Ты тогда болтал с Норой и Джун, счастливый, яркий и такой живой – человек, живший жизнью, которой я не мог жить. И такой красивый. Тогда твои волосы были длиннее. Ты еще не был сыном президента, но ты не был напуган. Из кармана твоего пиджака торчал желтый цветок.
Я подумал, что это самое удивительное, что я когда-либо видел в своей жизни, и лучше мне держаться от тебя подальше. Я решил, что, если бы кто-то вроде этого парня полюбил бы меня, это разожгло бы во мне огонь.
А потом я повел себя, как беспечный идиот, и все равно влюбился в тебя. Когда ты звонил мне бессовестно поздними ночными часами, я уже любил тебя. Когда ты целовал меня в отвратительных общественных туалетах, надувал губы в гостиничных барах и делал меня счастливым так, как мне, искалеченному и закрытому человеку, никогда и не снилось, я любил тебя.
А потом, по каким-то совершенно непонятным причинам, у тебя хватило наглости ответить мне взаимностью. Можешь ты в это поверить?
Иногда мне самому не верится в это, даже до сих пор.
Мне жаль, что с Филиппом все прошло не очень гладко. Жаль, что не могу послать тебе надежду.
Твой,
Генри
P.S. от Микеланджело к Томмазо Кавальери, 1533:
«Я хорошо знаю, в этот час я мог бы так же легко забыть твое имя, как и пищу, которой я живу. Нет, мне было бы легче забыть пищу, которая питает только мое несчастное тело, чем твое имя, которое питает и тело, и душу, наполняя то одно, то другое такой сладостью, что я не чувствую ни усталости, ни страха смерти, пока память хранит тебя для меня. Представь, если бы глаза мои тоже могли наслаждаться, что бы стало со мной».
Re: Домашняя ерунда
от: A
9/4/20 8:31 PM
Кому: Генри
Г,
твою мать.
Мне так жаль. Я не знаю, что еще сказать. Мне так жаль. Джун и Нора шлют тебе поцелуи. Не такие страстные, как я, правда.
Прошу, не переживай за меня. Мы со всем разберемся. Просто это может занять некоторое время. Я работал над своим терпением и много чего перенял у тебя.
Господи, что же мне написать, чтобы тебе стало легче?
Вот: не могу решить, скучаю ли я по тебе больше или меньше, читая твои письма. Иногда, когда читаю все то, что ты пишешь мне, я чувствую себя причудливой скалой посреди самого прекрасного чистого океана. Твоя любовь гораздо больше самого тебя, больше всего, что существует в этом мире. Поверить не могу, как мне повезло быть свидетелем всего этого – быть тем, кому досталась твоя любовь, да еще и так много. Это не просто везение, это судьба. Сам Бог сделал меня тем человеком, к которому обращены твои слова. Пять раз я повторю Аве Мария. Muchas gracias, Santa Maria.
Я не могу тягаться с тобой в прозе, но что я могу, так это составить для тебя список.
НЕПОЛНЫЙ СПИСОК:
ВЕЩИ, КОТОРЫЕ Я ЛЮБЛЮ В ЕГО КОРОЛЕВСКОМ ВЫСОЧЕСТВЕ
ПРИНЦЕ ГЕНРИ УЭЛЬСКОМ
1. Звук твоего смеха, когда я вывожу тебя из себя.
2. То, как ты пахнешь, не побрызгавшись своим модным одеколоном, – чистым постельным бельем и свежескошенной травой (что это за магия?).
3. То, как ты выпячиваешь подбородок, когда пытаешься выглядеть круто.
4. Как выглядят твои руки, когда ты играешь на фортепиано.
5. Все вещи, которые я понял о себе, – все это благодаря тебе.
6. То, что ты считаешь «Возвращение Джедая» лучшей частью «Звездных войн» (ты неправ), потому что глубоко в душе ты огромный, сопливый и неловкий романтик, который просто хочет, чтобы все закончилось хорошо.
7. Твое умение цитировать Китса.
8. Твое умение цитировать монолог Бернадетты из «Присциллы, королевы пустыни»: «Не позволяй этому утащить тебя вниз».
9. То, как сильно ты стараешься.
10. То, как сильно ты всегда старался.
11. Как решительно ты настроен стараться и дальше.
12. Когда ты обнимаешь меня, больше ничто в этом дурацком мире не имеет значения.
13. Проклятый выпуск Le Monde, который ты привез с собой в Лондон и хранил у себя на тумбочке (да, я видел его).
14. То, как ты выглядишь спросонья.
15. Пропорции твоих талии и плеч.
16. Твое огромное, великодушное, нелепое, но несокрушимое сердце.
17. Твой такой же огромный член.
18. Твое лицо, когда ты прочитал предыдущий пункт.
19. То, как ты выглядишь спросонья (знаю, я уже говорил это, но мне правда очень-очень это нравится).
20. Тот факт, что ты любил меня все это время.
Я все еще думаю о последнем пункте с тех пор, как ты рассказал мне обо всем. Каким же я был идиотом. Иногда мне так трудно выкинуть это из головы, но сейчас я вспоминаю то, что сказал тебе той ночью в моей комнате, когда все это началось, как я отмахнулся от тебя, когда ты предложил мне свободу после того съезда, и как я пытался вести себя так, словно все это ничего не значит.
Прошу, оставайся таким же великолепным, сильным и невероятным человеком. Я очень-очень-очень сильно скучаю по тебе и люблю тебя. Я позвоню тебе сразу же, как отправлю это письмо, но я знаю, как ты любишь, чтобы такие вещи были написаны.
