдруг вспомнилось, что точно такое же выражение у его сына было в детстве после сна. И он решил не говорить ему, что приходил Дух смерти, решил не рассказывать ему о том длинном и унизительном диалоге ночью — сын всегда останется для него ребёнком, и нельзя допускать, чтобы он знал о таких конфузах. Что ни говори, а он как-никак отец — пусть лучше на нём будет мокрое бельё. Он с болью и нежностью поглядел на сына. Он почувствовал, что должен стать чуть добрее к окружающим — как бы там ни было, а ведь он уже задолжал этому миру целую жизнь, так что можно и не придираться по мелочам.
«Вот было бы хорошо, если бы он тогда действительно находился при смерти», — размышлял он через двадцать лет на похоронах старшего сына. Тогда в его душе ещё оставалась нежность, и если бы можно было всё разом остановить, это было бы как нельзя кстати. Но разве же в жизни всё происходит только в самое подходящее время? Может, кому-то это и удаётся — добиться некоего молчаливого соглашения с жизнью, чтобы и родиться в нужный момент, и умереть в нужный момент, и чтобы все события, от рождения и до самого конца, были бы своевременны. Однако мало кто задумывается, что зачастую эта «своевременность» на поверку оказывается следствием обычной дальновидности.
Старший сын умер в возрасте шестидесяти лет от инфаркта миокарда.
Он знал, что каждый, кто пришёл почтить память усопшего, с опаской поглядывал на него — всех беспокоила одна мысль: как бы и он от такого удара тоже в скором времени не отправился к праотцам. Эти опасения за девяносто-с-лишним-летнего старика ослабляли горе и тоску по усопшему, из-за чего он чувствовал себя немного виноватым, что на похоронах перетягивает внимание на себя. Поэтому ему ничего не оставалось делать, как одному тихо скорбеть по своему первенцу, появившемуся на свет в Чунцине, как раз сразу после по беды над японцами. Незадолго до этого, ранним утром на берегу реки Цзялинцзян он познакомился со своей женой. Она была гораздо моложе его — тогда ему было тридцать, а ей всего девятнадцать. Её глаза слегка искрились спокойствием и напоминали ему озёра в его родных краях. Он уже давно не видел тех озёр, и эта молоденькая студентка, подобно серпу убывающей луны, будила в нём тоску по родным местам.
Он сказал ей: «Раз отведала со мной говядины по-домашнему, значит, будем с тобой жить одним домом». Она растерянно посмотрела на него, и лицо её покрылось румянцем.
А сейчас уже ни жены, ни сына не было в живых. Ушли один за другим, да и вода в реке, что текла шестьдесят лет назад, совсем не та. Ныняшняя река Цзялинцзян несёт свои воды совершенно безразлично.
Жена умерла через четыре года после его операции по удалению опухоли. Ему казалось, что это он её извёл. Если бы не его болезнь, она, возможно, прожила бы подольше. С первого взгляда, как он её увидел, он понял, что у неё слабое здоровье. Есть женщины, по своей конституции похожие на фигурки, каким поклонялись первобытные люди. Они как будто специально созданы, чтобы терпеть всяческие лишения и трудности. Она же была совсем иной. Она от природы была хрупкой. За долгую историю эволюции такие существа, как она, могли запросто исчезнуть. Её хрупкость не могла увянуть или поблекнуть с годами.
— Скорее бы умереть, а то только тебе хлопоты доставляю, — часто после операции говаривал он. Разумеется, он кривил душой, но в те годы Дух смерти в самом деле не появлялся.
— Что же я буду делать, когда тебя не станет? — Она легонько положила руку на его плечо. Они ожидали сеанса химиотерапии в коридоре больницы, он сидел, она стояла рядом.
— С тобой будут дети, — терпеливо настаивал он.
— Дети давно уже выросли, мне непонятны их разговоры, — равнодушно отвечала она. — Без тебя мне будет совсем одиноко.
— Но я же всё равно умру раньше тебя! — он начинал раздражаться.
— Надо жить сегодняшним днём, к чему все эти разговоры? — Эти женщины дорожат каждой минутой!
— Вот видишь, ты тоже считаешь, что мне осталось совсем немного! — вспылил он.
— Ты на обед что будешь? — спросила она.
— Ничего, — хмуро буркнул он и с ненавистью уставился на жену.
Ведь в конечном счёте все они останутся жить. Все эти так называемые родные и близкие, «плоть от плоти». Умрёт один он, а они все продолжат жить дальше. И жизнь, из которой он выпал, постепенно снова затянется и превратится в идеально гладкую поверхность озера. Иногда о нём будут вспоминать, но воспоминания эти по существу будут всего лишь отражением в этом озере. В таком подавленном и опустошённом состоянии ему даже начинало немного не хватать Духа смерти. Ведь только с Духом у него были общие враги. А эти бессовестные родственнички! Да что по ним тосковать, быстрее рассчитайте меня — всё, в путь! Когда в размышлениях он доходил до этого момента, он вдруг с опаской оглядывался вокруг, не появится ли в больничном коридоре старик в серой «суньятсеновке». Хорошо, что Дух смерти в самом деле не приходил. Его сердце бешено колотилось, так часто, что ему становилось трудно дышать и он невольно прижимал руку к груди. Впрочем, где это видано, чтобы онкологический больной умер от инфаркта?
