– Только тронь его – приколочу.
Гаранин медленно поднялся, почуял, к своему удивлению, что снова способен наполняться гневной силой, страшной ненавистью и неравнодушием.
Баба заметила его хромоту, вернула палку, мягким голосом стала толковать:
– Это Афонька – божий человек. Не ругайся на него, солдатик.
– Он сумасшедший? – стал догадываться Гаранин.
«Скульптор» все еще повизгивал, кудахтал не удалившимся до конца страхом, собирал в траве свои растерянные инструменты.
– Война его таким выплюнула, – ласково пояснила баба, – забрала у него разум. Говорили, он неделю ранетый в яме лежал, от врага хоронился, а с ним еще сестра мласёрдная. Как там у них получилось, то ли она дитя схоронила и в сестры пошла, то ли так ей Бог послал, а кормила она всю неделю его своим молоком. Тем он и жив остался… А она иссохла, померла…
Гаранин внимательно посмотрел на умалишенного, тот отыскал свою пропажу, заметно обрадовался, больше не скулил и, кажется, совсем не слышал рассказанной про него истории.
– Ты вдова? – спросил Гаранин, переведя взгляд на бабу.
– Вдовая-то я давно, – по-простому ответила она. – Сыночка приходила проведать, он у меня совсем малый был… Белая власть его мобилизовала, забрили в солдатики, а вернули мне мертвенького.
Они сели рядком на сырую, не просохшую после дождя землю. Божий человек счищал ланцетом налипшую на одежду глину, бормотал про себя невнятное. Баба в черном платке плавно затянула напев:
Можно познати по веселику,
Что не родная мати,
Пива не пьяна, мед не солодок,
И горилка не горька.
Горилка не горька, скрипка не звонка,
Да веселье не весело.
Кого мы наймем, кого мы пошлем,
Да за родныя мати.
Песня летела над могилами, крестами, склепами, кладбищем. На городских окраинах кричали радостно мальчишки:
– Вперед, Буденный! За власть Советов!
– С нами крестная сила! Бей большевистскую сволочь!
Гаранин чувствовал, как накипают его руки и ноги силой, затягиваются в них растревоженные раны, оставляя глубокие шрамы и мелкий неприятный зуд.
Дул неспокойный ветер, роняли еловые ветки свои отмершие иглы. Они сыпались и скользили по вылепленным из глины бокам, по гладким бедрам, застревали в волнах глиняных волос. Плясал по лаковому кресту блеклый «зайчик», рожденный закатным солнцем.