– Это мы уже выяснили. Расспросил Иртемьева? Это парень, который воспитывался с этими девочками, а потом остался работать в приюте воспитателем.
– Говорил с ним, конечно. Именно он и вспомнил, с кем играл Анисимов.
– Спроси его про психолога.
– Психолога?
– Да, в то время в приют приходил какой-то психолог, проводил тесты. Попроси Иртемьева рассказать о нем.
– Ладно. Хорошо, что я еще не ушел.
– Потом займись следующими товарищами. – Самсонов взял листок с фамилиями мальчиков, которых усыновили. – Записываешь?
– Давай, я готов.
Старший лейтенант продиктовал Дремину список.
– Итак, Кутепов, Рожков и Филиппов? – уточнил тот. – Все верно?
– Да. Хорошо бы узнать, какие фамилии они получили после усыновления.
– Ну, этого мне тут никто не скажет.
– Иртемьев там работает. Неужели ему было не интересно и он не подглядел ни одной?
– Хочешь, чтобы я спросил его об этом?
– Было бы неплохо.
– Ладно, но шансов мало, сам понимаешь.
– А ты попробуй.
– Да, мой господин!
– И постарайся узнать, кто слил информацию о новых фамилиях удочеренных девочек одной из восьми подружек. Хотя я, честно говоря, подозреваю, что эти данные раздобыла Корчакова.
– Ладно, я тебя понял. Сейчас потрясу его.
– Прежде всего займись психологом. Узнай, как его звали, адрес по возможности. Где-нибудь должны были остаться записи. И сразу позвони мне, я хочу его повидать.
– Понял тебя, Валера.
– Все, давай, до связи.
Ждать пришлось недолго. Дремин перезвонил через двадцать минут.
– Иртемьев едва вспомнил этого психолога. Все, что удалось нарыть на него, – это имя и место работы, – с ходу сообщил он. – Записывай.
Оказалось, что некий Андрей Витальевич Меркальский трудился в те далекие времена штатным психологом в Центре психологической помощи детям и в том числе посещал приют в течение двух лет.
Вооруженный этим знанием, Самсонов связался с Центром психологической помощи и около получаса ждал, пока там найдут личное дело Меркальского. Никто из нынешних сотрудников не помнил его, так что процесс затягивался.
Наконец Самсонов получил необходимую справку. Меркальский работал также и со школами, но через год после того, как перестал посещать приют, уволился. В личном деле остались два заявления от родителей, в которых они обвиняли Меркальского в приставаниях к их детям (обе – девочки).
Самсонов попросил переслать эти заявления ему по факсу и через несколько минут держал их в руках. Указывались и фамилии родителей, которые подали жалобы. Вероятно, именно они и послужили причиной увольнения психолога.
Старший лейтенант потратил еще около часа, чтобы узнать, что после Центра психологической помощи Меркальский устроился читать курсы для взрослых, а заодно проводил тренинги в различных фирмах для сотрудников.
Самсонов записал его нынешний адрес и уже хотел было ехать к психологу домой, но его задержал звонок Дремина.
– Иртемьев сознался! – ликующе сообщил он, едва Самсонов поднес трубку к уху. – Это он продал информацию Корчаковой!
– Значит, я был прав.
– Да, Валера, можешь взять с полки пирожок или повесить себе на грудь орден – на твой выбор. Она пришла к нему несколько лет назад, они выпили в честь прошлой детской дружбы, а потом она уговорила его продать ей информацию.
– Наверное, он не слишком долго ломался?
– Не знаю, не спрашивал.
– А как он ее раздобыл? Личные дела должны храниться в сейфе.
– В металлическом шкафу, если точнее. Он находится в архиве и запирается на ключ. Иртемьев спер у директрисы ключ и быстренько сгонял в архив. Выписал данные о девчонках и был таков. Говорит, все не заняло и двадцати минут. Думаю, так оно и было.
– Корчакова объяснила ему, зачем ей эти данные?
– Конечно. Хотела отыскать подруг детства.
– Трогательно. А новые фамилии усыновленных мальчиков она у Иртемьева не покупала?
– Не поверишь, но я и об этом спросил.
– И как?
– Нет, парни ее не интересовали. Наверное, с ними она не так тесно дружила.
– Похоже на то.
– Удалось что-нибудь нарыть на Меркальского? – поинтересовался Дремин, решив, что ответил на все вопросы.
– Еще бы! Педофил запалился в школе с девчонками, которые ходили к нему на консультации. Их родители накатали жалобы, и его по-быстрому уволили. Понятно, почему наши женщины из приюта вспоминали о нем с неприязнью.
– Думаешь, он к ним приставал?
– Он даже к детям из семей рискнул полезть. А с сиротами небось вообще не стеснялся.
– И они на него не настучали?
– Может, и стучали. Но ты ведь не нашел в личном деле Меркальского никаких жалоб из приюта?
– Нет. Да и кто бы их написал? Девчонки?
– А сотрудники что о нем говорят?
– Ничего. Никто его не помнит. Оно и понятно: Меркальский заявлялся раз в неделю в течение двух лет. Сидел в кабинете, давал детям тесты, ни с кем из сотрудников приюта не общался.