Да, именно так, онкологический больной от инфаркта не умрёт, а значит, можно и не обращать внимания на бешеное сердцебиение. Он не умрёт, нет. Так, день ото дня у них с женой повторялся один и тот же диалог: «Скорее бы умереть, а то только тебе хлопот доставляю». — «Что же я буду делать, когда тебя не станет?» — «С тобой будут дети». — «Дети давно уже выросли, мне непонятны их разговоры. Без тебя мне будет совсем одиноко». — «Но я же всё равно умру раньше тебя!» — «Надо жить сегодняшним днём, к чему все эти разговоры?» — «Вот видишь, ты тоже считаешь, что мне осталось совсем немного!»
Отчаяние накатывало как раз в этот момент. Обычно они оба вполне успешно обменивались фальшивыми фразами, но правда иногда выходила наружу. Он сердился и на себя за то, что после реплики «надо жить сегодняшним днём» он не мог промолчать. Но, с другой стороны, почему она не могла сказать: «Ты не умрёшь, ты поправишься?» И в то же мгновение его отпускало, ведь если бы она действительно так сказала, он наверняка рассердился бы ещё сильнее, уж слишком явное это было враньё.
Нельзя говорить правды, но нельзя и слишком откровенно врать. Такова жизнь.
В то время он не замечал, как она день ото дня слабеет и угасает. Он не обращал внимания, что она становится всё более раздражительной и беспокойной. Когда они ходили в больницу на осмотр, она часто шла медленнее его, новенькая медсестра даже приняла её за пациентку. Как-то днём дочь переехала к ним жить, он с удивлением поинтересовался зачем, и дочь сказала:
— Смотри, мама так осунулась в последнее время, я буду вместе с ней ухаживать за тобой. — Дочь даже не представляла, как больно ему было это слышать.
— Ну уж простите, что так долго не умираю! — с издёвкой огрызнулся он.
— Папа! — недовольно взвизгнула дочь. — Как ты можешь такое говорить?
С того времени дочь стала его врагом. Любое её движение или действие напоминало ему, что хотеть жить — неприлично, а признаваться в этом — ещё более постыдно. Поэтому их диалоги всегда заканчивались фразой «Да, я так долго не умираю». Но дочь больше его и не останавливала.
В то утро он сидел один за обеденным столом и ждал, пока перед ним поставят стакан горячего соевого молока. По-видимому, он прождал довольно долго. Дочь стояла у кухонной двери, и он знал, что она пристально наблюдает за ним. Дочь вдруг сказала:
— Папа, ты похудел.
Он ухмыльнулся и спокойно сказал:
— Кто одной ногой в могиле стоит, не толстеет.
Дочь неожиданно рассмеялась и с давно позабытой нежностью мягко сказала:
— Я пришла сделать тебе соевое молоко, мама ещё не проснулась, пусть подольше поспит.
Жена так и не проснулась. Во сне произошло кровоизлияние в мозг. Всё кончилось тихо, словно это была такая же мелочь, как не поставленное на стол молоко. Несколько месяцев спустя, вскоре после того как ему исполнилось восемьдесят, врач сказал: «Поздравляю, вот прошло ровно пять лет, опухоль не дала рецидива, то есть можно сказать, что вы полностью вылечились». Сразу после этого дочь собрала свой чемодан и ушла не оглядываясь. А через несколько дней к нему переехала семья младшего сына из трёх человек. Они посчитали, что негоже оставлять его одного, да и к тому же однокомнатная квартира, в которой жили они, действительно была очень неудобной. Тогда Нинсян было пять лет, между бровями у неё была нарисована красная точечка, похожая на родинку.
Никто не ожидал, что он вот так вот тихо-мирно проживёт с ними тремя двадцать пять лет.
В первый вечер после их переезда к нему в комнату пришёл Дух смерти. Он глубоко вздохнул, сел на кровати и сказал Духу:
— Врач говорит, что я вылечился.
А сам подумал, что, должно быть, выжил из ума, раз говорит такое.
И впрямь Дух широко улыбнулся:
— Ну, у врачей свои заботы, врачи занимаются болезнями, но вопросами жизни и смерти они не ведают.
Он покачал головой:
— Ну почему, почему именно сейчас? Два года назад было бы гораздо лучше, тогда у меня ещё не было этой тоски.
Дух смерти покачал головой:
— Мне никогда не попадались такие непонятливые, он ещё с духом торговаться будет!
Он сказал:
— Я томился пять лет, неужели всё зря?
Дух смерти сказал:
— На мой взгляд, пять лет — это ничто. Давай отведу тебя к жене, она там сейчас одна, ты не рад будешь?
Он не ответил.
Дух смерти спросил:
— Вы ведь вместе прожили почти пятьдесят лет, неужели не скучаешь по ней?
— Скучаю. Она мне даже во сне снится.
— Вот я и вижу, что ты только сны смотреть и хочешь, — усмехнулся Дух смерти. — А если серьёзно, ты скоро уже не будешь иметь к этому миру никакого отношения. Вот посмотри на своих детей. У них у каждого своя жизнь, и только ты один стоишь здесь, как чучело соломенное. Не одиноко тебе?