– Возвращаюсь из госпиталя по срочному делу…
– Пароль, тебе сказано! – мальчишеский голос прямо, чуть не детский.
– Да погоди же ты, в штаб меня срочно требуют…
– Пароль! А то стрельну! – Еще миг – и начнется истерика.
– Зови разводящего тогда! – прикрикнул и Гаранин.
Часовой передернул затвор, вогнав патрон. Глеб разглядел ствол винтовки с примкнутым штыком, уставленным в небо, мигом сообразил, что сейчас начнется.
– Погоди, ну зачем нам весь лагерь по тревоге поднимать. Я же из тыла иду, а не с фронта. Давай дождемся разводящего, я подходить близко не буду.
– Ага – не будешь, уползешь сейчас в темень, и поминай как звали, – справедливо сомневался часовой.
– Мне уползать никак нельзя – дело срочное. Потому и прошу тебя: не поднимай тревоги. Сейчас патруль выскочит, да в комендатуру меня, да пока разберутся, и время уйдет. А у меня приказ наисрочнейший: наступление, брат, отменяется!
Часовой присвистнул:
– Эхма, это как?
Гаранин с каждым словом делал по маленькому шажочку:
– А вот так. Отменяют наступление, и шабаш.
Он уже видел щуплую фигурку часового, понимал, что мальчишеский голосок вполне соответствует его наружности. Но часовой засомневался:
– Погоди-погоди… Ты такой приказ несешь и через кусты топаешь, а не по дороге… и в придачу пароля не знаешь…
Гаранин сделал прыжок, успел выбить ружье из рук часового, оно упало в траву, так и не выстрелив. Борьба была недолгой, Гаранин слышал, как хрипит тонкое горло часового, как тело его слабое затихает.
Глеб ощутил нервную дрожь в руках и ногах: «Давно со мной такого не было. Наверняка и у этого бедолаги была мать… только она не сажала цветов на даче, она гнула спину на непосильной крестьянской работе или рано состарилась в фабричном цеху».
Он потащил труп и оброненную винтовку до ближайших кустов. Через скорое время здесь по тропе пройдет разводящий, не найдет часового и поднимет тревогу. С начальником караульной службы они могут решить, что часовой попросту дезертировал. В любом случае времени у Гаранина до рассвета, а потом по примятой траве найдут труп и все поймут. Только бы дождаться утра, а там поднимется такая суета, что будет не до убитого часового.
Короткой борьбой Гаранин растревожил рану на руке, сел рядом с мертвым, пошарил у него в карманах и отыскал перевязочный пакет, снял свой китель, обстоятельно перевязался. Глеб даже в темноте заметил, как вымокла его форма и кое-где испачкалась в земле. Играть втемную теперь с ротмистром не имело никакого смысла. Вот только где найти в этом лагере Сабурова?
Гаранин справедливо решил, что палатки кавалерийских частей будут недалеко от пасшихся лошадей. Он подмечал детали, особенности лагеря, когда попадал сюда в прошедшие три дня. Природным чутьем и смекалкой определил направление и снова крался в темноте, боясь встретить очередного часового или караул. Направление он выбрал верное – по кваканью лягушек, – ближе к плавням, к водопою, и не ошибся. По широкой поляне рассеялись темные пятна, легко различимые фигуры коней. Рядами стояли несколько армейских шатров, среди них выделялся офицерский.
Оставалось самое сложное: вызвать из палатки Сабурова, не привлекая к себе внимания прочих офицеров. Гаранин затаился, ждал удачного момента, веря в то, что он наступит до восхода солнца. Скоро полог офицерского шатра качнулся, вышел человек, закурил папиросу. Глеб незаметно вышел за спиной курящего:
– Вам тоже не спится?
Неизвестный офицер мигом обернулся, миролюбивый тон Гаранина его, кажется, только взволновал. Глеб продолжал в том же духе:
– Дадите прикурить?.. Мне тоже, знаете ли, тревожно. Всегда так перед наступлением.
– Так это вы? – раздался голос Сабурова, и даже в темноте Гаранин почувствовал, насколько он облегчен этой неожиданной встречей, если не сказать – обрадован.
Гаранин ликовал внутри: «Удача! Все теперь пойдет как по маслу» …
И снаружи:
– Наконец-то я вас нашел, Климентий! Фууух, вы не представляете, сколько я прополз на брюхе, отыскивая вашу палатку.
Сабуров вежливо взял его за рукав, увлек в сторону:
– Пойдемте ближе к плавням, там лягушачий хор, он нам не помешает, а здесь нас могут услышать.
Они удалялись от палатки, на ходу Сабуров говорил:
– Я знал, что вы придете, не сомневался. Думаю: сделает все, а сбежит из госпиталя, до утра не останется – ведь утром ему крышка. Так, «господин поручик»?
– У меня один только вопрос, Климентий: как ты все же догадался, что я оттуда? – внезапно перешел на панибратский тон Гаранин.
– Не знаю, – просто ответил Сабуров, – нет какой-то одной причины, просто не верил тебе, вот и все.
– А теперь веришь?
– Теперь, когда ты сам пришел и отступать тебе некуда, – конечно, верю.
Они немного помолчали, и Сабуров спросил:
– Скажи, есть шанс, что тебе поверят и меня возьмут в вашу стаю?
– Клим, верь мне, слово мое имеет вес. Конечно, пройдешь некоторую чистку и карантин, а потом – в дело, – клялся ему Гаранин, и это не было шпионской уловкой, Глеб видел в этом человеке полезного и знающего офицера, способного приблизить победу.
