Они допили, и Коншин распрощался с Колюней.
Во двор Наташиного дома он вошел с дикой надеждой, что никакой свадьбы нет, что в ее окнах он ничего не увидит, что в них, быть может, даже не будет света, и он остановился в воротах, боясь пройти дальше. Постоял, разминая незажженную папиросу дрожащими пальцами, потом прижег ее, сделал несколько глубоких затяжек и тогда лишь решился пройти во двор. Отойдя немного от дома, увидел и свет в окне Наташиной комнаты, и силуэты танцующих пар, и даже услышал музыку из открытой форточки…
Если прежде он почему-то не ревновал Наташу к ее жениху, то сейчас на него обрушилось — сегодня ночью она будет с другим.
Переживания в госпитале после Ленькиных писем о Галининой измене представились ему ничтожными перед этой самой обыденной реальностью. Это будет. Это произойдет через несколько часов, как разойдутся гости, бормотал он про себя, не сводя глаз с окон. И ничего не может сделать, ничем помешать… Но
этого— А я только что твое письмо получил, Ванюха, — сказал Петр, подходя к другу. — Но о письме потом поговорим, а пока здравствуй, рад видеть, — протянул руку, а после рукопожатия приобнял и тихо на ухо: — При отце не будем, понял?
Дубинин кивнул понимающе, натянуто улыбнулся и пошел с остальными здороваться, а Насте бросил шутливо:
— Хорошеешь. Видать, нашла кого, изменила мне? — А потом Петру: — Извини, прямо с поезда, не успел купить чего, без гостинцев прибыл, но за мной.
— Чокнуться есть чем, Ваня… Присаживайся. Сообрази-ка, Настенька, закусить.
Дубинин присел, Петр налил по рюмке, Настя в кухню убежала. Но тут вдруг Женька, да громко, срывающимся голосом:
— Что ж это вы, товарищ Дубинин, на мои письма не отвечали?
— Цыц, Женька! Никаких твоих писем Иван не получал. Не мешайся! — повернулся к ней Петр и показал глазами на отца.
Но Женька если и поняла взгляд брата, то виду не подала. Она решила свое гнуть, полагая, наверно, что при отце и нужно, нечего того стесняться, а потому не замолчала:
— Как это не получал? От командира полка ответ имею.
— Какие такие письма? — встревожился старик Бушуев, обводя непонимающим взглядом присутствующих. — Какой командир полка?
— Они знают, — кивнула на них Женька. — Пора и тебе знать. Замуж я за товарища Дубинина выхожу, вот и писала — когда поджидать, когда приехать сможет?
На последних словах вошла Настя с тарелкой в руках и бросилась к Женьке:
— Ты что городишь, глупая?! Не смей при отце об этом! Идите-ка вы из дома, да и разбирайтесь сами на улице. Слышите?
— Да в чем разбираться-то, Настя? Девчонка, видно, того… — покрутил рукой у виска Дубинин. — Никаких таких разговоров у нас с ней не было. С чего решила, что я замуж ее собираюсь брать, — не знаю.
Но здесь Петр нахмурил брови и уставился мрачно на Ивана.
— Ты тоже не крути хвостом-то. Наблудил и в кусты хочешь? Не выйдет! — и грохнул кулаком по столу.
— Да что происходит-то? — недоумевал отец, начав понимать, наверно, но не желая понимать до конца. — Объясните мне по-человечески, и нечего кулаком об стол, Петр. По-человечески надо, по-хорошему.
— Беременная я, отец. Вот от него. Он и приехал мне предложение делать. Все по-хорошему, отец. Вот распишемся, повезет меня товарищ Дубинин к себе в полк, в Германию, покажет друзьям-товарищам, все завидовать будут.
— Ну и девка! — вырвалось у Дубинина, и не поймешь — со злостью ли вырвалось или с восхищением.
— Грубо называете, товарищ Дубинин, — заявила Женька.
Видно было, всю эту игру она в уме проиграла, а сейчас вела ее с упоением, ошеломляя Дубинина своей уверенностью и невозмутимым спокойствием. На нее и Петр смотрел с изумлением, и Настя: откуда такая прыть у девчонки, у соплячки, которой только восемнадцать стукнуло? То, что растет девчонка боевая, — это видно было, но такого уж никто от нее не ожидал — хватки такой да и нахальства, которых у них в семье ни у кого не было и в помине.
— Это, отец, они шуточки такие шутят. Не обращай внимания. Не знаю, до чего только дошутятся? А ты, Ваня, садись ешь, а потом уже доиграете свои игры, — сказала Настя с деланным спокойствием, и сама села за стол, положила Дубинину закуску в тарелку. — А ты, Женька, больше ни звука. Поняла?
— А мне что? — небрежно фыркнула Женька. — Это вы расшумелись, — и села за стол напротив Дубинина.
— Ладно, — поднял рюмку Петр, — за приезд твой, за встречу. Как вырвался-то?
— Вырвался, — усмехнулся Дубинин. — Вызвал комполка и командировочку в зубы, ну и напутствия соответствующие, сам понимаешь. За твое здоровье, Петр. Кстати, каково оно?
— Неважно, Ваня. Да ладно, потом об этом поговорим.
— Нет, вы все же объясните мне, что это значит? — не успокоился от слов Насти старик Бушуев. — Не шуточки это, вижу. Говори, доченька, — повернулся он к Женьке.
