Они с Валюней взялись за стол и вытащили его в центр. Горбун помогал.
— Все, — сказал Гавриил, — работаем.
И включил камеру.
— Так, — кричал он, — Виктор Павлович, вы заходите в кабинет. Это кабинет вашего профсоюзного лидера. Но вы заходите туда в кожаном белье. Поэтому вас разрывают внутренние противоречия. Вы слышите, внутренние противоречия! Вы начинаете задумчиво гладить все свое тело. Нет! Все не надо, гладьте свои руки. Нежнее, Виктор Павлович! Так, теперь ложитесь на стол! Валюня, помоги ему. Клади его на стол. Да не на живот!
Вика догнала Марту уже на лестнице. Та шла, натягивая на себя свои майки и блузки. Шнурки на ее кроссовках были развязаны, а рюкзаком своим она напоминала оставленного в студии горбуна.
— Подожди, — крикнула ей Вика, — подожди!
Она подбежала к ней.
— Я не буду сниматься с этим горбуном, — сказала Марта, размазывая слезы. — У него этот горб, он такой… такой подозрительный.
— Да нормальный горб, — сказала Вика, — не плачь.
И, наклонившись, стала завязывать ей шнурки.
— Послушай, — сказала Вика, допивая портвейн, — если ты уйдешь, я тоже уйду, я без тебя сниматься не буду.
— Почему? — не поняла Марта.
— Потому что ты мне нравишься, и я без тебя сниматься не буду.
— А что ты будешь делать? — спросила ее Марта.
Они сидели на полу. Двери балкона были открыты, начиналась свежая майская ночь, портвейн закончился, денег у них не было, работа у них была стремная.
— Найду другое занятие, — сказала Вика. — Пойду официанткой в пиццерию.
— Почему в пиццерию? — удивилась Марта. — Лучше уж сниматься в итальянской порнухе, чем продавать итальянскую пиццу.
— Какая разница? — ответила Вика и начала медленно стаскивать с нее одежду. Стащила желтый парик, стащила майку, стащила юбку. Единственно, долго не могла развязать кроссовки.
На следующее утро Гавриил пошел на мировую. Сказал, что погорячился, попросил прощения и пообещал выплатить аванс. Работа на съемочной площадке возобновилась. Валюня с горбуном выкатили кровать. Гавриил дал краткие указания:
— Значит, так, — сказал он, — снимаем сцену лирического переосмысления главной героини. Главная героиня лирически переосмысливает последние события своей жизни. Профсоюзный лидер помогает ей в этом.
— А я? — подал голос горбун.
— Вы? — Гавриил повернулся к горбуну. — Ах ты черт, про вас я совсем забыл! Валюня, — крикнул он, — дай Виктору Павловичу канделябр. Значит, так, Виктор Павлович, берите канделябр в правую руку, а в левую… а в левую… а в левую ничего не берите, а лучше возьмите канделябр двумя руками. Только не выпустите его!
— Ну что, — обратился он к Валюне, — нравится?
Валюня посмотрел на выстроенную мизансцену.
— Он на боровик похож, — сказал наконец.
— Ну да, — не согласился Гавриил, — где ты видел боровик с канделябром?!
Вика повернула ее лицо к себе:
— Сними этот дурацкий парик, — сказала тихо.
— Ты что, — испугалась ее подружка, — это ж костюм!
Но Вика уже схватилась за парик и деловито его сняла. У Марты были коротко стриженные волосы. Вика перевернула ее на спину и начала стаскивать с нее тесное кожаное белье.
— Ты что?! — испуганно прошептала подружка, краем глаза следя за нависающим канделябром. — Текст говорить не будешь?
— Давай лучше трахаться, — сказала Вика и повесила парик на канделябр.
— Толя, — позвала Марта Гавриила через несколько минут. — Нам продолжать? А то я уже кончила.
— Я тоже, — растерянно ответил режиссер.
Так или иначе, съемочный процесс успешно завершался. Гавриил снимал последние сцены, в основном с горбуном. Он то покрывал его черной краской и заставлял изображать горбуна-мавра, то цеплял ему найденные среди детских декораций крылья, просил залезть на стол и гладить там руки, то посыпал его грузинский кепарь искусственным снегом и снимал национальную зиму. Наконец материала набралось достаточно, и Гавриил взялся за монтаж. Марта переехала жить к Вике. Вика отводила ее каждое утро на съемки детской утренней программы, брала ее рюкзак и ждала в коридоре. Горбун получил аванс и купил для своего такси новую подвеску. Друзьям он рассказывал, что снимался в сериале про итальянскую мафию.
Однажды Марту вызвал к себе директор телекомпании. Домой она вернулась поздно, злая и заведенная.
— Сука, — стала кричать, — мудак!
— Что случилось? — спросила ее Вика.
— Мою программу закрывают, — кричала Марта, — сука директор!
— Почему закрывают? — не поняла Вика.
— Места нет в сетке! Они туда спонсоров вставили. Это все директор-сука. Он со мной переспать хочет!
— Ну так что за проблемы? — поинтересовалась Вика. — Переспи, да и все. И дальше себе рассказывай про зубную пасту.
— Да пошла ты! — обиделась Марта.
— И что теперь?
— Что теперь, получу бабки за фильм и свалю.
— Куда свалишь? — не поняла Вика.
— Куда-нибудь, в ту же Италию.
— А я? — спросила Вика.
— При чем тут ты?
Марта нервно запустила кроссовком в угол комнаты, упала на диван и, замотавшись в одеяла, быстро заснула.
Утром позвонил Гавриил, попросил срочно прийти доснять сцену. Обещал отдать бабки. Вика с Мартой пришли. Гавриил нервно бегал по студии, скручивая кабели. Горбун путался у него под ногами.
