– Послушай, братец, как бы мне снова свою пижаму с халатом на форму обменять? – приветливо обратился к нему Гаранин.
Санитар развел руками:
– Правов таких не имею, ваше благородие. Господин ротмистр к доктору всякий раз ходили, за вас ходатайствовали, тогда доктор мне и велел форму вам выдать, а без их приказа – не могу.
Гаранин на секунду задумался и тут же выдал новую просьбу:
– А сможешь отыскать мальчонку-посыльного, что мне записочку принес?
– Того самого сыскать не получится, убег наверняка уже. А так, для этого самого дела найдется парнишка, их много около гошпиталя крутится: кому из больных в лавку сгонять или еще по какой мелочи. Сыщем парнишку.
Глеб заметно обрадовался:
– Скажи, братец, а найдется для меня такой же мелкий клочок бумаги и карандаш? И еще вопрос: знаешь ли ты, где проживает Аня Кадомцева? Она здесь в госпитале сестрой милосердия трудится.
– Отчего не знать – знаем Анну Дмитриевну. И с бумагой можно устроить.
– Расстарайся, братец, а я уж отблагодарю, – выразительно сжал Гаранин портмоне, упрятанное в кармане больничного халата.
Через короткое время все было устроено. Мальчишка умчался в заданном направлении с короткой запиской:
«Анна Дмитриевна! Изыщите возможность, но навестите меня нынче же в госпитале. Это срочно и важно. Поручик Гаранин».
Кошелек Гаранина, заблаговременно снабженный деникинскими «колокольчиками» еще в здании губернского ЧК, опустел на несколько билетов. Оставалось только ждать и тешить себя хоть какими-то приятными новостями: «Зато наступлению наверняка быть. Вчера вызвали всех офицеров, даже не дали допить бокала на именинах, и, кроме того, началась срочная выписка из госпиталя. Сегодня маневры и подготовка, Квитков это пишет не скрывая, хоть и вымарывает лишние слова. Маховик завертелся, значит, я здесь уже не зря».
Кадомцева появилась довольно быстро, вид имела взволнованный, дышала часто:
– Что у вас за срочность? Для кого она: для вас или для меня?
Гаранин тут же отметил ее порыв: «А она, должно быть, еще и замечательный друг, вон как примчалась и как дрожит».
– Для меня, Анна Дмитриевна, исключительно для меня эта важность, – попытался он ее успокоить.
По мере того как Глеб излагал суть вопроса, он видел, что горячий блеск в ее глазах затихает, а взволнованность сменяется некоторым разочарованием.
– Хорошо, я попытаюсь уладить вашу просьбу, – почти холодно сказала она.
Провожая ее взглядом, Гаранин думал: «Она пришла сюда не из праздного любопытства, не из простой человеколюбческой миссии. За ее приходом стоит что-то большее. Чувства ко мне? Или наигранные чувства? Я охочусь за ней, она охотится за мной. Что ж – это была бы отличная уловка. Сабурову я не доверяю, это они уже уяснили, а здесь дама приятной наружности, я все время у нее на виду. Может, она и дома-то у себя не была, а находится постоянно в госпитале, слишком быстро она здесь появилась. А сцену с санитаром и мальчиком-посыльным просто удачно разыграли, заметая следы. Убедительные шоры вы мне навешиваете, господа белые контрразведчики».
Вместо сестры милосердия снова в палате появился санитар с формой в руках:
– Помочь вам переодеться, ваше благородие?
– Да, братец, сделай милость. А где же Анна Дмитриевна?
– Домой пошли. Доктор на них сильно ругались, аж в коридоре было слышно. А потом меня вызвали, велели форму вам выдать да на словах передать, чтоб вы по возвращении к доктору-то заглянули.
Гаранин торопливо одевался, тасовал мысли в голове: «Что за новый сюжет в пьесе? Я думал, она напросится сопровождать меня, хотя и не знает, куда я направляюсь. Очевидно, будут следить за мной издалека. Посмотрим, кто кого первым заметит».
– Что ж она, обиделась? – спросил санитара Гаранин.
– Знамо дело – обидишься. Оно хоть и начальство, а все ж таки девушкам неприятно, когда на них голос повышают.
Поручику вывели сытую лошадь, он на ходу расспрашивал у санитара, как проехать к Волкогоновке. Путь действительно, как и предупреждал Квитков в своей записке, оказался недалеким. Сразу за крайними домами слышался топот коней, отдаваемые команды, изредка звякала сталь. Гаранину открылся вытоптанный пустырь с остатками жухлого бурьяна и колючек. Над ним стояло плотное облако пыли, поднимаемое сапогами, ботинками и копытами.
Взводные колонны ходили в учебную атаку, совершали броски, с маху валились в пыль, укрываясь от условного пулеметного огня. Чуть поодаль маневрировали две конных сотни: сходились, расходились, наталкивались друг на друга и пробовали завязать несерьезные рукопашные сшибки. Гаранин медленно ехал на лошади вдоль взводов и рот, вглядывался в лица офицеров, въезжать в гущу войск не решался.
– Вы кого-то ищите, поручик? – услышал он.
– Да, мне необходимо увидеть поручика Квиткова.
– Сейчас его позовут.
Гаранин слез с лошади, стал ждать. Квитков действительно скоро отыскался. По его серому от пыли лицу струился пот, дыхание прерывалось от быстрого шага, но он бодро и весело протягивал руку:
– Какой вы молодец, Глеб Сергеевич, что выбрались из госпиталя и нашли меня! Я отпущен буквально на одну минуту… Чем-то могу вам служить?
