Злата не шевельнулась. В голосе зазвучала настоящая ненависть:
– Хочешь, чтобы мои ребята провели тут полную зачистку? Давай, покажи ей, – приказал кому-то.
Левую руку девушке заломили, в ладонь вложили что-то, и она поняла, что это пистолет, тяжелый, хоть и небольшой.
– Покажешь?
Правой она потыкала вдоль коридора, в сторону единственной комнаты, где была Сонечка.
– Молодец, рыжая, теперь слушай внимательно: ты сейчас идешь туда и собираешь ребенка на выход. Завязываешь накрепко глаза ей, потом – себе. Руки девчонке зафиксируй. Все это время чтобы я слышал твой голос. Через три минуты выходишь сюда с ребенком на руках. Если хоть одно требование будет нарушено – зачистка. И поверь, я едва сдерживаю себя, чтобы сразу не прибегнуть к ней. Несколько выстрелов, и с вашим поганым племенем покончено навсегда. Но вы можете пригодиться, поэтому пока держу себя в руках. Ты все поняла? Говори!
– Я все поняла, – смогла ответить Злата и по собственному голосу осознала, до какой степени напугана.
– Тогда действуй. Живо!
На ватных ногах она пошла к двери, открыла ее. Сонечка все еще сидела посреди комнаты, сжимала изо всех сил игрушку, а в глазах – испуганный вопрос.
– Не бойся, милая, – громко заговорила Злата, попутно припоминая, где мобильный.
Черт, на кухне, поставлен на зарядку, чтобы Соня не схватила. На глаза попался альбомный листок, еще чистый, заготовленный для послеобеденного рисования с малышкой. Тут же лежал набор фломастеров, которые Соня просто обожала, приходилось выдавать по одному.
– Сонечка, мы сейчас с тобой погуляем немного, – заговорила Злата громко, нарочито оживленно. – Только сперва оденемся потеплее. Все-все тепленькое наденем поверх платьица, хорошо?
Верхней одежды у Сони не было, поэтому из шкафа Злата вынула все вещи, отобрала теплые, приготовленные на случай холода в квартире: носки, твидовые брючки, трикотажный свитер с горлом. Девочка была настолько ошарашена внезапным одеванием, что даже не сопротивлялась. Но когда Злата схватила со спинки стула забытую кофту Тани, натянула поверх всего и завязала сзади рукава, фиксируя руки, Соня словно очнулась – задергалась, заскулила испуганно. Лицо ее сильно покраснело, и в глазах появилось нечто прежнее, бессмысленное, звериное.
Но сейчас Злате даже огорчаться было некогда. Не переставая громко утешать девочку, она выводила на листе красным фломастером короткие тревожные фразы:
«В квартиру ворвались. Нас уводят. Вроде люди Прайда, но не точно. К первенцам настроены негативно. Про нас все знают. Вооружены».
– Эй, скоро там? – заорали из прихожей.
Соня, не умеющая нормально плакать, громко взвыла. Злата перевернула лист белой стороной вверх, оставила на столе. В спешке достала из шкафа два шейных платка, соорудила повязку сперва Сонечке – та вовсю мотала головой, отбрыкивалась, потом себе. Завязала так, чтобы можно было смотреть вниз. Взяла девочку на руки и вышла в прихожую.
– Ну наконец, – злобно и нервно отреагировал голос. – Иди вперед, и чтобы тихо, ни звука. Иначе сама знаешь, что будет.
Злата очень старалась хотя бы выглядеть спокойной. Она сменила тапочки на мокасины, сдернула с вешалки свою куртку, вышла из квартиры. На площадке нижним зрением увидела остатки костра из узких черных обрезков неизвестно чего, от них все еще валил удушливый дым. Заметила голые пятки какой-то женщины, втиснутой в стену обладателем армейских берцев, услышала ее полное ужаса хриплое дыхание – похоже, соседка, выскочившая на шум и дым.
– Без лифта, пешком иди, – приказал еще один приглушенный голос.
И девушка пошла, больше всего страшась того, что на выходе они могут столкнуться с Володей и Таней или Эллой. Она испытала почти блаженное облегчение, когда ее вместе с Сонечкой запихнули в машину, которая сразу рванула с места.
Эдик гулял по Городку и мечтал снова повидать Инну. При таких темпах восстановления они сегодня могли бы уже поболтать, развеялась бы хоть немного его тревога. Он трижды прошел туда-сюда по той дорожке, где встретил ее пару дней назад. Инну не увидел, зато приметил кое-что другое.
Параллельным курсом с ним неизменно следовал молодой мужчина в одежде санитара. Полноватый и вертлявый, с близко поставленными смешливыми глазами, он совершал множество лишних движений, призванных подчеркнуть, что он совсем не интересуется Редким. Быстро устав скашивать глаза вбок, Эдуард сделал шаг в сторону, перегородил санитару путь и спросил:
– В чем дело?
Тот завертелся юлой, обогнул препятствие, но успел шепнуть одними губами:
– У нас есть общие знакомые.
– Василий?
– Мимо.
– Ве…
– Не нужно никаких имен, – сделал еще один оборот вокруг себя парень. – Главное, что вы Эдуард, верно? – Редкий кивнул. – А я Толик. Пройдемся, что ли?