— Ах ты черт, — жаловался Гавриил, — ах ты черт, завтра студию освобождать, а у меня еще сцена одна не дописана. Давайте, милые, переодевайтесь.
Вика с Мартой неохотно натянули на себя кожаную сбрую. Гавриил включил камеру. Горбун взял в руки канделябр.
— Значит, так, — закричал Гавриил, — снимаем сцену сердечной благодарности главной героини. Главная героиня осознает, от какой жизненной ошибки спасли ее друзья и коллектив, и ощущает к ним сердечную благодарность. Работаем!
Вика подошла к Марте и осторожно коснулась ее плеча. Марта напряглась. Вика попробовала повернуть ее к себе, но та нервно убрала ее руку. Вика схватила ее за плечо, но Марта отступила назад. Тогда Вика резко притянула ее к себе, развернула и зарядила с правой по физиономии. Марта вскрикнула и закрыла лицо руками. Вика ударила еще несколько раз и выбежала из студии. Горбун сконфуженно крякнул. Марта плакала, пряча лицо в ладони, наконец посмотрела на Гавриила.
— Ты что, — спросила тихо, — все это снимал?
— Снимал, — растерянно ответил Гавриил.
— И что?
Гавриил какое-то время подумал.
— Ничего, — сказал он задумчиво, — ничего. Особенно этот канделябр.
Одну копию готового фильма Гавриил отдал Валюне, для заказчиков. Другую копию, вместе с процентами, отнес директору. Директору фильм понравился. «Только вот, — спросил он у Гавриила, — что там у тебя за грузин с крыльями?» Итальянцы за фильм заплатили, но программу борьбы с украинской проституцией свернули как нерентабельную. Валюня вступил в Партию регионов. Гавриил на полученные от фильма деньги купил новую камеру и подшился. Через полгода сам вырезал торпеду и снова запил. Еще через месяц записался на курсы анонимных алкоголиков. Еще через какое-то время снова развязал. Потом снова подшился. Продолжать?
Марта выехала в Турцию, собиралась оттуда перебраться в какой-нибудь итальянский бордель. Новостей от нее не было. Вика хотела устроиться в пиццерию, но ее туда не взяли из-за пирсинга. В сентябре в метро она встретила горбуна.
— О, Виктор Павлович, — обрадовалась Вика, — давно вас не видела.
Горбун тоже обрадовался, сказал, что работает теперь кассиром в игровых автоматах, приглашал поиграть на одноруких бандитах.
— А с нашими, — спросил, — ты видишься?
— Неа, — ответила Вика. — Валюню по телевизору часто вижу, а так никого.
— А Марта тебе пишет? — поинтересовался горбун.
— Нет, — ответила Вика, — не пишет.
— А мне пишет, — сказал горбун и дал ей адрес турецкой гостиницы, где остановилась Марта. Вика долго думала, а потом написала ей письмо. Письмо было такое:
В детстве мы с братом коллекционировали разные «взрослые вещи». Он старше меня на два года, и все это на самом деле выдумал он, ему это было интереснее, чем мне. Мы копались в тяжелых чемоданах на чердаке, наполненных разным барахлом, сломанными вещами, разбирали горы мусора, выискивая для своей коллекции новые экспонаты. Летом чердак прогревался, мы жили в старом двухэтажном доме в центре города, вместе с нами жило еще несколько семей, и каждая семья считала необходимым снести на чердак старые вещи. Двери на крышу были выбиты, сквозь них постоянно залетали голуби и несли яйца в сломанных печатных машинках и старых медных кофейниках. Кроме того, на крыше было полно пыли и птичьих перьев, перья забивались между страницами книг и в карманы костюмов, мы находили их в пепельницах и чернильницах, вытряхивали из бюстгальтеров и керосиновых ламп. Брат ломал замки на очередном чемодане, и мы выискивали среди запыленного хлама нужные нам вещи: скажем, баночки с пудрой, железные гребни, коробки из-под зубного порошка, ржавые надломленные лезвия для бритв, рваные чулки, мятые галстуки, выцветшие платья, дырявые шляпы, дешевые сережки, исписанные шариковые ручки, перчатки без пары, блокноты с точной записью всех ежедневных расходов, пробитые в бесчисленных местах копирки, надтреснутые телефоны, дырявые авоськи, кошельки со множеством карманов и отделений, длинные женские мундштуки, очки со сломанными дужками, деформированные женские сумочки, пожелтевшие грамоты, шапочки для купания, открытки с видами мест, крем для загара, разломанные пополам фотоаппараты, просроченные противозачаточные таблетки, этикетки с винных бутылок, браслеты из красной пластмассы и залитые воском будильники, фотографии артистов кино и журналы с кроссвордами, календарики с отмеченными на протяжении года чьими-то месячными и капсулы с какими-то лекарствами, изорванные конверты с длинными письмами и стеклянные, со следами крови шприцы, седеющие парики и рецепты поликлиники, церковные свечи и самодельные иконы, фото с чьих-то похорон, студийные фото старых женщин, фото со множеством детей и взрослых, неизвестные нам лица, непонятные нам обстоятельства, которые мы присваивали, от которых мы делались если не взрослее, то, во всяком случае, опытнее. Голуби летали над домом, не решаясь залететь, и ждали, когда мы спустимся вниз. Однако мы не спешили, мы долго перебирали в руках открытые нами вещи, разглядывали записи в блокнотах, узнавали актеров на открытках. Летом мы почти жили на чердаке — там была какая-то мебель, пара матрасов, мы валялись на них и читали старые журналы с разгаданными кем-то кроссвордами.