— Ну, хватит… Обслюнявил всю, — отодвинулась от него, улыбнулась и стала вытирать слезы.
— Успокоилась?
— Разумеется, — и потрепала Володьку по щеке. — Какие вы все же мужчины идиоты… Дай подымить.
Он тоже взял папироску, закурили. Долго сидели, окутанные дымком, и молчали.
— А где твой пацан? — спросил он наконец.
— У сестры… Маме нездоровится последние дни, — она лениво потянулась, поднялась и пошла к зеркалу поправлять волосы. — Ну и видок у меня… — Леля повернулась к нему. — Ты иди, Володька, а то мать вернется, подумает черт-те чего.
Володька встал, хотел было подойти к Леле, решив, что, наверное, надо поцеловать на прощанье, но она остановила его, махнула рукой.
— Ты иди, Володька… Иди.
И ему ничего не оставалось, как сделать такой же прощальный жест и выйти из комнаты.
~~~
Проснулся Володька поздно… Трещала голова, противно было во рту и на душе. Дотянувшись до папирос, он закурил, но стало еще противней — затошнило. Загасив папироску, долго не вставал с постели, лежал и думал… Конечно, на кой черт он нужен Тоне такой, растрепанный, совершенно не знающий, как жить дальше… На фронте как-то не приходилось решать что-либо только для себя, думать лишь о себе. Когда перед ним ставилась какая-то задача, думалось в первую очередь, как решить ее с наименьшими потерями. О себе тогда не очень-то беспокоился. А сейчас вот надо решать именно свою собственную судьбу, свое будущее, но как? Он не привык к этому и слабо представляет, как такое делается.
Наконец он встал, выпил воды и поплелся к трем вокзалам, где ждал уже Егорыч, чтобы отоварить у Надюхи талоны, тем более что после вчерашнего денег у него не осталось. Провернув дело с Надюхой, они отправились на Центральный рынок. Егорыч с «товаром» пошел туда, а Володька стал поджидать его на Цветном бульваре, но… не дождался. Забеспокоившись, ринулся на рынок, пробежал по всем рядам, но Егорыча не нашел…
«Забрали!» — и Володька с тяжелым сердцем пошел домой, а к вечеру подался на Домниковку.
Егорыч сидел у Надюхи… На столе чекушка, но веселья не заметно.
— Что случилось? — спросил Володька.
— Амба, лейтенант! Больше я этим делом не занимаюсь. Еле-еле из милиции выбрался, пристали: где хлеб достал? Ну, я врал, конечно, что дружок фронтовой вернулся, а выпить нечего, вот и дал мне две буханочки на водку сменять… Не знаю, поверили или нет, но, поломавшись, отпустили, больше я на Центральный ни ногой. Вот так, Володимир… Надо это дело бросать, — решительно закончил Егорыч, взмахнув рукой.
— Ну и бросим, — без особого сожаления сказал Володька.
— Как жить будешь? — спросила Надюха.
— Как все…
— Опять все? Твердил тебе Гошка, твердил, — досадливо бросила она.
— Прокручусь как-нибудь. Мне эти дела, кстати сказать, вот где, — показал он на горло.
— Да, это я знаю, — вздохнула Надюха.
Егорыч допил оставшиеся полстакана и поднялся… Встал и Володька.
— Погоди маленько, поговорить надо, — остановила его Надюха.
Володька опустился на стул. Егорыч махнул на прощание рукой и пошел к себе в комнату.
— Я о Гоше хотела…
— А что? — спросил Володька.
— Психованный он все-таки. Не знаю, война ли ему нервы потрепала или другое что? Как выпьет, скандал. То к тебе приревнует, то еще к чему-нибудь придерется, и финочка сразу в руках. Надоело, — со вздохом закончила она.
— Поговорю я с ним. Он парень хороший, но ничто, Надя, даром не проходит. Представь, каково почти каждую ночь на нейтралку идти, под пули себя подставлять и самому… Этой финочкой, Надюха, не одна жизнь порешена… Пусть вражеская, но, пойми, без следа это не проходит.
— Да я понимаю… — вздохнула опять Надюха. — Ты приходи… Ну, если с хлебом худо и вообще… На одном же пайке сидеть будешь.
— Привыкать мне, что ли? — улыбнулся он.
~~~
— Почему ты не сказал, что приехала Тоня и что ты был у нее? — спросила мать в тот же вечер.
— Откуда ты знаешь? — встрепенулся он.
— Она звонила, Володя…
— Что говорила? — спросил быстро, стараясь скрыть дрожь в голосе.
— Сказала, что ты очень изменился… Какой-то сломанный. Разве это так, Володя? По-моему, ты просто несколько растерян… Кстати, я ей это и сказала.
— А она?
— Звонила перед отъездом, спешила… Сказала только, что надеется, следующая встреча будет иной… — мать посмотрела внимательно на него и вздохнула.
— Наверно, не будет ее… следующей встречи.
— Почему, Володя?
— Ну, что я сейчас из себя представляю, мама? Как ни странно, в сорок втором при полной неизвестности, останешься ли живым, было будущее. Даже романтическое будущее, — добавил он. — Сейчас вступила в права самая обыденная житейская проза: мужчинам надо добывать хлеб насущный, женщинам искать мужа, который этот хлеб будет добывать наилучшим образом. Ты понимаешь меня?
— Да.
— Что я могу дать Тоне?
