Отец хранит свою гитару в гостиной, и Джун вытаскивает ее на крыльцо, чтобы по очереди играть на ней. Нора, набросив на себя одну из легких хлопчатобумажных рубашек Алекса поверх купальника, снует босиком взад и вперед, то и дело наполняя бокалы из кувшина с сангрией и плавающими в ней белыми персиками и ежевикой.
Усевшись вокруг костра, они играют старые песни Джонни Кэша, Селены и Fleetwood Mac. Алекс сидит, слушая цикад, плеск воды и хриплый голос отца, а когда тот внезапно отправляется на боковую – певучий голос Джун. Он чувствует уют и тепло, медленно окутывающие его под луной.
Вместе с Генри они пересаживаются на качели на краю веранды, и он прижимается к нему, зарывясь лицом в воротник рубашки. Генри обнимает его одной рукой, касаясь его лица кончиками пальцев, пахнущих дымом.
Джун поет строчки из песни Annie’s Song: «Ты обостряешь мои чувства, как ночь, проведенная в чаще». Бриз колышет высокие кроны деревьев, вода бьется о деревянные балки пирса, и Генри наклоняется к Алексу, чтобы прижаться к нему своими губами, а Алекс… Алекс настолько влюблен, что готов умереть.
На следующее утро Алекс вываливается из кровати с легким похмельем и плавками Генри, обвязанными вокруг локтя. Технически они действительно спали на раздельных койках. Просто не сразу.
Склонившись над кухонной раковиной, он залпом выпивает стакан воды и смотрит в окно. Солнце бросает свои ослепительно-яркие лучи на озеро, а где-то в его груди разгорается крошечный огонек уверенности.
Все дело в этом месте. Такая удаленность от Вашингтона, все эти знакомые старые запахи кедров и сушеного чили, все это спокойствие. Он вернулся к истокам. Алекс может прямо сейчас пойти на улицу, зарыться пальцами в упругую землю и понять все о самом себе.
И он действительно все понимает. Он любит Генри, и это не новость. Он влюблялся в Генри многие годы, возможно, с того самого момента, как увидел его на глянцевых страницах J14, и почти наверняка с того раза, когда Генри прижал Алекса к полу в подсобке больницы, сказав тому заткнуться.
Так долго. Так сильно.
Потянувшись за сковородой, он улыбается, потому что знает: это тот сумасшедший риск, противостоять которому у него нет сил.
Когда Генри забредает на кухню в своей пижаме, на длинном зеленом столе уже накрыт завтрак, а Алекс стоит у плиты, переворачивая свой двадцатый блинчик.
– Это что, фартук?
Свободной рукой Алекс приподнимает свой фартук в горошек, надетый поверх одних трусов, так, словно хвастается одним из своих сшитых на заказ костюмов.
– Доброе утро, милый.
– Прости, – говорит Генри. – Я искал кое-кого другого. Низкорослого красавчика, наглого и раздражительного до десяти утра. Ты не встречал его?
– Отвали, я среднего роста.
Рассмеявшись, Генри пересекает кухню и подходит к Алексу, стоящему у плиты, чтобы обнять его сзади и поцеловать в щеку.
– Любимый, и ты и я знаем, что ты преувеличиваешь.
До кофеварки всего шаг, но Алекс протягивает руку и зарывается пальцами в волосы Генри прежде, чем тот успевает пошевелиться, а затем притягивает его и прижимается к губам. Слегка выдохнув от неожиданности, Генри все же отвечает на поцелуй сполна.
Алекс моментально забывает о блинчиках и обо всем вокруг. Не потому что хочет сотворить с Генри что-нибудь невероятно грязное и непристойное, возможно, даже в этом самом фартуке, а потому, что любит его. А разве не дико знать, что именно это и делает все непристойности такими приятными?
– Не знала, что у нас тут вечеринка, – внезапно раздается голос Норы, и Генри отпрыгивает от Алекса так быстро, что чуть не приземляется задницей в чашу с маслом. Она подходит ко всеми забытой кофеварке, глядя на них и хитро ухмыляясь.
– Это выглядит негигиенично, – с зевком замечает Джун и опускается на стул.
– Извините, – застенчиво произносит Генри.
– Не извиняйтесь, – бросает Нора.
– Я бы и не стал, – говорит Алекс.
– У меня похмелье, – встревает Джун, потянувшись к кувшину с шампанским и апельсиновым соком. – Алекс, все это сделал ты?
Алекс пожимает плечами, и Джун прищуривается на него сонным, но многозначительным взглядом.
В этот день, стараясь перекричать шум лодочного мотора, Генри обсуждает с отцом Алекса парусники на горизонте, что в итоге переходит в сложную дискуссию о подвесных моторах, которую Алекс даже не надеется понять. Прислонившись спиной к носовой части лодки, он просто смотрит на них и легко себе представляет: Генри приезжает с ним к озеру каждое лето, учится готовить жареную кукурузу, вяжет аккуратные морские узлы, идеально вписываясь в его странную семейку.
Поплавав, они, перекрикивая друг друга, спорят о политике и вновь принимаются играть на гитаре. Генри фотографируется с Джун и Норой, обе в купальниках, и он обнимает их за плечи. Нора хватает его подбородок рукой и лижет в щеку, а Джун зарывается пальцами в его волосы и склоняет голову к шее, ангельски улыбаясь в камеру. Генри посылает снимок Пезу и получает в ответ расстроенный хаотичный набор букв и плачущие смайлики, и все они едва не уписываются от смеха.
