— На месяц-два хватит, мама. Будем жить, как боги. И ты у меня поправишься.
Мать пила крепко заваренный чай с сахаром внакладку и ела хлеб, густо намазанный сливочным маслом. Володька глядел на нее и думал, что как ни противно «дело», но он будет им заниматься до института, чтобы хоть за эти месяцы подкормить мать.
~~~
После встречи с Майкиным мужем Володька очень долго не звонил ей — было как-то неловко. Позвонила она сама.
— Куда пропал?
— Никуда, — ответил, немного растерявшись.
— Почему не звонишь?
— Да как-то так… Дела…
— Что у тебя за дела? Не ври, Володька. Я понимаю, почему не звонишь. Но ты мне вот такой и нужен, — она вздохнула. — Знаешь, я, наверное, разойдусь с Олегом…
— А литерный паек? — усмехнулся он.
— Как-нибудь проживу… Не так это для меня важно. Приходи сегодня вечером в Коптельский, — попросила она.
Володька долго не отвечал.
— Не хочется? Боишься?
— Хорошо, приду, — согласился он.
— Вот и прекрасно. Поговорим, и ты кое-что поймешь.
Вечером, когда он пришел к Майке, она сразу начала:
— Ты, наверно, удивляешься, что я, совсем девчонка, выскочила за сорокалетнего?
— Вообще-то да, — пожал он плечами.
— Ты же знаешь, как я любила литературу. И разумеется, обалдела, когда Олег обратил на меня внимание. Смотрела снизу вверх, ловила каждое слово. Короче, втюрилась по уши, — она помолчала немного. — Вернее, мне казалось, что втюрилась… В общем, он, как выяснилось, не тот.
— Почему?
— Ну не тот, и все.
— Хороший он хоть писатель?
— Наверное, без таланта. Но, знаешь, когда мы познакомились в конце тридцатых, он был в какой-то растерянности, ничего не писал. По-моему, просто не знал, о чем… Теперь-то все начнут о войне. Ну и он тоже… — с оттенком некоторого пренебрежения сказала она. Потом, подумав, добавила: — Сейчас, мне кажется, нет в нем чего-то.
— Чего же?
— Не знаю… Какого-то стержня, что ли, — пожала она плечами.
Они пили чай с вкусным печеньем, покуривали Майкин «Казбек». Она была очень грустная и часто поглядывала на Володьку как-то внимательно и очень серьезно. Когда он спросил, где ее мать, и, узнав, что в гостях, подошел и попытался обнять, Майя отодвинулась и резко сбросила его руку.
— Не надо.
— Почему? — недоуменно спросил Володька.
— Я позвала тебя, чтобы поговорить… Ну и успокоить твою чересчур нежную совесть, — она усмехнулась и протянула руку к папиросам. — Ты должен знать, что мой муженек не очень-то верен мне, ну и вообще… — она закурила.
— Что вообще?
— Понимаешь, — задумчиво начала она, — мужчина всегда должен быть выше женщины. Для меня так. Ну а он не такой. Не знаю, найду ли лучшего в нынешние времена, но с ним я, наверно, порву… — она поглядела на Володьку.
Он почему-то отвел глаза.
~~~
Вернувшись домой, Володька застал мать не одну, рядом с ней сидела взволнованная и радостная мать Витьки-бульдога — соседа по лестничной клетке, которого в сорок втором провожал в армию. Милая, но болтливая женщина, в свое время очень переживавшая, что Витька после семилетки не пожелал учиться дальше, а пошел в ФЗУ. «Вы подумайте, Ксения Николаевна, какие метаморфозы: ребята из простых семей жаждут учиться, а мой, начитанный, интеллигентный мальчик, решил стать токарем…» — чуть не плача, жаловалась она Володькиной матери.
…Сейчас она сияя потрясала Витькиным письмом, в котором тот сообщал, что наверняка получит три месяца отпуска, после чего его, конечно, демобилизуют и он вернется на свой завод.
— Окончились наши муки, Ксения Николаевна, эти бесконечные ожидания писем.
— Не только писем, — заметила Володькина мать, — ждали самого страшного… той бумаги, которая могла прийти, — она не решилась назвать похоронку.
— Да, конечно! Мы счастливцы, Ксения Николаевна! Гляжу на себя в зеркало и не узнаю — совсем другие глаза. Что там глаза! Походка стала другая, — восторженно лепетала она, переводя взгляд с Володьки на его мать. — Володя, ты обратил внимание, какие теперь лица у женщин на улицах?
— Обратил… Совсем другие, чем в сорок втором.
— Разумеется! Вы ходили в «Хронику» смотреть «Парад Победы»? Это потрясающе! Особенно момент, когда бросают немецкие знамена! Такое в душе поднялось! Обязательно сходите… А Сталин на трибуне, — продолжала она, — немного постаревший, но такой довольный, уверенный…
— Вот вы переживали, что Витька в ФЗУ пошел, — переменил тему Володька, — а ведь он вернется кормильцем. Мне же трубить еще пять лет.
— Да, кормильцем… — задумчиво повторила она. — Но, надеюсь, поумнел за эти годы и захочет все же учиться.