И только теперь Гаранин внезапно осекся: «А зачем ему вообще понадобилось внезапно менять лагерь? Тут надо прояснить».
Он собрал в голосе всю дружественность, которую только смог:
– Климентий, а не будешь же ты скрывать, почему решил к нам идти? Должен же я знать и объяснить товарищам все это.
Сабуров, видимо, давно ждал вопроса, ответил почти сразу:
– За вами сила, масса, вы наверняка перевесите. Я давно это понял, но до сего дня у меня не было ни повода, ни способа, чтобы попытаться перейти.
– Понимаю, понимаю, – согласно кивал Гаранин.
– Ты считаешь, нам удастся беспрепятственно перейти к вашим? – в голосе Сабурова читалась тревога и сомнение.
– Тут должно сильно повезти. Сам знаешь: в бою и пуля шальная летает, и клинок свистит.
– Шальная… не бывает других, все они для нас шальные, – с фатальным отрешением заметил Сабуров.
Гаранин постарался его утешить:
– А если так поступить: с самого начала атаки вырвемся вперед, твои кавалеристы в спину нам стрелять не будут…
– Да и не такие они стрелки, чтоб на скаку в нас попасть, – перебил его Сабуров и умолк, готовый слушать дальше.
– Вот именно. Стрелять нам в спину не будут. Вырвемся и тут же привяжем на клинки по белому платку, наши тоже палить перестанут, увидят офицеров и тут же возьмут в плен.
– Задумка неплохая, как оно произойдет на деле, – без особого энтузиазма отозвался ротмистр.
Гаранин напомнил о своей неустроенной судьбе:
– Да, Климентий, я бежал из госпиталя, оставив там свою кобылу. Найдется для меня какая-нибудь лошаденка?
– Отыщется, возьмем из резерва.
– Хорошо бы и шашку с револьвером. Сам понимаешь, удалось выкрасть только форму, я полностью безоружен.
– За этим тоже дело не станет.
Они закурили по второй папиросе, стали обсуждать мелкие детали своего плана, поправляли друг друга и перебрасывались советами, беседа их становилась тесной, почти приятельской:
– Слушай, а как тебе удалось прошмыгнуть мимо постов охраны?
– Ну, ты же понимаешь, что у меня за специальность, опыт и прочее, – не моргнув глазом притворился Гаранин.
Ротмистр достал карманные часы, затянувшись табаком, поднес к огоньку циферблат:
– Через час подъем и выдвижение на передовые позиции. Давай сделаем так: я сейчас отыщу и разбужу вахмистра, отправлю тебя с ним, он выдаст оружие и скакуна. Ты уедешь вперед, присоединишься к нам на марше. Сможешь незаметно влиться в эскадрон?
– Если к тому моменту не рассветет – шанс у меня есть.
– Так и поступим.
– А что скажешь вахмистру? – засомневался Гаранин.
– Это моя печаль.
18
Глеб уехал от лагеря на версту, стал в удобной ложбинке, с обеих сторон к дороге примыкали деревья, здесь легче было пристать к конному строю. Конь его объедал зелень у себя под копытами, хрустел на зубах молодым ивняком. Гаранин был абсолютно спокоен. Он не сомневался в преданности Сабурова, такие люди ему попадались на пути. И даже если теперь в лагере обнаружился мертвый часовой, поднялась суматоха и ротмистр догадался, чьих рук это дело, – он не выдаст, потому как совершенно наверняка решил переходить к красным.
В темноте послышался отдаленный пеший марш – шагал к фронту батальон. Гаранин вспомнил Квиткова: «Интересно, разыскивает ли он сейчас меня? Ведь он пообещал, что возьмет с собой. Этот мальчик бережет честь смолоду, как того требует зов крови и народная мудрость. Ничего, обещание свое он нарушает не по своей вине, так что переживет. Во всяком случае – до ближайшего боя».
Пехотная колонна прошла мимо в полном молчании, никто не уронил ничего не значащего словца на ходу, никто тихо не выругался, оступившись в темноте.
Небо на востоке стало понемногу светлеть, и только теперь Гаранина посетило небольшое волнение: «Где же Сабуров со своим эскадроном? Может, их повели к фронту другой дорогой? Если так, то скверно. Пока наверняка удостоверюсь в этом – окончательно рассветет, приеду на позиции один как перст, буду там маячить, могу вызвать подозрение или нарваться на кого-нибудь с большими погонами».
Прошло еще несколько томительных минут, пока донесся к нему характерный топот из мрака. Оставалось последнее испытание – незаметно примкнуть к эскадрону. Внезапно Гаранин решил: «Да кому какое дело, кто я и зачем здесь оказался? Люди перед боем думают совсем не о том. Им плевать на судьбу неизвестного поручика, идет ли он с ними открыто в атаку, или провожает их, стоя на обочине дороги».
Гаранин выехал из своего укрытия, когда появились передовые всадники, громко крикнул:
– Кто вас ведет, братцы?
– Ротмистр Сабуров.
– Тогда мне с вами.
От колонны отделилась одна конная фигура, Гаранин подъехал к ней.
– Да, поручик, – наклонившись к Гаранину, негромко произнес ротмистр – я, глядя на вас, заигрался в шпионские игры, перемудрил и затеял этот маскарад. Гораздо проще поступили вы, присоединившись к нам таковым путем.