перезвон этих льдинок из звёзд,
опустившись в бадейку, где месяц
Сам не свой, а поди ж ты, торчит
острым краем, хрустальной зацепкой.
Гулкий морок, щемящий в ночи,
бесприютность пространства… а сердце
всё сильнее сжимается. Страх.
неизведанность горькой юдоли.
И покачивается на волнах
неразгаданная дотоле
красота умирающих грёз,
возрождающихся ежечасно.
В сопричастьи желанен и прост
мир, пропитанный болью несчастий.
«Ещё некоронованный король…»
Ещё некоронованный король;
ещё инкогнито прекрасная принцесса,
где за высокой перевал-горой
запуталось в предвиденьях предвестье.
Ещё не пала на поля роса;
ещё не слышно птичье щебетанье.
но брезжит свет. И тьма в бега
вот-вот ударится пред первыми лучами.
Я не жалею ни о чём. Но жду —
судьба свершится почестями ль, роком.
Пусть скалы рушатся – спокойно пережду
крушенье славы и успеха рокот.
Немного слов и много тишины.
Поэзию питает жизнь-источник,
где радостью и болью взращены,
напоены их вечным светом строки.
Запечатлеются на каменной скрижали
и в книге жизни проступают вновь и вновь
слова, дарующие благость и любовь,
вобравшие всю радость, горе и печали.
«Великий плут! В трагической гримасе…»
Великий плут! В трагической гримасе
выходит жизнь на шаткий свой помост,
и меркнет свет. Здесь все причины гаснут.
Лишь светлячки поддерживают мост —
опору хрупкую для вёрст и расстояний
плутающему в поисках пути.
…Заблудший ангел крылья вновь расправил
и оттолкнулся плотью от земли.
«Из тысячи жизней да сложится жизнь…»
Из тысячи жизней да сложится жизнь.
Сквозь боль и страданье – надежда на счастье.
И вихрем событий и судеб кружить,
во всём становясь неотъемлемой частью
всего мирозданья. А солнечный луч,
прорезавший тьму, новый день возвестивший,
уж пишет событий сегодняшних ход
на чистом листе в книге жизни открытой.
«Разорванное в клочья время…»
Разорванное в клочья время
в пух разлетается. Собрать
обрывки эти воедино,
вернуть покой и благодать
душе измученной. А телу
оставить облик прежних дней.
И чёрное перо по белому
скрипит, скрипит… Иных путей
нам во Вселенной, знать, не дадено.
а если было, то давно
судьбой-цыганкою украдено.
Вслед за воровкой кочевой
скрипят колёса по обочине
заезжей жизни городской.
…Монетой звонкою расплатится
с тобою месяц золотой.
В эпоху перемен
Моему поколению
Нас в тридцать три распяли на кресте
и воскресили уже в новой жизни.
Мы думали – спаслись.
И в суете
задёрганной, затравленной Отчизны
мы рассуждали: – Доживём свой век,
а там… Пускай история рассудит.
Как слеп в своих сужденьях человек!
Мозг – примитивное и грубое орудье
в твоих руках, Господь. Гляжу назад
и ничего-то в будущем не смыслю.
а всё, что Бог хотел тебе сказать,
Он говорит посредством этой жизни.
«Река иссохшая любви…»
Река иссохшая любви.
По берегам глухой печали,
оцепенелые, молчали
душа и музыка. Вдали
в рассветной тишине – шаги.
И вздох глубокий облегченья:
жизнь – это способ разрешенья.
но только сам себе не лги.
«Ненавидеть – это всё же помнить…»
Ненавидеть – это всё же помнить.
Разлюбил – как вовсе не любил.
Как ладонь в кулак, сжимает площадь
переулки, улицы, мосты,
перекрёстки, вывески, бульвары,
подворотен матерный язык.
Поворот.
Ещё.
И панорама:
хоть упрись.
Ну что ж, упрись.
Тупик.
«Дорога вся на виражах…»
Дорога вся на виражах.
