Я опускаюсь на пол и стараюсь не раздражаться. Фотографии везде. Джозеф со стеклянным взглядом, бледный, парализованный. Судя по всему, его фотографировала бабушка Пегги. Каково ей было в самом начале? Она оплакивала своего сына и внука и знала, что их убил Джозеф. Она навещала его в больнице в самом начале? Что она чувствовала? Она никогда об этом не рассказывала.
– Мне на самом деле очень жаль, что так получилось, – говорит Серена.
Но я вижу, что ей страшно интересно и она отчаянно пытается это не показывать. Она помогает мне собрать фотографии, но при этом явно их рассматривает. Я задумываюсь, не сама ли Серена свалила коробку со стола. Мумин от нас отошла и улеглась спать.
Серена резко вдыхает воздух. Она увидела фотографию после краниэктомии – ту, где у Джозефа нет половины черепа. Я выхватываю ее у нее из руки.
– Прости, – извиняется она. – Я просто помогаю тебе убрать их все назад в коробку.
Я прислоняюсь к дивану.
– Смотри. Мне плевать.
– Не буду, если ты не хочешь мне их показывать.
Я вижу, как ей не по себе после этой фотографии Джозефа, и внезапно мне это нравится. Я хочу ее шокировать, наказать за то, что хотела их посмотреть. Я беру стопку фотографий и раскладываю на ковре. На них изображены десять лет жизни Джозефа после аварии. Он постепенно взрослеет, но его черты лица не меняются так, как должны у взрослеющего парня, потому что лицо постоянно остается безучастным, а рот всегда приоткрыт. На каком-то этапе ему восстановили часть черепа, но на первых фотографиях он в большинстве случаев в шлеме. На некоторых фотографиях он в кровати, на других одет и в инвалидной коляске. Я вдруг понимаю, почему Пегги не бросила его. Ужасно видеть кого-то в таком состоянии и знать, что о нем некому позаботиться.
Серена тяжело дышит.
– Даже не верится, что это тот же человек, который придумал такую гениальную игру.
Я начинаю собирать фотографии и бросаю их назад в коробку.
– Мне следовало от них избавиться.
Серена задевает коробку носком.
– Подожди! – говорит она. – Там еще что-то есть.
Я заглядываю в коробку.
– Я ничего не вижу.
Теперь я хочу, чтобы Серена ушла.
– Я думаю, что здесь двойное дно, – объявляет она.
Я повнимательнее осматриваю дно коробки. Она права. Внизу лежит кусок картона, приклеенный скотчем к боковым стенкам. Я отрываю скотч и вынимаю кусок картона.
– Это блокнот, – шепчу я.
Глава 27Эндрю
Я работал весь день, соскребая побелку и всякую дрянь со стен старой скотобойни. Я превращаю ее в гостевой домик и хочу, чтобы в нем были некрашеные каменные стены. Людям нравится такое дерьмо, хотя настоящее дерьмо или пятна крови, конечно, видеть не хотят. Я чувствую себя разбитым, но позволяю себе немного пофантазировать, когда иду к нашему дому. Эсси встала и чувствует себя лучше. Она помылась, привела себя в порядок, может, даже приготовила нам что-нибудь поесть. Она поприветствует меня улыбкой и захочет со мной обсудить, что нам делать с Джозефом.
Я толкаю дверь в кухню. Мои фантазии казались такими реальными, что я чувствую резкий укол разочарования, не застав Эсси там. Пол грязный, в мойке гора немытой посуды.
Она заходит босая, короткие волосы (которые мне никогда не нравились) не расчесаны, платье выглядит так, словно она вытащила его из пакета, предназначенного для благотворительного магазина. У меня внутри все опускается. Она все еще плоха. Она мне улыбается, улыбка странная.
– Как ты? – спрашиваю я. – У тебя столько красивых платьев. Стыдно ходить в таком виде.
– Со мной все в порядке. Как продвигается работа?
– Нормально. Очистка каменных стен занимает очень много времени.
Она никогда не благодарит меня за работу, за все то, что я делаю на старой скотобойне. Мне это не важно. Я знаю, что она нездорова, ей требуется уход, но если бы она хоть чуть-чуть ценила то, что я делаю, это бы все изменило!
– Я могла бы тебе помочь сегодня, – говорит Эсси. – Пока Селли в школе. Мама бы присмотрела за Бенджи.
Я вздыхаю и ставлю чайник. На мать Эсси, Нору, полагаться нельзя. Мне не нравится, когда она сидит с детьми. К тому же я спрашивал Эсси сегодня, как она себя чувствует, сможет ли мне сегодня помочь, и она ответила, что чувствует она себя недостаточно хорошо. Очень тяжело жить с человеком, страдающим от депрессии.
– Я же спрашивал тебя, Эсси, – напоминаю я. – Тебе не хотелось этим заниматься.
Она опускается на одну из табуреток и тихо произносит себе под нос:
– Я не помню, чтобы ты меня спрашивал.
Распахивается дверь, влетает Селли и прыгает ко мне на колени.
– Мама плакала.
Я прижимаю Селли к себе и поднимаю голову на Эсси.
– Ты плакала?
– О, я просто разбила стакан и порезалась.
Я глажу Селли по головке.
– Все в порядке, любовь моя.
Мне нужно беспокоиться об Эсси? Это повторится вновь? Мне не нравится мысль, что детям может быть небезопасно с ней оставаться, но я не могу здесь находиться постоянно. Эсси так и не сблизилась по-настоящему с Селли. Предполагаю, что из-за депрессии.