— Любовь, если она у тебя есть, — сказала она очень серьезно.
— Ты знаешь, мама, что женщины прекрасно могут и без всякой любви?
— Предполагаю, — тут она улыбнулась.
— А я знаю! — воскликнул он. — И пусть Тоня выходит замуж за кого-нибудь из устроенных. Звонил ей при мне один такой… — презрительно бросил Володька.
— Мало ли кто ей может звонить, — спокойно сказала мать.
— Давай больше не будет об этом, мама, — попросил он.
— Хорошо, поговорим о другом… Решил ли ты, в какой пойдешь институт?
— Пока нет…
— Я хочу предложить тебе подумать о полиграфическом…
— Что это за институт? — удивился он.
— В нем есть редакционно-издательский факультет с двумя отделениями — литературное и художественное. Ты поступай на литературное, но посещай и занятия по рисунку. Если что-то получится у тебя, переведешься. Художественный талант не в руке, Володя, а здесь, — она показала на голову и сердце… — Если не выйдет с рисунком, то, во всяком случае, получишь гуманитарное образование. И находится он недалеко, на Садово-Спасской.
— А что? Я подумаю, мама. Главное, недалеко.
— Подумай. Времени осталось не так много… Теперь еще одно… Звонила тетка твоего отца. Она обижена, что ты ни разу не навестил ее. Это раз. Во-вторых, заболела женщина, которая ей помогает по дому и ездит за пайком. Она просила тебя, если можешь, конечно.
— И ты сказала, что могу? — улыбнулся он.
— Сказала… Она совсем одинока, и ты должен ей помочь, тем более дел у тебя пока никаких.
— Ладно, мама.
Тут появился Витька-бульдожка с какой-то сумкой.
— Мать скороспелку посадила. Подкапывать уже начали. Попробуйте, — он передал сумку Ксении Николаевне.
— Зачем, Витя? — начала было отнекиваться она, но Витька решительно прервал:
— Ксения Николаевна, помните, обещал я. Никаких отказов.
— Сетку волейбольную не достал? — улыбнулся Володька.
— Нет! Спрашиваю всех, никто не помнит. Кто-то из ребят взял, спрятал еще в сорок первом, а кто? Но я раздобуду.
~~~
Без особой охоты Володька приехал на другой день в Гнездниковский переулок, где жила тетка, боясь, что начнутся соболезнования, разные там вздохи и охи… Но ничего этого не случилось. Тетка, маленькая, сухонькая старушка с добрым лицом, но твердыми глазами, обняла его, поцеловала и сразу же усадила за стол.
— Сперва перекуси, Володя, а потом поговорим.
На небольшом столике с мраморной доской уже приготовлена была еда, да еще какая! Володька не стал ломаться и присел за стол. Уминая бутерброды, он оглядывал большую комнату с альковом, в которой давно не бывал. Целую стену занимали шкафы с книгами, где кроме художественной литературы в основном была литература политическая — собрания сочинений Ленина, Сталина, протоколы съездов партии. Тетка работала в Институте Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Было много и ее собственных книг… Она лично знала Ленина, дружила с Крупской, с Фрунзе, участвовала в московском восстании, занимала крупные должности в Иванове. В общем, живая история, и если бы Володька был полюбознательнее, то как много бы он мог получить от общения, но сейчас ему было не до этого.
— Почему ты не навестил меня тогда, в сорок втором? — спросила она.
— Даже не знаю… Понимаешь, я был под Ржевом — безудачные бои, огромные потери… Не хотелось об этом вспоминать.
— Да, потери… — задумчиво сказала тетка. — Скажи, Володя, что, на твой взгляд, помогло нам выиграть войну? Именно на твой взгляд.
— Патриотизм, тетя Варя, — не задумываясь сказал он. — Воевали ведь хорошо и те, у кого судьбы складывались трудно.
— Да? Это очень интересно… У тебя есть примеры?
— Сколько угодно.
И Володька стал рассказывать о тех, с кем воевал вместе… Тетка слушала внимательно, заставляя его повторять некоторые случаи, а со стены глядели на них прищуренные глаза Владимира Ильича, и казалось, будто и он прислушивается к Володькиным словам.
— Говорили вы на фронте о Сталине? — неожиданно спросила она.
— А как же? — удивился Володька. — В атаки с его именем ходили. Хотя… — задумался он, вспоминая, — пожалуй, чаще кричали просто: за Родину…
— Скажи, чем вы объясняли неудачи первых месяцев войны?
— Чем? — этот вопрос тоже удивил его. — Кто как… В основном неожиданностью нападения, отмобилизованностью немецких войск, их техникой… Короче, каждый по-своему… — начал было он, но она прервала его:
— Расскажи теперь, как вообще живешь? Какие планы на будущее?
— С сентября институт…
— Да, твоя мать говорила… Вот видишь, сразу в институт, а кто-то сразу на завод пойдет. К счастью, после этой войны не будет того, что получилось после первой мировой.
— А что было после той?
— Разве не знаешь? Не читал?
— Да, вспомнил… Инфляция, безработица, люди пришли с войны и не могли найти себе места.
— Именно, — подтвердила тетушка. — Ты наелся?
— От пуза, говоря по-солдатски, — улыбнулся он.
— Так вот, Володя, карточки… Поедешь, я дам тебе адрес, и там на первом этаже найдешь, где выдают продукты. Захвати рюкзак, а то в одной руке тяжело будет нести. Паек на целую неделю.