Мчим, не снижая оборотов.
С тех пор, как взрыв большой потряс,
меридианы и широты
сменяются.
Калейдоскоп —
пейзаж непрожитых событий —
всё позади. И – разворот…
Скрип тормозов. Души обитель
земная. Времени песок,
а маревом туманным – дали
нам перескажут назубок
прошедшее через воспоминанье
бесповоротное житьё,
что так стремилось сбыться явью.
Зачем, избрав небытиё,
решился этот мир оставить?
«И тогда телефонный звонок…»
И тогда телефонный звонок
захлебнулся по горло в крови.
Будь вовек же, как перст, одинок
на высоком и светлом пути.
Этот путь, этот крест, этот ад
предначертан введеньем во Храм.
…Гефсиманский раскинулся сад…
Этот путь был спасительный дан.
То есть выбор совсем не стоял
меж Голгофой и праздной мечтой.
Человеческой болью страдал,
в смертных муках рождался Господь.
Только выбора муки не знал.
Потому как, всегда одинок,
Божьим Сыном Он вряд ли бы стал,
если б выбрать свой путь себе смог.
Предначертанный ясен твой путь.
Будь вовек же и прям, и высок,
чтоб не жгло от отчаянья грудь,
как калёным железом лицо.
«Так расстаются с нелюбимыми…»
Так расстаются с нелюбимыми:
ни в крик; ни «Лучше б умереть!»;
ни памятью, короткой, длинной ли,
в ночах бессонных сердце жечь.
И встречей, более случайною,
чем преднамеренной, войдёшь,
минуя боль, тоску, отчаянье,
в воспоминаний нудный дождь,
рождённый сыростью осеннею
неразгоревшихся надежд.
А свет, ленивый и рассеянный,
скупой, мглой поглощённый свет
не выхватит из утра майского
ни сожалений, ни обид.
И сердце тупо и надсадно
скорее ноет, чем болит.
…Так расстаются с нелюбимыми.
«Розы памяти – чёрные розы…»
Розы памяти – чёрные розы.
Всё сгорело.
Потушен пожар.
Отшумели метели и грозы —
не забыть, не вернуться назад.
Обернулась душа птахой малою
и всё билась и билась в окно —
о, впусти! Только кто-то не выглянул
и не принял в ладони её.
Оттого ли, что грузное, бренное
тело скрыло пространство.
В полёт
слишком хрупкая, неумелая
не смогла взять с собой душа плоть.
А теперь – да покоится в прахе.
а душа – да отыщет приют.
Только где он? На небе ли, в памяти —
где её, бесприютную, ждут?
Всё спокойно.
Душа – птица робкая,
то усядется вновь, то взлетит.
Память-горесть стереть не торопится
взгляд, движение, голос.
В миг
всё спрессовано.
Станет ли Вечностью
иль в пожаре бессчётных обид
жизни круг – череда бесконечная —
память синим пожаром сгорит?
«Мой странный принц, моя юдоль земная…»
Мой странный принц, моя юдоль земная, —
любовь и боль. От страждущих небес
прольётся свет. Но туча грозовая
пульсирует на грани тьмы. Каких чудес
ждала душа и жаждала упиться
одной лишь радостью. Но горек чёрствый хлеб
трудов и дней. Знать, легкокрылой птицей
взмывать непросто. За решёткой лет
томится, ожидая воли, птица,
а выпусти – вмиг улетит. Куда?
Туда, где бренность жизни не коснётся
высоких сфер иного бытия.
«На пустынном океанском берегу…»
На пустынном океанском берегу
трубили ветры в раковину морей
и зарубцовывались раны на телах атлантов.
Их прижигали небо, солнце, ветер и песок.
В солёных брызгах клочья пены висли.
За горизонтом проступали дали,
и океан свои объятья раскрывал
для всех бродяг морей.
«Чёрные розы печали…»
Чёрные розы печали;
алые розы любви.
Жизнь – это просто качели,
балансировка. Во дни
мрачные и золотые