Понимаете, отщепенцы — вне норм морали. Вот вы терзаетесь, а они плевали на ваши терзания и заботу государства. Да, типичный «наплевизм», не забыли ждановские доклады? Прорабатывайте их, прорабатывайте… Ведь точно выражено: «наплевизм»!
Как личность вы можете сложиться и проявить себя в будущем лишь при проявлении воли, а воля всегда есть следование идее. Слабость, совесть, доброта, порядочность — но для кого?! Вдумайтесь? На чувствах далеко не укатите, если помышляете о настоящем принципиальном продвижении.
Наше положение сложное, мы всегда среди врагов. Нам нужны люди особого склада и особого закала. Мы здесь, в этих стенах, «формуем» материал нашего партийного свойства. Вот вы сейчас думаете: непорядочно назвать фамилии заводил, это, мол, фамилии товарищей. А ведь нет такого понятия! Врагами создано! Их зловонной культурой! Именно порядочно назвать! Это расчищает дорогу от хлама общему движению, а вы часть общего. Не ошибаюсь, надеюсь?..
В кабинете темновато. Далеко в конце стола уютно горит лампа под стеклянным зелёным абажуром. Тишина такая непривычная, я боюсь шевельнуться, грохнуть сапогом или скрипнуть стулом. Бродят по стенам уличные огни. Высокий стоячий воротник кителя майора Басманова застёгнут на все крючки.
— Полагаете, истин много? Всего одна, старший вице-сержант. Всего одна. Не потеряйте её. Забудем, кто я и кто вы. Забудем о возрасте, званиях, щепетильности. Да, честь, совесть!.. Здесь встретился русский с русским. И цель у этих русских одна: благо Отечества. Ведь в прошлом у нас не было и не могло быть Родины. Однако с победой революции мы призваны на всех фронтах и всеми средствами защищать её, ибо это уже Отечество социалистическое. А ведь сопротивление врага изощряется и возрастает по мере доразвития социализма. И виды сопротивления меняются. Вот с такой новой разновидностью, точнее отрыжкой классовой борьбы, мы и столкнулись.
Вы отдаете себе отчёт в том, что такое реставрация капитализма? А связь частного с общим? Пусть даже это частное с виду юношеская шкодливость, не больше. Умейте из малого воссоздать целостную картину. Кому на пользу преступная коллективка?
Видите, сколь неуместна в данном случае ваша щепетильность. Её следует проявлять строго с разбором. Разве коллективка из-за овсяной каши не один из факторов ослабления нашего тыла? Да, нашего тыла вообще! Я преподаю конституцию и льщу себя надеждой, что вы, как гражданин, осознаёте свои обязанности.
Враги не только там, за рубежом. Нет, эти господа говорят по-русски, у них вроде бы нашенские лица и фамилии. Смею заверить: они могут быть весьма располагающими и даже партийцами с определёнными заслугами, а порой и весьма внушительными. Однако они не наши.
Политическая зрелость и заключается в том, дабы распознавать чуждое. В этом вожди для нас пример. Читайте биографии, много читайте, вдумывайтесь. Где оппозиции? Где другие партии? Где вообще люди? Именно — классовая борьба! Не мы её выдумали. Она не затихает. И потому нам хватит работы. Для продолжения и углубления борьбы ещё вполне достаточно человеческого материала. Так что это не вопрос. Людьми Россия всегда изобильна.
Труд, право на труд и социализм должны торжествовать — мы призваны их защищать. На нас возложена историческая миссия. Вот, Шмелёв, какова действительность и каково место истинного советского патриота. Надеюсь, сомнений теперь нет. Я жду ответа не от старшего вице-сержанта, а от гражданина. Их фамилии?..
Юрий Власов. 1950-е
С юности я разделял убеждение, что физическая слабость, вялость и болезни — одно из самых больших оскорблений и унижений для человека. Сознание этого было одной из мощных побудительных причин для страстного увлечения спортом. Я ценил красоту от спорта не за то превосходство, которым она наделяет по сравнению с другими людьми, а за радость, богатство чувств. Надо это испытать — мощь этих чувств и силу, с какой она привязывает к жизни. А поединки, победы, титулы — это уже прикладывалось само собой. Мучили мысли о нашем времени: дух, закованный в объятия скелета…
Подмораживало, яснели звёзды за верхними переплётами окон, и реже и разнобойней обзванивала железные наличники капель, и уже откуда-то из-за крыш лунный свет разливался в пустых ветвях тополей. И как всегда в ночь с распахнутым небом околдовано цепенел ряд деревьев на улице.
— Благодушием, близоруким отношением мы, сами того не замечая, облегчаем нечистое дело каким-то перерожденцам, создаём благоприятную обстановку в смысле заметания следов. Сползание по наклонной — вот что такое наша снисходительность. И по существу — это попустительство, пораженческая политика, своего рода моральное растление.