Как хорошо. Все очень-очень хорошо.
Ночью Алекс лежит без сна, с животом, набитым жаренным на костре зефиром и бесконечными бутылками Shiner. Он смотрит на завитки на деревянных панелях верхней койки и думает о том, как взрослел в этом месте. Он вспоминает те времена, когда был мальчишкой, веснушчатым и бесстрашным, когда весь мир казался блаженно бесконечным, но все имело свой совершенный смысл. В те времена Алекс часто убегал на пирс, где сбрасывал с себя одежду и нырял с головой в озеро.
Все было на своих местах.
Ключ от своего детства Алекс всегда носит на шее, но он не знает, когда в последний раз вспоминал того мальчишку, который когда-то отпирал им замок.
Возможно, потеря работы – не самое худшее, что могло с ним случиться. Он размышляет о своих истоках, о двух языках, которыми владеет.
Чего он хотел, когда был ребенком? Чего хочет сейчас? И как эти вещи пересекаются между собой? Возможно, именно тут и находится точка их пересечения – здесь, где вода нежно плещется о ноги. Здесь, где кривые буквы вырезаны по дереву карманным ножом. Где раздается ровное биение сердца человека, лежащего рядом с ним.
– Генри? – шепчет он. – Ты не спишь?
Генри вздыхает.
– Как обычно.
Проскочив мимо одного из охранников принца, клюющего носом на веранде, они бросаются по траве вниз, к пирсу, толкая друг друга плечами. Генри смеется громко и заливисто, его загорелые плечи отливают розовым в темноте, а Алекс смотрит на него, и что-то живое наполняет его изнутри – чувство, что он смог бы переплыть все озеро целиком на одном дыхании. Подбежав к концу пирса, он сбрасывает с себя футболку и уже начинает стряхивать с ног боксеры, когда Генри бросает на него удивленный взгляд. Алекс лишь смеется и прыгает в воду.
– Ты невыносим, – говорит Генри, когда Алекс выныривает на поверхность, однако едва колеблется, прежде чем сам сбрасывает одежду.
Стоя голышом на краю пирса, он смотрит на голову и плечи Алекса, торчащие из воды. Его очертания в лунном свете, такие плавные и продолговатые, кожа сияет мягкими голубами оттенками, а сам он настолько красив, что в этот самый момент Алекс думает: эти мягкие тени, бледные бедра и кривая улыбка должны быть запечатлены на портрете Генри, который войдет в историю. Вокруг его головы летают светлячки и приземляются на волосы. Настоящая корона.
Его прыжок в воду настолько грациозный, что это вызывает бешенство.
– Ты можешь делать хоть что-то и не быть таким чертовски идеальным? – спрашивает Алекс и плещет в него водой, когда Генри всплывает на поверхность.
– Очень приятно слышать такое от тебя, – отвечает Генри, ухмыляясь так же, как когда пил на спор – словно ничто в мире не доставляет ему большего наслаждения, чем раздраженный Алекс под боком.
– Не понимаю, о чем ты, – говорит Алекс, подплывая к нему.
Они гоняются друг за другом вокруг пирса, ныряя на неглубокое дно озера и всплывая обратно к лунному свету так, что виднеются только их локти и колени. Алексу наконец удается поймать Генри за талию, и он прижимает его к себе, скользя влажными губами по пульсирующей вене на его шее. Он хочет навсегда остаться между его ног. Он хочет находить все новые и новые веснушки на носу Генри, сравнивая их со звездами в небе и заставляя Генри называть созвездия.
– Привет, – говорит он, останавливаясь в паре миллиметров от лица Генри и чувствуя его дыхание. Алекс смотрит, как капля воды скатывается по его идеальному носу и исчезает у него на губах.
– Привет, – отвечает Генри, и Алекс думает: «Господи, я люблю его».
Эти слова продолжают крутиться у него в голове, и ему становится все тяжелее смотреть на мягкую улыбку Генри и не произносить их вслух.
Слегка приподнявшись в воде, Алекс медленно кружит их обоих.
– Неплохо смотришься.
Ухмылка Генри слегка сползает к уголку его рта, приобретая немного застенчивое выражение. Он опускается вниз, чтобы прикоснуться к щеке Алекса.
– Правда?
– Правда, – отвечает Алекс. Он накручивает на палец влажные волосы Генри. – Я рад, что ты приехал на эти выходные, – слышит он свой голос. – В последнее время все было таким напряженным… мне действительно было это необходимо.
Пальцами Генри слегка тычет Алекса в ребра. В его голосе слышится легкий упрек:
– Ты слишком много взваливаешь на себя.
По привычке Алекс всегда отвечал «Нет, это не так» или «Я сам этого хочу». Однако в этот раз он отвечает:
– Я знаю. – Он осознает, что это правда. – Знаешь, о чем я думаю прямо сейчас?
– О чем?
– Я думаю, что после инаугурации, скажем, в следующем году, мы могли бы вновь приехать сюда, но только вдвоем. Мы могли бы сидеть под луной и просто ни о чем не беспокоиться.
– Ох, – вздыхает Генри. – Звучит здорово, но маловероятно.
– Да брось, подумай об этом, малыш. Следующий год. Моя мать вновь займет свой пост, и нам не придется больше беспокоиться о выборах. Я смогу спокойно вздохнуть. Ох, это будет восхитительно. По утрам я буду готовить мигас, и мы будем плавать целыми днями, ходить голышом, обниматься и целоваться на пирсе, и нам будет все равно, что нас могут заметить соседи.