– Чем занимался Джозеф? – спрашиваю я, стараясь говорить спокойно.
– Ничего плохого не сделал, – отвечает Эсси.
– Ему пора с этим заканчивать, или он испортит себе жизнь. – Я опускаю Селли на пол и завариваю чай, хотя я весь день бился с этими заляпанными кровью стенами.
– Он снова долго был у Нейта, работал над компьютерной игрой. Я думаю, что это хорошо.
– Нейт – неприятный парень, и ненормально целый день сидеть за компьютером.
Я бросаю чайный пакетик в мусорное ведро, промазываю, наклоняюсь, чтобы поднять его с пола. Очень болит спина.
– Так он ни во что не вляпается, и это творческое занятие, – заявляет Эсси.
– Тебе нужно получше за ним приглядывать.
– Он – подросток, – отвечает она. – Я думаю, что нам не следует на него давить.
Меня охватывает беспокойство. Она не хочет замечать, что у Джозефа явно проблемы.
– Где он сейчас?
– Делает домашнее задание.
– Пойди и проверь, что он там делает, хорошо? Мне нужно немного посидеть.
Она не видит, как я устал. Я падаю на стул.
Эсси вздыхает, встает и выходит из кухни. Селли остается со мной и висит на спинке моего стула. Я спрашиваю, как у нее прошел день. Она радуется вниманию и рассказывает мне про картину, которую нарисовала, и учительницу, которая ей нравится. Я говорю ей, что она очень хорошая девочка, и она просто светится от счастья. Она замечательный ребенок. Мне грустно от того, что Эсси не уделяет ей столько внимания, сколько следовало бы.
Я замечаю, что плита включена. Может, Эсси хоть раз приготовила ужин. Я аккуратно встаю, чтобы стул не перевернулся под весом Селли, иду к плите, открываю духовку и заглядываю туда. Пирог с тунцом. Эсси знает, что я не люблю пирог с тунцом. Мне хочется плакать. Я так люблю свою семью, до боли люблю, но из-за болезни Эсси возникает столько трудностей, и Джозеф почти полностью слетел с катушек. Слава богу, что есть моя красавица Селли и Бенджи. Я помогаю Селли залезть мне на плечи и решаю проверить, как там Бенджи.
– А дядя Си-Со снова приедет? – раздается сверху голос Селли.
– Что? – спрашиваю я. Но спросил я это слишком резким тоном. Она мне не ответит.
Я выхожу в коридор и осторожно поднимаюсь по лестнице, чтобы Селли ни обо что не ударилась головой. Я захожу в комнату Бенджи и склоняюсь над его кроваткой. Я слушаю его нежное дыхание, и внутри меня по всему моему телу разливается любовь. Он такой маленький и такой дорогой. И уязвимый. Я сильнее сжимаю ножки Селли.
Из комнаты Джозефа доносятся голоса. Говорят на повышенных тонах. У меня все опускается внутри.
– Не нужно этого делать, Джозеф. Это плохо, – говорит Эсси.
Я в последний раз бросаю взгляд на Бенджи, затем снова выхожу в коридор и толкаю дверь в комнату Джозефа. Они с Эсси оборачиваются и смотрят на меня широко раскрытыми глазами. Эсси ерзает на стуле.
– Что происходит? – спрашиваю я, спускаю Селли вниз и говорю ей, чтобы шла чистить зубы.
Джозеф стучит по клавиатуре, пытаясь закрыть изображение на экране. Я быстро подхожу к нему и отвожу его руку в сторону.
У меня учащается сердцебиение.
– Это не то, что кажется, – говорит Джозеф и снова пытается закрыть программу или развернуть экран, но я не позволяю ему это сделать.
Эсси молчит.
Это та самая дурацкая компьютерная игра, над которой он все время трудится. Он назвал ее «Красный дом». Одно название раздражает, не говоря про все остальное. По экрану бегут слова: «Убегай Убегай Убегай».
На экране бежит мужчина. Его преследуют существа, похожие на волков. Он бежит по дороге, которая пересекает болото. Наше болото. Все вокруг объято пламенем. Погребальные костры.
Это зрелище возвращает меня в те ужасные дни прошлым летом. Мои овцы. Мертвы. Лежат ногами к небу, неподвижные и черные, их пожирает огонь. Официальные лица в белых халатах рыскают вокруг, те, которые получают большие зарплаты правительственных чиновников. Как Джозеф мог ввести это в компьютерную игру?
Волки приближаются к мужчине. Он бежит между горящих погребальных костров, прочь от Красного дома, через болото, словно окрашенное кровью.
Лицо мужчины искажает жуткая гримаса.
Один из волков хватает мужчину за куртку и роняет его наземь. Наваливаются остальные волки. Один из них раздирает лицо мужчины.
Я не очень хорошо различаю лица, но на мужчине моя клетчатая рубашка, которую легко запомнить.
Этот человек – я.
– Он делает это, чтобы вот таким образом проработать все плохое, – говорит Эсси.
Мы в кухне, она стоит спиной ко мне, суетится у мойки. Неужели она не видит, что это ненормально? Если бы она только это признала, она бы беспокоилась о Джозефе.
– Там волки догоняют и убивают меня на фоне нашего мертвого скота, – напоминаю я. – Тебя это не беспокоит? И кто такой, черт побери, дядя Си-Со?