Видимо, до сих пор не примирилась с тем, что ее начитанный мальчик — простой рабочий. Володька улыбнулся, он подумал, что, скорее всего, Витька, возвратившись, не учиться пойдет, а женится на какой-нибудь первой встречной…
На другой день Володька вытащил Деева из дома и отправились они в знакомую «Хронику» у Сретенских ворот, чтобы посмотреть «Парад Победы». Как только на трибуне появился Верховный, раздались аплодисменты и долго не утихали. Володька и Деев хлопали вместе со всеми и так же, как и все, внимательно вглядывались в лицо Сталина. Его в кино люди давно не видели и сейчас перешептывались, делясь впечатлениями. Он действительно постарел и выглядел утомленным, что и понятно — четыре года такого напряжения.
Володька смотрел, как проходили колонны, как бросали к Мавзолею немецкие знамена. Как же долго шли они к этому параду! Что перетерпели, что вынесли! И вот наконец-то. Деев хлюпал носом, у Володьки тоже были на глазах слезы. Он вспомнил Витебск. Как вошли в этот почти до основания разрушенный город и как встречали их измученные, плохо одетые и голодные жители. Вот за эту встречу стоило перетерпеть все: и ржевские болота, и обреченные наступления, и ночную разведку, и эту последнюю безымянную высоту под Невелем, и тяжелые бои перед самым Витебском… Все, все ради вступления в первый освобожденный им город, за благодарные слезы жителей…
Из кинотеатра выходили все заплаканные, но радостные. Правда, заметил Володька нескольких женщин со слезами горя — война окончилась, а их близких уже нет.
— Ну как? — спросил Володька Деева.
— Впечатляет, — сдавленным голосом ответил тот.
Они медленно — Володька примерялся к шагам Деева — пошли по Сретенке. Сегодня Володьке спешить было некуда: вчера позвонил Гошка и сказал, что Надюха заболела — что-то женское. Видать, надорвалась в войну на своем «Калибре», подумал Володька.
~~~
Через неделю снова позвонил Гошка и попросил о встрече. Они встретились, и Гошка сразу приступил к делу:
— Ты говорил, дружок твой в пивной на Сретенке работает. Раз на таком месте устроился, значит, связи у него есть. Сходим к нему, поговорим… Можно и в ресторанчик пригласить ради такого случая — вдруг пристроит меня куда? Время, лейтенант, такое, что поближе к хлеборезке надо быть, тем более специальности у меня никакой, а Надюхе нужно питание.
— Конечно, сходим, — сразу согласился Володька, а сам подумал, что такие, как Гоша и Толик, не пропадут, а вот что будут делать его школьные ребята? Разве на стипендию проживешь? Ну, у кого руки-ноги целы, те на разгрузке товарняка подработать смогут, а кто инвалидом вернется, тому как? Разумеется, жизнь будет налаживаться — и карточки отменят, и коммерческих магазинов с их бешеными ценами не будет. В это все верили, но сколько еще до этого существовать? И тут Гошка мечтательно протянул:
— Эх, лейтенант, кабы платили за «языка» хоть тысчонку, я бы жил. Каждую ночь притаскивал бы, но войны нет, и никому моя сноровка да ловкость не нужны. Махнем к твоему дружку, может, что и выйдет.
Они махнули к Толику, поговорили, и Толик обещал посодействовать, свести кое с кем, предупредив, правда, что стоить это будет немало. Гошка на это ноль внимания. Видно, денежки у него имелись.
Вскоре и произошла деловая встреча в ресторане «Нарва», куда был приглашен и Володька. Толик привел какого-то типа, назвавшегося Ильей Петровичем, с которым Гоша и вел втихаря переговоры о своем устройстве. Влетела эта встреча Гошке в две тысячи, но расплачивался он спокойненько. Видимо, переговоры прошли удачно. Денька через четыре он позвонил Володьке и сказал:
— Порядок, командир. Можешь поздравить Гошу.
Куда устроил его этот тип, Гошка говорить не стал, но по его веселому голосу Володька понял, что туда, куда он хотел, то есть поближе к «хлеборезке».
— Ну а ты как жить будешь? — спросил он Володьку под конец разговора.
— Как-нибудь… С голоду не помру.
— Не помрешь, конечно, но разве это жизнь? Что бы придумать для тебя такое?
— Нечего придумывать, Гошка. Скоро институт.
— И на кой он тебе, этот институт? — воскликнул Гошка. — Окончишь его, а все равно от получки до получки — зубы на полку.
— Мозги засохли, Гоша… Одни уставы в голове. Что-то другое узнать хочется.
— Ладно, валяй учись. Если с монетой будет худо, завсегда пожалуйста. Для тебя у Гошки в любое время… Понял?
~~~
Позвонил Виктор, брат Тони… У Володьки екнуло сердце — неужели она в Москве? Нет. Витька звонил, предлагая встретиться и прошвырнуться куда-нибудь, отметить знакомство. Володька постеснялся сказать, что у него нет денег, но по его молчанию Витька, видимо, догадался и быстро добавил: «Я приглашаю». Договорились встретиться на Тверском бульваре у памятника Пушкину. Виктор сказал, что будет в штатском, но Володька его узнает, так как он здорово похож на Тоню или, точнее, она на него. Они действительно сразу узнали друг друга, крепко пожали руки и отправились вниз по Тверской… Елисеевский был полон народа. У «Коктейль-холла» стояла очередь. Володька было приостановился, но Витька повел его дальше, сказав, что охота вкусно поесть, и потому идут они в ресторан «Москва», что при гостинице. Он был в сером, хорошо сшитом костюме, ладно на нем сидящем, но выправочка военная чувствовалась.
— Я писал Тоне о твоем возвращении… — начал Витька.