Кэтрин резко выпрямляется и возвращается к столу. Это больше похоже на натянутую тетиву лука, чем на результат королевского воспитания.
– Конечно, хотят. Конечно же, чертовы кенсингтонские тори и гребаные сторонники Брексита не пожелают этого видеть. Дело совсем не в этом. Неужели ты так упорно намерена верить в то, что ничего не изменится? Что ничего не должно измениться? Мы можем создать настоящее наследие из надежды, любви и перемен. Не из того же всеми забытого дерьма и нудятины, которую мы толкали всем со времен Второй мировой…
– Ты не смеешь так со мной разговаривать, – холодно произносит королева, все еще держа своей старческой дрожащей рукой чайную ложку.
– Мне шестьдесят, мама, – говорит Кэтрин. – Можем мы отбросить сейчас условности?
– Никакого уважения. Ни капли уважения к тому, что свято…
– Или, возможно, мне следует поделиться опасениями со всем парламентом? – спрашивает Кэтрин, понижая голос и наклоняясь, чтобы произнести эти слова королеве прямо в лицо. Алекс узнает этот блеск в ее глазах. Он и не догадывался – он считал, что Генри досталось это от отца. – Знаешь, думаю, лейбористы уже достаточно устали от старой гвардии. Интересно, если бы я упомянула о тех встречах, о которых ты все время забываешь, или о названиях стран, которые ты не можешь правильно запомнить, быть может, они решили бы, что восемьдесят пять лет – это, пожалуй, достаточный срок, которого мог ожидать от тебя народ Британии?
Дрожь в руке королевы удваивается, но ее зубы крепко стиснуты. Комната погружается в гробовое молчание.
– Ты не посмеешь.
– Правда, мама? Хочешь проверить?
Кэтрин поворачивается к Генри, и Алекс с удивлением замечает слезы на ее лице.
– Прости меня, Генри, – просит она. – Я подвела тебя. Я подвела всех вас. Тебе нужна была твоя мама, а меня не было рядом. Я была так напугана, что начала думать, что, может быть, это к лучшему – держать вас за этим стеклом. – Она поворачивается к своей матери. – Взгляни на них, мама. Это не опора наследия. Это мои дети. И, клянусь своей жизнью и жизнью Артура, я свергну тебя с престола прежде, чем позволю им почувствовать все то, что заставляла меня чувствовать ты.
Несколько мучительных секунд комната находится в напряжении, затем:
– Я все еще не думаю… – начинает Филипп, но Би хватает чайник с середины стола и опрокидывает его прямо ему на колени.
– О, мне ужасно жаль, Пип! – восклицает она, хватая его за плечи и толкая к двери, попутно заикаясь и визжа. – Я ужасно неуклюжая. Знаешь, наверное, это все кокаин виноват – так повлиял на мои рефлексы! Пойдем-ка приведем тебя в порядок?
Она выталкивает его наружу, показав Генри большой палец через плечо, и захлопывает за ними дверь.
Королева смотрит на Алекса и Генри. Алекс видит это в ее взгляде: она боится их. Она боится угрозы, которую они представляют для того идеального лоска Фаберже, на который она потратила всю свою жизнь. Она в ужасе.
А Кэтрин не собирается отступать.
– Что ж, – произносит королева Мэри. – Полагаю… Полагаю, что вы не оставили мне выбора?
– О, у тебя есть выбор, мама, – отвечает Кэтрин. – У тебя всегда был выбор. Возможно, именно сегодня ты поступишь правильно.
Как только за ними захлопывается дверь, задыхаясь, они прислоняются к гобелену на стене, разгоряченные, смеющиеся, с мокрыми от слез щеками. Генри притягивает Алекса к себе и целует его, шепча:
– Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
Им плевать, услышит ли это кто-то еще.
Алекс уже по пути на взлетно-посадочную полосу, но вдруг видит ее, расписанную краской на стене кирпичного здания – яркое пятно на фоне серой улицы.
– Подождите! – кричит Алекс водителю. – Стойте! Остановите машину!
Вблизи это просто прекрасно. Высотой в два этажа. Алекс не может себе представить, как кто-то смог так быстро создать нечто подобное.
Это фреска, на которой он и Генри, запечатленные в виде Хана и Леи, стоят лицом друг к другу в нимбе ярко-желтого солнца. Генри весь в белом, в его волосах играет звездный свет. Алекс – как грязный контрабандист с бластером на бедре. Король и бунтарь, обнимающие друг друга за плечи.
Алекс делает фото на свой телефон и дрожащими пальцами набирает пост в «Твиттере»: «Никогда не говори никогда».
Пролетая над Атлантикой, он звонит Джун.
– Мне нужна твоя помощь, – говорит он и слышит щелчок ручки по ту сторону трубки.
– Что там у тебя?
Глава четырнадцатая
Иезавель@Jezebel
СМОТРИТЕ: Лесбиянки на байках в Колумбии преследуют протестующих из баптистской церкви Вестборо вдоль Пенсильвания-авеню, и да, это выглядит так же восхитительно, как звучит.
bit.ly/2ySPeRj 9:15 PM 29 Sept 2020
Когда Алекс в первый раз оказывается на Пенсильвания-авеню в качестве сына президента США, он чуть не падает в кусты.