– Значит, девчонки на него не жаловались. Он мог их запугать.
– Да, вполне. Хочешь, я к нему съезжу?
– Я сам. Ты займись усыновленными пацанами. Иртемьев вспомнил что-нибудь про них?
– Нет, но я решил, что раз уж он один раз влез в архив, почему бы ему не повторить свой подвиг.
– Что это значит?
– Ну… я думаю, он нам добудет новые фамилии Кутепова, Рожкова и Филиппова. А я за это не стукану на него директрисе приюта.
– Надеюсь, он сделает это быстро.
– Я дал ему пару дней.
– Ладно. Но ты тоже время не теряй.
– Как ты мог подумать?! – притворно возмутился Дремин. – Моя душа плачет!
Самсонов усмехнулся:
– Да, я представляю. Все, до связи.
Самсонов вышел из управления и сел в машину. Накрапывал дождь, и пришлось включить «дворники». Небо было затянуто тучами, ветер все сильнее раскачивал кусты сирени и платаны, посаженные вокруг здания управы. Старший лейтенант включил музыку – подборку треков Нэнси Синатры. Особенно ему нравились «Something stupid» и «Bang bang». Первую Нэнси исполняла вместе с отцом. Мелодии были неторопливыми и хорошо настраивали на размышления.
Самсонов вывел «Олдсмобиль» на дорогу и поехал по адресу, где Меркальский проживал с женой и сыном. Если психолог на работе, они по крайней мере подскажут, как его найти.
Дорога заняла около сорока минут. Высотный точечный дом был серым и смахивал на башню из футуристического фильма. В его огромных окнах отражалось свинцовое небо. Несколько редко посаженных осин во дворе уныло мокли под дождем. Пространство вокруг дома было заасфальтировано, однако дальше виднелась перекопанная земля и брошенные после стройки бетонные блоки, поросшие травой. Похоже, дом сдали не так давно и семья Меркальского приобрела здесь квартиру около года назад.
Самсонов запер машину и направился к единственному подъезду.
Глава 8День второй
Убийца точил нож медленными точными движениями. Это был керамбит – загнутый внутрь на манер когтя клинок. Резать им было неудобно, потому что вообще держать керамбит полагалось острием к себе, но нож так напоминал серп, что Убийца просто не мог отказаться от его использования. Поэтому приходилось разворачивать его и кромсать плоть во все стороны, чтобы добиться желаемого результата.
Убийца в очередной раз медленно провел клинком по зернистому бруску. Наклон лезвия – двадцать градусов, ни больше, ни меньше. Так оно станет достаточно острым. Пятьдесят раз в одну сторону, столько же – в другую. Затем все заново. Он действовал машинально, думая о том, что правосудие – вещь относительная. Разве не люди придумали законы? Разве не для того, чтобы наказывать виновных и предотвращать преступления, хотя бы их часть? Так чем же он хуже тех, кто писал правила? Разве он не человек, как и они? У него есть право карать по своему усмотрению. В этом он ни секунды не сомневался. Он долго жил по чужим, зачастую непонятным ему правилам. Просто следовал им, как робот. Но потом Убийца прозрел: есть лишь та жизнь, которую ты сам выбрал, и лишь те законы, которые ты считаешь справедливыми. Раньше он не убивал – не было необходимости. Но теперь судьба вынудила его взять возмездие в свои руки. И он сразу понял, что не может игнорировать ее зов – это опрокинуло бы всю систему жизненных ценностей, которую он выстраивал многие годы. Отказаться от этого значило бы предать себя. И не только себя.
Ему нравился вид капающей крови. Одна красная капля за другой – и так долго-долго. Они падали то медленно, то быстро, повторяя какой-то неведомый ритм Вселенной, и Убийца, наблюдая за этим, тоже включался в него. Это походило на медитацию, он даже однажды испытал подобие транса. Иногда ему хотелось, чтобы крови было больше, чтобы она лилась сплошным потоком, но нарушать естественный ход было нельзя.
В голове всплыло совсем смутное воспоминание: огромное развесистое дерево, почти совсем закрывшее небо; черные изогнутые ветки, переплетающиеся подобно змеям; красные капли, падающие сверху ему на лицо. Теплые.
Убийца нахмурился, отгоняя воспоминание. Оно никогда не доставляло ему удовольствия: было слишком личным. Он предпочел бы забыть его навсегда, но подсознание раз за разом вытаскивало его на поверхность. Что там говорили люди вокруг? Люди, которых он не видел, но чье присутствие и чье напряжение ощущал.
– Выпал из окна…
– Говорят, жена…
– Крови-то сколько!
Обрывки реплик наплывали со всех сторон, накатывали тяжелыми волнами, заставляя Убийцу вздрагивать как от прикосновения медуз. Что-то начинало переполнять его, поднимаясь из низа живота. Мерзкое, липкое ощущение, похожее одновременно на страх и ненависть.
Он вдруг заметил, что на указательном пальце появился порез и из него выступила кровь. Убийца положил нож и подошел к аптечке, чтобы достать пластырь и йод. Обработав ранку, он вернулся за стол, сменил брусок на другой, с более мелким зерном, и снова принялся за дело. Око за око, зуб за зуб – это правило он усвоил раньше остальных.