На лице у Светки вновь мелькнула улыбка, сопровождавшая не столько слова, сколько мысли.
– Катерина ее зовут. Катька.
– Надо же! Может, она и фамилию называла?
– Я спрашивала. Она только смеется.
– Все-таки дурочка, – вздохнул. – Может, врет эта заведующая? Упустила по недосмотру, а теперь врет.
– Она меня мамой зовет, – не слушая его, сказала Светка, и улыбка вспыхнула еще сильнее, словно лампочка, в которой постепенно повышали накал.
Вздохнул, пожал плечами и обернулся к девочке.
– Пошли, – коротко сказал.
По-прежнему вприпрыжку она ринулась за ним. Ее подскакивающая походка раздражала, и он ускорил шаг, мимоходом сбивая увесистым пластиковым пакетом головки чертополоха.
Она не отставала – лишь чаще перебирала ножками, временами переходя на бег.
– Папа! – окликнула она наконец.
Он не сразу сообразил, что она обращается к нему. А поняв, устало сказал:
– Ну, чего тебе?
– Папа! Ромашка белая?
– Ну, – подтвердил он.
– А почему ты говорил мне, что белого цвета не бывает?
– Когда это я тебе говорил? – Предгрозовая духота наваливалась на него, мешая думать.
– В прошлом году. Или в позапрошлом. Не помню.
– Вообще-то белый цвет – это не цвет, – согласился он. – Это просто смесь всех цветов. А их всего-то семь. Это…
– Знаю-знаю, – бежала рядом, пыталась поймать руку, – каждый охотник…
Может, и не дурочка, подумал он. Просто с приветом. Убежала из дому, напридумывала себе невесть что…
…Вода дремала под вязким обрывом. Даже не дремала – ждала, что-то в ней тяжко ворочалось, темное, недоброе. На миг ему даже показалось, что, если он вступит в нее, потревожит ее покой, она схватит синюшными пальцами за щиколотку и больше не выпустит.
Девочка аккуратно расстелила на траве полотенце, так же старательно сложила платьице – теперь, когда Светка высушила и отгладила его, оно оказалось розовым, в мелкий фиолетовый цветочек – и пошла к воде. Ступала, смешно вытягивая носочек; словно и впрямь была приличной домашней девочкой, которую чуть не с пеленок таскали по хореографическим кружкам, а теперь старалась порадовать заботливых родителей своими достижениями.
Он вздохнул.
– Плавать-то хоть умеешь?
Она хихикнула.
– Ты же меня учил-учил…
– В прошлом году? – покорно спросил он.
– Не-а, в прошлом я уже умела. Наверное, в позапрошлом.
Она соскользнула в воду и, смешно, по-лягушачьи разводя руки и ноги, поплыла вдоль берега. В воде тело казалось призрачным, нездорово уязвимым, светлые волосы всплывали на поверхность, точно гниющий пучок водорослей. Ни с того ни с сего он ощутил странное желание отвернуться и на цыпочках кинуться прочь, и бежать, бежать, пока за ним не захлопнутся двери электрички. Ему стало стыдно.
Разбежался и прыгнул с обрыва в воду, которая на миг сомкнулась над его головой, образовав колеблющийся стеклянистый потолок, который тут же разбился на тысячу мелких осколков, когда он, отфыркиваясь, вынырнул на поверхность.
Потревоженная вода была просто водой, в ней не пряталось ничего – кроме стайки перепуганных мальков, которые тут же шарахнулись во все стороны.
Несколько взмахов руками – и он вступил на скользкое дно и, брезгливо ощущая, как ил просачивается между пальцами, выбрался на берег. Девочка уже сидела на полотенце, выжимая свои светлые волосы. Черт, да девочка как девочка. Что это на меня нашло?
– Встань, – коротко сказал он.
Она вскочила и, подхватив с земли полотенце, подбежала к нему.
Развернул простыню, молча стал вытираться. Нависшее над землей небо давило на затылок, и его охватило тошнотное ощущение нереальности происходящего. Казалось, он так и не вылез из воды, а продолжал двигаться в ней – замедленно, преодолевая сопротивление, как это бывает во сне.
Девочка озабоченно наблюдала за ним.
– Ты чего-то испугался? – наконец спросила она.
– Испугался? Какого… – и поправился, – почему это?
– Ты так быстро вынырнул. Может, там сом сидит?
– Пошли домой, – сказал он, – какой еще сом? Нет там никакого сома.
– А помнишь, ты мне рассказывал? Когда ты был маленький, тебя сом за ногу схватил.
Перед глазами вдруг отчетливо встало черное скользкое тело, вертящееся вокруг наподобие запущенной в воду автомобильной камеры, и он вновь почувствовал внезапную режущую боль в ноге – словно по ней проскребли мелкой теркой, а потом увидел и саму ступню в мелких кровоточащих царапинах.
– Когда это я тебе рассказывал? – медленно спросил он.
Унизительный, удушливый страх, собственный истошный визг, до сих пор режущий уши…
Я этого и Светке не рассказывал…
…и внезапный острый спазм и тепловатое облачко между ног, и стыд…
Она хихикнула.
– Ты говорил, что от страха даже уписался.
– Он остался в яме, – задумчиво сказал скорее сам себе, чем девочке, – на дне реки, под корягой, а когда вода сошла и река обмелела, уже не мог уплыть. Он был очень большой. И, наверное, очень голодный.