Он отчетливо помнит все, несмотря на то что весь тот день казался нереальным. Он помнит салон лимузина и то, как непривычно ему было ощущать кожу сидений под своими липкими ладонями. Он был еще таким нервным и совсем зеленым пареньком, прижавшимся к окнам автомобиля, чтобы поглазеть на толпу.
Он помнит свою мать с элегантным и строгим пучком на макушке. Она всегда ходила с распущенными волосами, будучи мэром, в первый день пребывания в Белом доме, в первый день работы в палате представителей, но в тот день решила их убрать, сказав, что не хотела, чтобы ее что-то отвлекало. Алекс думает, что пучок придает ей брутальности, словно если бы дело дошло до драки, она к ней готова, а в одной из туфель у нее припасена бритва. Она сидела напротив сына в пиджаке, лацкан которого сверкал золотым двадцатичетырехкаратным флагом, просматривая свои заметки для речи, и Алекс был так горд, что его чуть не стошнило.
В какой-то момент все изменилось. Эллен и Лео проводили к Северному выходу, а Алекс и Джун поплелись в противоположном направлении. Отчетливо он помнит несколько вещей. Свои изготовленные на заказ серебряные запонки в виде звездных истребителей X-wing. Крошечную царапину на западной стене Белого дома, которую он в первый раз увидел вблизи. Собственные развязавшиеся шнурки. Еще Алекс помнит, как наклонился, чтобы завязать их, и потерял равновесие от волнения. Помнит, как Джун схватила его сзади за пиджак, чтобы удержать от падения прямиком в колючий розовый куст перед камерами семидесяти пяти журналистов.
Это и был тот самый момент, когда Алекс решил, что никогда не позволит себе волноваться: только не в роли Алекса Клермонта-Диаса, сына президента Соединенных Штатов, и только не в роли Алекса Клермонта-Диаса, восходящего политического лидера.
Теперь он, Алекс Клермонт-Диас, центр международного политического секс-скандала и парень принца Англии, вновь оказывается в лимузине на Пенсильвания-авеню, и вокруг него вновь собралась толпа народа, а пугающее чувство тошноты снова подступает к горлу.
Когда дверь машины открывается, за ней стоит Джун в ярко-желтой футболке с надписью: «История, а?»
– Нравится? – спрашивает она. – Ими торгует один чувак в соседнем квартале. Я взяла у него визитку. Собираюсь оставить его контакты в своей следующей колонке для Vogue.
Алекс бросается на сестру и стискивает ее в объятиях так сильно, что отрывает ее от земли. Вскрикнув, Джун тянет его за волосы, и они оба падают в ближайший кустарник. Видимо, это уготовано Алексу судьбой.
Их мать едва успевает бегать с одного совещания на другое, поэтому вдвоем они выскальзывают на балкон Трумана и принимаются делиться новостями, прихлебывая горячий шоколад с пончиками. Пез пытается держать ее в курсе дел, но это не сильно помогает. Джун заплакала, в первый раз услышав о звонке с борта самолета, затем о том, как Генри дал отпор Филиппу, и о том, как вокруг Букингемского дворца собралась целая толпа. Прямо при Алексе она отправила сразу сотню сердечек в сообщении к Генри, а тот прислал ей в ответ короткое видео, в котором они с матерью пьют шампанское, а Би играет «Боже, храни королеву» на электрогитаре.
– Ладно, есть кое-что еще, – произносит Джун. – Никто не видел Нору уже два дня.
Алекс пораженно пялится на нее.
– О чем ты?
– Ну, я звонила ей, Захра ей звонила, Майк и ее родители тоже звонили ей – она никому не отвечает. Охрана в ее квартире утверждает, что она все это время не выходила из дома. Судя по всему, она «в порядке, просто занята». Я пыталась вломиться к ней домой, но она сказала швейцару, чтобы тот меня не пускал.
– Это… подозрительно. И еще, эм… как-то дерьмово.
– Ага, знаю.
Алекс отворачивается и шагает к перилам. Ему и вправду пригодился бы невозмутимый подход Норы в этой ситуации. Ну или хотя бы компания лучшего друга. Он чувствует себя немного преданным. Нора оставила его тогда, когда он больше всего в ней нуждался. Когда они с Джун оба в ней больше всего нуждались. У нее привычка закапываться в свои сложные математические вычисления, в особенности когда вокруг происходят нехорошие вещи.
– Да, кстати, – говорит Джун. – Вот то, о чем ты меня просил.
Сунув руку в карман джинсов, она протягивает ему сложенный листок бумаги.
Алекс пробегает глазами по строчкам.
– О боже, Жучок, – вздыхает он. – О… Боже.
– Тебе нравится? – Джун выглядит слегка взволнованной.
– Я пыталась отразить здесь тебя, твое место в истории и то, что твоя роль значит для тебя и… – Она не успевает договорить, потому что Алекс вновь притягивает ее в свои медвежьи объятия, на этот раз со слезами на глазах.
– Это просто идеально, Джун.
– Привет деткам президента, – неожиданно слышится голос, и когда Алекс отпускает Джун, то видит Эми в дверном проеме, ведущем в Овальный кабинет. – Госпожа президент желает видеть вас в своем офисе. – Она немного отвлекается, прислушиваясь к указаниям в наушнике. – Она велит принести с собой пончики.
– Откуда она всегда все знает? – бормочет Джун, забирая с собой тарелку.