А
P.S. от Рихарда Вагнера к Элизе Вилле, re: Людвиг II, 1864. (Помнишь, как ты играл мне Вагнера? Он подлец, но в этом что-то есть.)
«Это правда, что у меня есть мой молодой король, который искренне обожает меня. Вы даже не можете представить себе наши отношения. Я вспоминаю один из снов моей юности. Однажды мне приснилось, что Шекспир жив, что я действительно видел его и говорил с ним. Я никогда не забуду впечатления, которое произвел на меня этот сон. Тогда мне захотелось увидеть Бетховена, хотя он тоже уже был мертв. Нечто подобное должно происходить и в мыслях этого приятного человека, когда он находится рядом со мной. Он говорит, что с трудом верит, что я действительно принадлежу ему. Никто не может читать без удивления и восхищения письма, которые он мне пишет».
Глава двенадцатая
Когда Захра появляется с термосом с кофе и толстой стопкой папок в руках, на ее пальце красуется кольцо с бриллиантом. Они сидят в комнате Джун, запихивая в себя завтрак перед отъездом Захры и Джун на митинг в Питтсбург. Джун роняет свою вафлю на покрывало.
– О господи, Зи, что это? Ты что, помолвлена?
Захра смотрит на кольцо и пожимает плечами.
– У меня был выходной.
Джун изумленно окидывает ее взглядом.
– Когда ты расскажешь нам, с кем встречаешься? – спрашивает Алекс. – И вообще, как?
– Нет-нет, ни за что, – отвечает она. – А ты даже не смей заикаться о тайных связях во время этой кампании, принцесса.
– Дело говоришь, – соглашается Алекс.
Пока Джун смахивает с кровати остатки сиропа своими пижамными штанами, Захра потихоньку соскакивает с темы:
– Сегодня утром нам предстоит еще многое сделать, так что соберитесь, маленькие Клермонты.
Она достает планы для каждого из них, подшитые и распечатанные с двух сторон, и погружается в детальные объяснения. В четверг, по пути на кампанию по регистрации избирателей в Сидар-Рэпидс (на которую Алекс демонстративно не был приглашен), на экране телефона Захры высвечивается уведомление. Она берет смартфон и принимается небрежно пролистывать пальцем по экрану.
– Итак, мне нужно, чтобы вы оба были одеты и готовы… к… – Она рассеянно подносит экран ближе к глазам. – К… ох? – На лице Захры появляется выражение ужаса. – О, твою ж мать.
– Что?.. – начинает Алекс, но тут его собственный телефон жужжит у него на коленях. Взглянув на него, он видит уведомление от CNN: «просочившиеся в сеть снимки принца Генри из отеля во время проведения съезда демократов».
– Вот дерьмо, – произносит Алекс.
Склонившись над его плечом, Джун читает уведомление. Непонятно, как, «какому-то анонимному источнику» удалось получить снимки с камер наблюдения вестибюля отеля «Бикман» в ночь после съезда.
Там не было ничего… предосудительного, но кадры отчетливо показывают их двоих, плечом к плечу выходящих из бара под прикрытием Кэша. Репортаж заканчивается снимками из лифта, где Генри обнимает Алекса за талию, пока они оба болтают с Кэшем. На последнем снимке они втроем выходят из лифта на последнем этаже.
Захра смотрит на него снизу вверх взглядом, которым можно убить на месте.
– Можешь мне объяснить, почему именно этот день из нашей жизни все еще продолжает преследовать меня?
– Я не знаю, – жалко мямлит Алекс. – Поверить не могу, что именно это… то есть мы поступали и более рискованно, но…
– Это как-то должно меня успокоить?
– Просто я имею в виду – кто вообще сливает в сеть чертовы записи из лифтов? Кто это вообще смотрит? Будто я какая-то поп-звезда…
Писк телефона Джун прерывает его, и она ругается, посмотрев на экран.
– Господи, тот чертов репортер из Post только что написал мне с просьбой прокомментировать слухи о ваших отношениях с Генри и… и связано ли это как-то с тем, что ты покинул кампанию после съезда демократов. – Она поочередно смотрит на Алекса и Захру диким взглядом. – Все очень плохо, не так ли?
– Ничего хорошего, – отвечает Захра. Она утыкается носом в телефон, что-то яростно печатая – весьма вероятно, устраивая разнос пресс-группе. – Нам необходима гребаная диверсия. Мы должны… отправить тебя на свидание или что-то типа того.
– А что, если мы… – пытается встрять Джун.
– Или, черт подери, отправить его на свидание, – предлагает Захра. – Отправить на свидание вас обоих.
– Я могла бы… – вновь предпринимает попытку Джун.
– Кому же мне звонить, твою мать? Кто вообще захочет в такой момент влезать в такое дерьмо и пойти хоть с кем-то из вас на фальшивое свидание? – Захра трет ладонями глаза. – Господи, нам нужно прикрытие.
– У меня есть идея! – почти кричит Джун. Когда они оба смотрят на нее, она прикусывает губу и поворачивается к Алексу. – Но не знаю, понравится ли она тебе.
Она поворачивает свой телефон экраном к ним. На экране фото, где Джун и Генри вдвоем лежат на пирсе. Алекс узнает этот снимок – они сделали его в Техасе для Пеза. Джун вырезала с него Нору так, чтобы остались только они двое. Генри расплывается в широкой дразнящей улыбке, а Джун запечатлевает на его щеке поцелуй.