Девочка кивнула.
– Ага… ты еще говорил, что, когда его поймали, его несли два человека, и все равно хвост по земле волочился.
Его вновь охватило странное чувство покорности – словно и впрямь рассказывал ей об этом, о том, чего не рассказывал никому и никогда, и собственный голос где-то из глубоких подвалов памяти услужливо воспроизвел: «Я шел, шел по дну, а потом ка-ак провалился в яму! Представляешь? И тут он на меня ка-ак бросится! А я и плавать-то как следует не умел. Ты поосторожней, когда купаешься, знаешь, что может случиться?..»
Потряс головой, отгоняя наваждение, невольно ускорил шаг.
Она вприпрыжку следовала за ним – дружелюбная, неотвязная…
– Выкупались? – Светка встретила их на крыльце. – Ну, идите к столу.
Как быстро она приспособилась. Может, это вообще женское свойство – приноравливаться ко всему?
За столом девчонка болтала не умолкая – какой-то обычный детский вздор, высокий комариный голос носился вокруг него: казалось, что стекло в окне веранды, о которое сонно билась серая ночная бабочка, мелко дребезжит.
Доел, кинулся было помочь Светке, но она мягко отстранила его.
– Не надо, мы сами.
И уже обернувшись к девочке:
– Давай-ка покажем, какие мы с тобой хозяйки…
Невысказанное «папе» зависло в воздухе.
…Вечерело. Дождь так и не собрался, хотя над лесом громоздились одна на другую темные тучи, тяжелые, как свинцовые грузила.
Марлевую штору на окне задернули, чтобы не налетели комары, и все равно вокруг лампы вилась какая-то мелочь. Он сидел и наблюдал за двумя снующими вокруг стола фигурами, отметив про себя, что они двигаются на удивление слаженно – словно и впрямь знают друг друга невесть сколько лет: девочка принимает у Светки мокрые тарелки, аккуратно вытирает их полотенцем, составляет в стопочку.
В этом женском царстве он чувствовал себя неуклюжим и посторонним, и, когда вновь заскрипели ступеньки крыльца, он даже обрадовался. Почему-то сразу решил, что это приехал из Рождественского участковый. Но почему не слышно мотоцикла?
Нашлись все-таки родители…
И испытал острое, как удар, разочарование, увидев Фила.
Тот, оказавшись на пороге, тоже удивился – небрежно, мимолетно.
– У вас прибавление?
– Ага, – согласился он. – Вот счастье-то привалило.
И замолк, наткнувшись на укоризненный взгляд Светки.
– Откуда? – рассеянно спросил студент.
– Спроси что-нибудь полегче.
Фил присел на корточки и скорчил зверскую рожу. Девочка хихикнула.
– А она хорошенькая, – заметил он.
– Ну да?
– Да ладно тебе, – примирительно вмешалась Светка, и, обернувшись к Филиппу, пояснила: – Он просто немножко обалдел, знаешь. От неожиданности.
– Просто взяла и пришла, да? – Фил поднялся, мимоходом потрепав девчонку по голове. – В милицию обращались?
– Какая тут милиция? Один-единственный участковый, и тот в Рождественском сидит.
Светка, обняв девочку за плечи, подтолкнула ее к двери в крохотную пристройку без окна, где они поставили раскладушку.
– Иди спать.
– Ну ма-ам, – протянула та.
– Ух ты! – удивился Филипп. – Быстро же ты ее приручила.
Вид у Светки почему-то был немного виноватый.
– А я соль пришел вернуть, – пояснил студент. – И спички. Купил наконец. А то неловко: занимаю у вас, занимаю…
– Да ладно. – Он великодушно махнул рукой. – Подумаешь, соль… Как работа? Продвигается?
– Крышу докрою, и порядок, – гордо сказал Фил.
– Надо же, – отозвался он равнодушно. Но Филипп не уходил – топтался у порога. Ему явно не хотелось возвращаться в чужой недостроенный дом.
– Ну что, распишем пульку? – предложил студент. – Ты как, Светлана, не против?
Он, не дожидаясь ответа Светки, покачал головой.
– Не сегодня. Устал я что-то. В село ездил, да еще завтра с утра придется.
– А-а, – разочарованно протянул Филипп, – ну, бывайте…
И исчез за дверью. Светка подняла голову от мотка пестрой шерсти.
– Опять вяжешь, – сказал он, – только глаза портишь.
Она мялась, не решаясь начать.
– Значит, едешь завтра в Рождественское?
– Ну да. Я же говорил: участковый обещал в район позвонить. Может, выяснилось что. Мы же не можем держать ее вечно.
– Послушай, – тихонько спросила она, – может, не надо?
Он поначалу не понял.
– Что не надо?
Она отвела взгляд в сторону.
– Может… если ее никто не ищет… Пусть побудет пока у нас… пока все не устроится.
Вытаращился на нее. Что – не устроится? Она что, с ума сошла?
– Мы же уезжаем через неделю, – сказал как можно мягче. – Ты ее с собой потащишь? В Москву?
– Почему бы и нет? – Теперь уже она смотрела прямо на него, в голосе прозвучал открытый вызов.
– Потому что… Она странная. Правда, странная. С ней надо поосторожней.
– Что за чушь ты несешь, – холодно сказала она.
Мялся, не решаясь начать. Господи, да она решит, что он бредит!