Гаранин представлял, что разговор их будет не таким скомканным, просьба, с которой он намерен был обратиться к Квиткову, не была пустяшной, а потому требовала такта и расстановки.
– Быть может, Митя, у вас появится свободное время вечером? – выразил надежду Гаранин.
– Это исключено, Глеб Сергеевич. Вечером у нас тактические занятия, я не смогу навестить вас в госпитале.
– Тогда так, – перешел Гаранин к делу. – Для нас с вами, да и для последнего солдата в полку теперь не секрет, что скоро наступление. И в связи с этим у меня просьба: вы не могли бы, Митя, взять меня с собой.
– Куда? – опешил Квитков.
– В бой, конечно же. Я теперь птица перелетная, бесхозная. Притулиться к войску не могу, мое войско на плацдарме застряло, – твердо говорил Гаранин.
– Да, но у вас рана.
– Рана – пустяки. Вы же сами видите, что даже лошадью я могу управлять, а в пехотном строю мне будет гораздо легче. Главное – не задета правая рука, я способен рубить и стрелять.
– Это довольно странно, Глеб Сергеевич. Вы же знаете, что я такие вопросы не решаю… Вам нужна фигура посолиднее…
– Я все понимаю, Митенька, но как же я обращусь с таким вопросом к полковнику Новоселову? Он же мне непременно запретит.
– Да, это так, – нерешительно соглашался Квитков.
– Вот видите. А вам это ничего не будет стоить. Я оставлю на позициях лошадь, сам затеряюсь среди вашей пехоты, меня никто не заметит до начала боя, а в бою лишняя рука не помешает. Хотелось бы, чтобы это была пара рук, но имеем, что имеем, – строил из себя несчастную жертву Гаранин.
– Вы считаете необходимым свое присутствие в бою? – поинтересовался Квитков, и в голосе его звучала некоторая высокопарность, смешанная с уважением.
– Я считаю недопустимым сидеть сложа руки, когда мои старые боевые товарищи начнут прорыв с плацдарма, а новые собратья по оружию, – на этих словах Гаранин выразительно глянул в глаза Квиткова, – будут им помогать, не щадя своих жизней.
Квитков поджал нижнюю губу:
– Простите, Глеб Сергеевич, я не могу вам позволить… Вы ранены, я буду нести ответственность…
– Вы не будете мне ничего позволять, Дмитрий Михайлович, – твердо настаивал Гаранин. – Вы просто не заметите, что к вам в роту попал еще один боец.
– Извините, мне надо идти, я задерживаю весь батальон, – отвернулся Квитков и хотел уходить.
Гаранин на лету поймал его за рукав, отыскал горячую ладонь и крепко ее стиснул:
– Надеюсь на вас, поручик.
Короткий перерыв, за который солдаты глядели на внезапно появившегося Гаранина с благодарностью, закончился. Опять полетели команды, фельдфебельские свистки, загудела земля под ногами войска.
Гаранин повернул лошадь к городу, на маневры он не смотрел, но боковым зрением вел всегдашнее наблюдение по периметру. Он заметил, как от эскадрона отделилась одна фигура, и «внутренним ухом» почуял в ней Сабурова. Конная фигура приближалась, Гаранин по-прежнему не оборачивал к ней головы.
– Я вижу вас, поручик, не думайте, что я вас не вижу, – прокричал Сабуров без всякого приветствия.
– И я вас вижу, ротмистр! – наконец обернул к нему Гаранин свое невозмутимое лицо.
– А если видите, так отчего не здороваетесь? До сих пор злитесь за вчерашнюю мою шутку?
Гаранин остановил лошадь:
– Какую шутку? Что за двоякие намеки, ротмистр?
– Уже забыли? Как вы быстро, – иронично улыбался Сабуров.
– Да о чем вы, черт возьми? – свирепел Гаранин, и даже лошадь под ним взбрыкнула.
– Спокойно, поручик, спокойно, – наклонился Сабуров и похлопал рукой шею его лошади.
Гаранин нервно дернул поводьями, отодвигая свою лошадь от руки Сабурова. Взгляды их столкнулись: один злой и непримиримый, второй иронично-дьявольский, затаивший уловку.
– Вы что-то хотели мне сказать, ротмистр?
– Да, хотел. И скажу, но не теперь, а чуть позже.
Сабуров хлестнул своего коня, мигом умчался к оставленному эскадрону. Гаранин выждал минуту, провожая его взглядом, неспешно тронул свою лошадь.
Снова, как и по пути к пустырю, старался он приметить подозрительного прохожего или отдаленную фигуру, якобы идущую по своим делам, а на самом деле ведущую слежку, но никаких наблюдателей или их признаков не замечал. Как всегда, он вел параллельные мысли: «Интересно, работают ли Сабуров и Кадомцева в связке? Или у них независимые миссии? То, что Квитков обычный пехотный поручик, – понятно. Милый наивный мальчик абсолютно ничего не подозревает. Только на это и расчет. Я иду с его ротой в наступление, если повезет выжить в бою и не погибнуть от шальной красноармейской пули – сдаюсь в плен и благополучно попадаю к своим. Здравствуйте, товарищ Розенфельд, задание выполнено, готов к новому. Минусы: меня могут заподозрить; Квитков может доложить о моем странном рвении в бой, и меня опять же могут заподозрить. В обоих исходах с подозрениями – добра не жди. И еще эта непонятная Кадомцева. Это тоже большой минус. И самое неприятное, что я ее наверняка видел! Видел – и не м