Нет, – произносит Джун. Ее туфли болтаются в руке, а глаза блестят в теплом свете отеля возле лифта, где они договорились встретиться. Волосы сердитыми колючками выбиваются из косы. – Тебе чертовски повезло, что я вообще согласилась с тобой разговаривать, так что либо это, либо ничего.
Репортер The Post моргает; его пальцы, сжимающие диктофон, дрожат. Он выследил Джун по ее личному телефону в ту самую минуту, как они приземлились в Нью-Йорке, чтобы получить от нее пару цитат о съезде, а теперь требует информацию о Луне. Джун обычно редко выходит из себя, но день был такой долгий, что она едва сдерживается, чтобы не воткнуть один из своих каблуков этому парню в глаз.
– Что насчет вас? – спрашивает он у Алекса.
– Если она отказывается говорить об этом, то отказываюсь и я, – говорит Алекс. – А моя сестра гораздо сговорчивее.
Джун щелкает пальцами перед хипстерскими очками парня, ее глаза сверкают.
– Не лезь к нему, – просит Джун. – Вот моя цитата. Моя мать, президент Соединенных Штатов, все еще твердо намерена выиграть эту гонку. Мы здесь, чтобы поддержать ее и побудить людей оставаться едиными под ее началом.
– Но что касается сенатора Луны…
– Спасибо. Голосуйте за Клермонт, – жестко отрезает Джун, прикрывая ладонью рот Алекса. Она оттаскивает его в ожидавший их лифт и тычет локтем, когда Алекс облизывает ее ладонь.
– Чертов предатель, – фыркает Алекс, когда они добрались до своего этажа. – Гребаный двуличный ублюдок! Я… твою мать, это я помогал ему избираться. Я агитировал за него сутками напролет. Я был на свадьбе его сестры. Я наизусть помнил его чертовы заказы в Five Guys!
– Я в курсе, Алекс, – отвечает Джун, засовывая карточку-ключ в щель.
– Откуда вообще у этого смазливого говнюка твой номер телефона?
Джун швыряет туфли на кровать. Они отскакивают от нее в разные стороны и падают на пол.
– А ты как думаешь?! Потому что я спала с ним в прошлом году. Ты здесь не единственный, кто принимает идиотские сексуальные решения, когда тебе хреново. – Она падает на кровать и принимается снимать серьги. – Я просто не понимаю, в чем тут смысл. К примеру, чего добивается Луна? Он что, какой-то долбаный тайный агент, посланный из будущего, чтобы вызвать у меня язву?
Уже поздно. Они добираются до Нью-Йорка после девяти вечера и на несколько часов застревают на совещании по урегулированию кризисов. Алекс все еще на взводе, но, когда Джун поднимает на него взгляд, он видит, что блеск в ее глазах уже начинает походить на слезы разочарования. Он немного смягчается.
– По моим догадкам, Луна считает, что мы проиграем, – тихо говорит он ей, – и думает, что сможет сильнее привлечь Ричардса к левым, если будет в его команде. Это все равно что тушить огонь внутри горящего дома.
Джун устало смотрит на него, изучая его лицо. Может, она и старше, но политика – это сфера Алекса, а не ее. Он знает, что выбрал бы эту жизнь для себя, будь у него такая возможность. Но еще он знает, что его сестра не сделала бы этого никогда.
– Думаю… мне нужно поспать. Скажем, годик-другой. Минимум. Разбуди меня после того, как закончатся выборы.
– Ладно, Жучок, – произносит Алекс. Он наклоняется и целует ее в макушку. – Это я могу.
– Спасибо, братишка.
– Не называй меня так.
– Ты мой крошечный, маленький, вот такусенький младший братишка.
– Иди на хер.
– А ты иди спать.
Кэш, переодетый в штатское, ждет его в коридоре.
– Держитесь там? – спрашивает он Алекса.
– Ну… я же типа должен.
Кэш хлопает его по плечу своей гигантской ручищей.
– Внизу есть бар.
Алекс задумывается.
– Ага, ладно.
В такой поздний час в «Бикмане», к счастью, тихо, а сам бар с его стенами в теплых, насыщенных оттенках золотого и темно-зеленого, обитыми кожей барными стульями, едва освещен. Алекс заказывает себе чистый виски.
Он смотрит на свой телефон, вместе с виски глотая разочарование. Три часа назад он отправил Луне лаконичное «Какого хрена?». А час назад он получил: «Я и не жду, что ты поймешь».
Алекс хочет позвонить Генри. Он понимает, что в этом есть смысл, ведь они всегда были постоянными ориентирами в мирах друг друга, притягиваясь, словно крошечные магнитные полюса. Такие законы физики сейчас весьма обнадеживают.
Господи, виски делает его таким сентиментальным. Он заказывает еще один. Алекс раздумывает, не написать ли Генри, несмотря на то что, вероятно, тот уже где-то за Атлантикой, когда над его ухом раздается мягкий и теплый голос. Алекс уверен, что ему кажется.
– Я буду джин с тоником. Спасибо, – слышит Алекс, и перед ним появляется Генри собственной персоной. Он подсаживается к нему у барной стойки, слегка взъерошенный, в джинсах и своей мягкой серой рубашке на пуговицах. На одну безумную секунду Алекс даже спрашивает себя, не вызвал ли его утомленный от стресса мозг этот сексуальный мираж, когда Генри, понизив голос, произносит: – Ты выглядел очень жалким, напиваясь тут в одиночку.