— Я все сказала, отец. Все, и по правде. Свадьбу будем скоро справлять. Я бы, конечно, погуляла еще, я замуж не очень-то торопилась, но вот вышло так, не безотцовщину же рожать, — говорила Женька спокойно внешне, но чувствовалось, многого это ей стоит.
— Поторопились вы. Не по-людски получилось. Это уж твоя, Ваня, вина, с глупой девчонкой связался. Ну и теперича что? — уставился старик на Дубинина тяжелым взглядом.
— Что теперь? — усмехнулся Петр. — Завтра в загс пойдут, и все дела, — сказал жестко, командным голосом.
— А меня послушать не хотите? — спросил Дубинин, обводя всех глазами.
— Говори, — разрешил Петр, но таким тоном, что, дескать, разговоры-то твои послушаем, но ничего от того не изменится.
— Повозились мы с ней, поигрались в тот мой приезд, когда дома из вас никого не было, но ведь баловство. Вот и нет уверенности, от меня ли? Понимаете? Я, когда письмо получил, посмеялся только, решил, что разыгрывает девчонка…
— Рожу — увидите, ваш ребеночек-то. Без подмены, — сказала Женька.
— А сама о чем тогда думала? — спросила Настя строго.
— Когда мне было думать? Разве мне справиться было с бугаем таким?
— Вот оно что? Так ты, Ванюха, силком, что ли? — поднялся Петр и ухватил Дубинина за грудки. — Вот за это я тебе ноги повыдергиваю, — тряхнул он его с силой. — Смотри, я тебе жизнь спас, но рука не дрогнет с тобой по-солдатски расправиться.
— Ты что, Петр? Отпусти! С ума сошел, что ли? Чем грозишь-то? Опомнись! — побелел лицом Дубинин.
— Господи ты боже мой, чего же делается? — прохрипел старик и стал сползать со стула, прижав руку к левой стороне груди.
— Женька! Лекарство! — крикнула Настя, бросившись к отцу и подхватив его.
Бросился и Петр, отпустив Дубинина. Приподняли отца, положили на кровать; Настя пульс стала щупать и, не находя его, вскрикнула:
— Звони в «скорую», Женька!
Женька пулей вылетела из комнаты. Телефона-то у них не было, к соседям надо было бежать. Одних дома не было, другие открыли не скоро; набрала 03, а саму всю трясет — из-за нее получилось и из-за долдона этого, Дубинина. Тоже мне, стал объясняться, будто совсем уж бессовестная она, — валить на невиноватого, от него забеременела, чего уж тут, знает точно…
— Миленькие, срочно… Сердечный приступ… — и сколько лет, и адрес пробормотала дрожащим голосом в трубку и обратно бегом.
Отец лежал бледный и тяжело дышал, морщась от боли. Около хлопотала Настя. Мужчины сидели в сторонке, Петр на отца смотрел, Дубинин в пол уставился.
— Вызвала? — тихо спросил Петр.
Женька кивнула и стала у стены, наморщив лоб и покусывая губы, тяжело, зло смотрела на Дубинина. Но тот голову не поднимал, не видел взгляда Женьки, а увидев бы, подумал: на него все девка свалить хочет, его виноватым считает, а сама…
«Скорая» приехала быстро, долго ли от Склифосовского до Самарского. Прослушали отца, укол сделали и сказали, что надо в больницу. Вынесли старика на носилках, устроили в машину. Настя с ними уехала. Остальные вернулись в дом. Мужики сразу задымили молча. Никто разговора начинать, видно, не хотел. Потом Петр поднялся и стал вышагивать по комнате, играя желваками скул. Поглядывал на него Дубинин не то что робко, но с какой-то опаской. Знал, страшен Петр в гневе, теряет власть над собой, что угодно натворить может, забыв себя.
Долго мерил комнату туда-сюда Петр, затем остановился напротив Дубинина:
— С отцом что случится, тебе, Ванюха, плохо будет. Не прощу. А завтра — с Женькой в загс. Понял?
— Если Женька и вправду беременна и что от меня, тогда что же… Придется.
— Жизнью могу поклясться, что все правда, — тихо сказала Женька.
— Ты не своей, — повернулся к ней Петр, — ты жизнью своего ребенка поклянись.
— Клянусь.
— Все, Иван, — поставил точку Петр.
— Все, Петр… А за отца твоего я не ответчик, она же начала, — кивнул на Женьку.
— Нехорошо, Иван, на девчонку глупую сваливать. Мужчина же ты, — отрубил Петр. — Не стыдно?
Дубинин смутился. И верно, нехорошо. Но уж больно возмутили его Женькино нахальство и напористость. Решила все сама, а он при этом неизвестно что, вроде и не человек живой. Но сейчас, после укоризненных слов друга, начал понимать, девчонка-то от слабости, от неуверенности, наверно, так себя вела. Тем более на письма он не отвечал, переживала же, не без этого. Ну и решила сразу все сплеча рубить. Он поглядел на нее. Она стояла все так же у стены, заложив руки за спину, натянутая, будто готовая взорваться мгновенно. Взгляд исподлобья тоже напряженный, тяжелый, но мимо и него и Петра. Ждет, видно, что скажет Дубинин. И ему вдруг стало жалко этого волчонка. Виноват он, конечно, полез по пьянке, не сдержался, но и она хороша, ведь и не рыпалась особо, так, попищала для приличия. Но это жалости не убавило, вспомнилось, как прижалась она к нему после того, охватила ручонками за шею и спросила робко, даже униженно: «Писать-то будете?» А он, разумеется, пообещал — как же, буду непременно.