Эдик снова кивнул, его потряхивало от волнения. Все эти дни он ничего не слышал о Верене, знал только, что что-то пошло не так. Не имея информации, рисовал в голове всякие ужасы. Теперь они медленно шли по так называемой французской улочке. Толик ухитрялся на каждом шагу сгибаться в пояснице и хлопать себя ладонями по коленям, или почесывать голень, или проверять наличие пятки. Редкий терзался: санитар не внушал ему доверия ни на грамм. Но если он не поговорит с ним, то загнется от информационного голода.
– Наш общий знакомый, он в порядке? – начал осторожно.
Толик оживился, изобразил телом волну, которая постепенно дошла и до головы, подарив Эдику кивок.
– Да, он, – подчеркнул голосом местоимение, – вроде как в порядке. Потому что второй, который был там, взял всю вину на себя. Про него мы с той ночи не знаем.
– А что вообще случилось в ту ночь?
– Девчонка подняла визг, не хотела уходить отсюда. Может, запаниковала, не знаю. В любом случае поплатилась за это.
– Она хоть жива? – едва выговорил Редкий.
– Да жива. Найдут ей новое сердце или вырастят.
– Про Василия знаете что-нибудь? – заторопился Редкий. – Как он?
– Знаю, – обрадовался санитар. – Мы же с ним кореша. Василий уже лечебной гимнастикой занимается, значит, скоро на ноги встанет.
– Не может быть!
– Забыл, где находишься? – на радостях перешел на «ты» санитар Толик. – То, что с ним сделали, даже особо сложной операцией не считается. Бывают и покруче. Только я теперь сильно жалею, что прикалывался над ним, когда он того, мелким был. Если что, сошлюсь на знакомство с тобой, ага?
– Давай! – хмыкнул Эдик.
Ужасно захотелось повидать Васю, но заговаривать об этом едва ли имело смысл.
Но тут Толик вспомнил цель знакомства, помрачнел, отбил ладонями чечетку по груди и животу, сказал:
– Тебе, Эдуард, нужно придумать способ, как сделать отсюда ноги, и поживее. Не резон тебе здесь отсвечивать.
– Да я с удовольствием, – согласился Редкий. – Не выписывают. Может, выведешь меня ночью? Обещаю, шуметь не стану.
– Я бы и рад! – хлопнул себе по коленкам санитар. – Только теперь-то уж ничего не получится, после девчонки. Раньше браслеты врачей отпирали калитку, все понимали, что взрослым людям иногда хочется по-тихому куда-нибудь свинтить. Ну и пациенты по договоренности пользовались. Теперь все заблокировано, усилена охрана. Может, еще и потому, что Прайд сейчас в Институте, не знаю.
– Прайд в Институте? – поразился Эдик. – В каком качестве?
Толик поднял левую ногу, подсунул под нее левую же руку и почесал вдумчиво правое колено.
– Ну, как пациент, само собой, иначе руководители Института к нему на поклон таскались бы. Конечно, на все отделение он – единственный пациент. Секретность зашкаливает, никому из наших туда хода нет. Потому и волнуемся. За тебя.
– В смысле?
– Ну, сам посуди: тебя с твоим новым глазом еще неделю назад должны были выписать. Тем более бесплатный пациент. А тебя вместо этого заново всего обследуют. Просвечивают такие места, которые к глазу никакого касательства не имеют.
Ледяная волна окатила Эдика от макушки до пят. Он спросил шепотом:
– Мое тело?
Толик захихикал и руками замахал так, что аж ветер пошел. Потом рывком протер ладонями повлажневшие от смеха глаза.
– Да ладно! Сдалось Прайду твое тело, ему, если что, покраше подберут. А потом, это же не пуговицу к пиджаку пришивать, тут особая совместимость нужна. Гис-то-совместимость называется, – с важным видом растолковал он.
– А разве у Васи с этим спортсменом…
Толик не дал ему договорить:
– Да там просто выбора никакого не было, рискнули, и получилось. Невероятная везуха, да Васька всегда везунчиком был. В общем, за тело свое не трясись. А вот оттяпать какой-нибудь орган вполне могут. Просто даже чтоб наказать, ведь засветился ты.
В это время они стояли у пруда, но после этих слов Эдик решительно рванул к ближайшей кафешке со словами:
– Мне надо выпить что-то отрезвляющее!
Толик помчался за ним, совершая десятки лишних движений и быстро-быстро бормоча на ходу:
– Вот-вот, что-то в этом роде. Напиться и устроить дебош в отделении. Ну, конечно, надраться вусмерть тебе никто не позволит, тут по браслету все отслеживается, но вдруг тебе много и не надо. Придешь, нападешь на медсестру.
– Так, стоп. – Эдик ощутил, что вот-вот перестанет адекватно воспринимать окружающее. – На медсестру нападать точно не стану. А даже напал бы – что с того? Если кто-то дал указание здесь меня придержать, обследовать и для каких-то целей приготовить, с чего вдруг меня выгонят?
До украшенной цветами веранды кафе они так и не дошли, и темноволосый официант в кожаном фартуке поглядывал на них со ступенек почти обиженно.
– Слушай, Институт – очень большой, начальства хватает, – начал втолковывать ему Толик. – Каждый профессор или доктор в первую голову стремится, чтобы у него в отделении порядок был. Если бы с тобой уже определились, то перевели бы в красное отделение, родным сообщили, например, что ты скончался от заражения крови или еще от чего. Но пока тебя не выдернули, надежда есть, и, если сильно напроказишь, могут выпроводить, не особо разбираясь. Может, это твоя последняя надежда, усек?