Что ж, это точно реальный Генри.
– Ты… что ты здесь делаешь?
– Знаешь, как номинальному главе одной из самых могущественных стран в мире, мне удается держать руку на пульсе международной политики.
Алекс приподнимает бровь.
Генри смущенно склоняет голову.
– Я отправил Пеза домой одного, потому что очень переживал.
– Вот оно что, – подмигнув, отзывается Алекс. Он тянется за напитком, чтобы скрыть свою легкую, но грустную улыбку, и лед из стакана стучит по зубам. – Не произноси при мне имени этого ублюдка.
– Ваше здоровье, – произносит Генри, когда бармен возвращается с его напитком.
Генри делает первый глоток и слизывает лаймовый сок с большого пальца. Черт возьми, он хорош. На его щеках и губах проступает румянец бруклинского летнего тепла, к которому так не привыкла его английская натура. Генри выглядит, как что-то мягкое и пушистое – что-то, во что Алексу так хочется погрузиться, – и он понимает, что тревога в его груди, наконец, ослабевает.
Так редко кто-то, кроме Джун, справляется о его делах. Такой образ он создал себе сам – баррикада из обаяния, импульсивных монологов и твердолобой независимости. Генри смотрит на него так, словно Алексу не удалось его одурачить.
– Поторопись с выпивкой, Уэльс, – говорит Алекс. – Там, наверху, меня ждет большая двуспальная кровать. – Он двигается на своем стуле, задевая коленом колени Генри и раздвигая их в стороны под барной стойкой.
Генри искоса смотрит на него.
– Раскомандовался.
Они сидят в баре до тех пор, пока Генри не допивает свой напиток. Алекс слушает умиротворяющее бормотание Генри, рассуждающего о разных марках джина, благодарный за то, что в кои-то веки Генри рад вести разговор в одиночку. Он прикрывает глаза, пытаясь забыть все катастрофы сегодняшнего дня. Он вспоминает слова Генри, сказанные им в саду несколько месяцев назад: «Ты никогда не задумывался, каково это – быть никому не известным в мире человеком?»
Алекс представляет, что он – обычный неизвестный человек, вычеркнутый из истории. Ему двадцать два года, он изрядно пьян и тащит другого парня в свой гостиничный номер за петлю ремня. Прикусив губу, он шарит за спиной, чтобы включить свет, и думает: «Мне нравится этот парень».
Они отрываются друг от друга, и, открыв глаза, Алекс видит, что Генри наблюдает за ним.
– Уверен, что не хочешь об этом поговорить?
Алекс стонет. Дело в том, что он хочет об этом поговорить, и Генри это знает.
– Просто… – Алекс вздрагивает и делает шаг назад, упирая руки в бока. – Я хотел стать таким же, как он, лет через двадцать, понимаешь? Мне было пятнадцать, когда я встретил его в первый раз, и я… преклонялся перед ним. Он был всем, чем я хотел стать. И он заботился о людях и о своей работе, потому что это было правильно и потому что мы делали жизнь людей лучше.
В тусклом свете единственной лампы Алекс разворачивается и присаживается на край кровати.
– Я никогда не был так уверен, что хочу заниматься политикой, как тогда, когда приехал в Денвер. Я увидел этого молодого, эксцентричного парня, похожего на меня, который засыпал за своим рабочим столом, потому что хотел, чтобы дети в школах его штата имели право на бесплатные обеды. И я подумал: «Я мог быть таким же». Честно, не знаю, достаточно ли я хорош или умен, чтобы когда-нибудь стать таким же, как мои родители. Но я могу стать похожим на него. – Алекс опускает голову. Последние слова он никому и никогда раньше не говорил. – А теперь я сижу здесь и думаю об этом продажном сукином сыне. Поэтому, может быть, все это чушь собачья, и, возможно, в действительности я просто наивный ребенок, который верит в чудеса, которые не случаются в реальной жизни.
Генри подходит и встает перед Алексом. Его бедро касается колена Алекса, а рука опустилась ему на плечо.
– Чужой выбор не меняет того, кто ты есть на самом деле.
– А мне кажется, меняет, – отвечает ему Алекс. – Я хотел верить в то, что есть те, кто полон доброты и делает эту работу, потому что хочет нести добро людям. Те, кто чаще всего поступает правильно и руководствуется верными причинами. Я хотел быть человеком, который верит в это.
Руки Генри двигаются, касаясь плеч Алекса, ямки на шее и подбородке, и, когда Алекс наконец поднимает глаза, взгляд Генри мягкий и спокойный.
– Ты им и остаешься. Потому что тебе все еще есть дело до других. – Он наклоняется и целует Алекса в волосы. – И ты хороший человек. Вокруг постоянно происходит много ужасных вещей, но доброта в тебе никуда не исчезает.
Алекс делает глубокий вдох. Именно так выслушивает Генри беспорядочный поток сознания, льющийся изо рта Алекса, отвечая ему самой ясной и чистейшей правдой, к которой Алекс все это время пытался прийти. Он хочет, чтобы это было правдой.
Алекс позволяет Генри толкнуть его на кровать, раздевает и целует до тех пор, пока его разум не становится блаженно пустым. Войдя в него, он ощущает, как тугие узлы на его плечах начинают ослабевать – совсем как Генри описывал разворачивающиеся паруса.