Ваш отец на фронте погиб? А братья, сёстры?.. Вот так-то. Нет у нас права, да это и глупо, если не преступно, принимать в расчёт чувства. Они, жертвы борьбы, — майор Басманов повёл рукой, — требуют сейчас от вас честности. Решение вы обязаны принять и примите! Жить в обществе и быть свободным от общества никому не удавалось…
Я так и молчал, майор, наконец, устал убеждать и отпустил меня с наказом «подумать»…
Если бы не расположение подполковника Кузнецова, первый педагог извёл бы Кайзера придирками и поучениями. Майор полагает знания вне обязательного курса как бы подтачивающими идейность и дисциплину. На всех он смотрит как на «кирпичи в государственном здании». Судьба каждого «кирпича» интересна лишь с точки зрения надёжности всего сооружения.
«Воспитание, — заявил он на одном из уроков — есть процесс “формовки кирпичей” государственности».
Кайзер съязвил на перемене:
— Разобрать «кирпичики», а там кобра вроде Басманова.
Кайзер «кирпичную» теорию считает не то чтобы ошибочной или ущербной, а умышленно унизительной, когда нет жизни, а есть «кирпичная кладка» жизней. Кто тут в роли мастера, прораба и кто совком подкидывает цементную массу, Кайзер не уточняет. Да и зачем? Ведь это всего лишь сравнение, противобасмановская филиппика. Кайзер сказал это ещё в прошлом году, когда мы возвращались из увольнения: смотрели фильм «Великий перелом».
В фильме Сталин по телефону произносит знаменитую фразу: «Будет и на нашей улице праздник». Вернее, не сам Сталин, а её жадно выслушивает командующий фронтом (не в кино, а в жизни им являлся генерал-полковник Андрей Иванович Ерёменко, бывший унтер-офицер императорской армии). И все в кинозале, как и командующий на экране, затаивают дыхание. А затем — блаженный шёпот, размягчённые голоса по рядам… Тогда, в фильме, под Сталинградом самый кризис назревал. Там ещё в роли Минутки, шофёра командующего, — Марк Бернес…
Юрка Глухов жалел, что не сможет посмотреть фильм «Третий удар» второй раз. Там Сталин разгадывает замысел германского командования в районе Никопольского плацдарма: «Нэ нравится мнэ этот Никопольский плацдарм…» В роли Сталина — народный артист СССР Алексей Дикий: говорит без акцента. Каждое слово, как бой курантов на Спасской башне, а ведь голос слабый, даже напрягаться приходится. Я этот фильм по второму заходу смотрел, а Юрка и Кайзер — по первому.
Мы имеем право на увольнение и в субботу, и в воскресенье, но Юрка тогда клюнул на басмановскую «откровенность за откровенность» — и погорело увольнение! Кайзер ещё дал совет:
— И поделом! Ты ему в следующий раз погон поцелуй. Приложись, не стесняйся — он совсем не против, он — за такое обхождение.
Юрка месяц не разговаривал с Кайзерам, я их мирил. И даже когда мирились, чуть по новой не разругались. Кайзер сказал, что понимает и преподает курс «Конституции СССР» первый педагог по-своему, и не то чтобы заблуждается, а выхолащивает предмет. И никакой он не знаток права и государственных устройств, а начётчик, но начётчик особого рода — лицедей, по нутру — злокачественный…
Память у Басманова… тут Кайзеру крыть нечем! При такой памяти каждый у майора на ладони. Кайзер утверждает, что память, за ничтожным исключением, свойство злых людей. Им слишком многое надо держать в памяти, поневоле это свойство расширяется до лошадиного…
Пора, пора заучивать стихи из выпускных экзаменационных билетов. Халтурю я, а уже пора, давно пора… Пытаюсь вспомнить стих за стихом поэму Маяковского «Во весь голос», я знал её наизусть:
Велели нам
идти
под красный флаг
года труда
и дни недоеданий (…)
Потомки,
словарей провертье поплавки:
из Леты
выплывут
остатки слов таких,
как «проституция»,
«туберкулёз»,
«блокада»…
Я проснулся, и мне показалось, что я такой большой, такой сильный. Чистый, прохладный воздух входил в мою грудь свободно и легко, переполняя тихой радостью…
В коридоре глухо позвякивал чугунный колокол в руках дневального. Вот-вот на дворе по-ослиному затрубит горн, а здесь в коридоре, ударит колокол — и тишина истает, будто её и не было. Но пока я лежу спокойный, большой и чистый всей своей юной жизнью. И сердце ровно, едва слышно отмеряет её мгновения…
А вот извлечения из сочинения Тарле о Московском пожаре:
«Пьянство уже с 1-х дней во французском войске шло невообразимое (армия мародёров. — Ю.В.)
В течение всего дня 15 сентября пожар разрастался в угрожающих размерах. Весь Китай-город, Новый Гостиный двор у самой Кремлёвской стены… охвачены пламенем, и речи не могло быть, чтобы их отстоять. Началось разграбление солдатами наполеоновской армии лавок Торговых рядов и Гостиного двора. На берегу Москвы-реки к вечеру 15 сентября загорелись хлебные ссыпки, а искрами от них был взорван брошенный русским гарнизоном накануне большой склад гранат и бомб. Загорелись Каретный ряд и очень далёкий от него Балчуг около Москворецкого моста. В некоторых частях города… было светло, как днём… Большой Старый Гостиный двор уже сгорел. Настала ночь с 15-го на 16 сентября, и всё, что до сих пор происходило, оказалось мелким и незначительным по сравнению с тем, что разыгралось в страшные ночные часы.